Иэн Таттерсаль - Скелеты в шкафу. Драматичная эволюция человека
Вот только для этого мне необходима была выездная виза. Чтобы ее получить, нужно было обратиться к «Революционной молодежи». Я снова отправился в Фомбони и нашел там группу 14-летних подростков обоих полов, которые болтали, курили травку (Али Суалих легализовал марихуану) и лениво поигрывали разнообразным оружием. Я потребовал выдать мне визу на выезд и тут же получил отказ. Когда я спросил почему, мне ответили, что у них нет штампа. Как вы можете понять, последующие несколько визитов за визой закончились тем же.
Так что, когда я сидел на берегу и смотрел на приближающуюся лодку, у меня были все основания отчаиваться. Было очевидно, что местные хунвейбины никуда не отпустят дойную корову, с которой можно свободно получать прибыль, и я не знал, что они сделают со мной, когда деньги закончатся. Не то чтобы я хотел узнать это на практике. Если бы я отказался платить за свою комнату, последствия могли бы быть плачевными. Кроме того, в отсутствие лемуров ничто не могло отвлечь меня от размышлений о моем бедственном положении (особенно после того, как в моем радиоприемнике сели батарейки). Вполне естественно, что в какой-то момент лодка на горизонте привлекла мое пристальное внимание. Постепенно она становилась все больше и больше, пока наконец я не понял, что лодка приближается к берегу, примерно к тому месту, где я стоял. Когда ее нос воткнулся в песок в нескольких ярдах от меня, я увидел на борту двух человек, измученных морской болезнью. В них я узнал своих собеседников из аэропорта в Дар-эс-Саламе. Они переночевали в моей развалюхе, а на следующий день мы все вместе отправились в штаб-квартиру «Революционной молодежи».
Придя в себя после морского путешествия, бородатый парень с лицом Иисуса оказался весьма харизматичным персонажем, который быстро сумел очаровать бунтующих подростков. Через несколько дней они буквально ели у него из рук, а один из них раздобыл кусок линолеума и аккуратно вырезал на нем штамп выездной визы. После того как визы оказались в наших паспортах, мы втроем наконец-то сели на самолет до Анжуана и его дикой природы.
Любой, кто знаком с чудесными Коморскими островами и их доброжелательными жителями — смесью африканцев, арабов и малагасийцев с каплей европейской крови, — желает им более спокойного и благоприятного будущего. Но вот прогнозы для коморской флоры и фауны неутешительны. Когда я впервые приехал на Коморы в 1974 году, население всех четырех островов архипелага составляло около 250 тысяч человек. Сегодня на трех островах проживает как минимум в три раза больше людей. Даже на Майотте, где природе угрожает производство, а не бедность, популяция лемуров за последние 10 лет значительно сократилась, и это очень серьезная проблема.
Большинству популяций лемуров на Мадагаскаре угрожает вымирание. Майотта — единственная страна обитания этих животных, управляемая развитой нацией, которая при желании могла бы принять меры для их защиты.
Несмотря на невнимание властей, лемуры должны занять особое место в сердцах и умах тех, кто интересуется историей человечества. Как я уже упоминал, все дело в том, что они похожи на наших далеких предков, живших в эпоху эоцена, то есть около 50 миллионов лет назад. Размеры сегодняшних лемуров варьируются от мыши до крупной кошки (хотя еще совсем недавно встречались виды ростом с гориллу). Мозг лемура по отношению к его телу меньше, чем у высших приматов, и лемуры в гораздо большей степени полагаются на свое обоняние. Тем не менее они вовсе не так глупы, как можно предположить. Исследователи психологии приматов сначала пытались изучать интеллект лемуров с помощью тестов, разработанных для обезьян и даже людей. Такие тесты предполагают гораздо более высокий уровень развития моторики и визуальную, а не обонятельную оценку объектов. Все это очень мешало ученым в понимании того, как именно лемуры воспринимают мир, поэтому они занялись разработкой способов, позволяющих тестировать когнитивные способности лемуров более привычными и подходящими для них способами. После того как такие методы будут созданы, мы сможем выяснить, как именно происходили познавательные процессы до возникновения нашего необычного способа обработки информации. Уже только поэтому лемуры представляют для нас огромную ценность. Кроме того, они могут рассказать нам о социальных стратегиях наших предков и об их взаимодействии с природой. Что касается меня, то я пытался получить от них еще один важный урок.
Сегодня большая часть моих исследований посвящена антропологии. Я пытаюсь понять, что говорят нам окаменелости и другие археологические свидетельства человеческой эволюции. Как и все мои современники из англоязычных стран, я изначально воспринимал биологическую историю человечества как целенаправленный и героический путь от примитивности к самосовершенствованию. Когда я оканчивал университет, было распространено мнение, что эволюция — это процесс тонкой настройки, который постепенно, век за веком, делает живые существа все более и более приспособленными к окружающему миру. Неудивительно, что эта концепция пользовалась такой популярностью, — она кажется интуитивно привлекательной для вида, который является единственным представителем своего рода на планете. Наша уникальность заставляет нас представлять эволюцию Homo sapiens в виде единой ветви генеалогического древа. Разумеется, в некоем очень ограниченном смысле это представление верно. Мы действительно являемся наследниками уникальной последовательности предков, каждый из которых существовал в строго определенный период времени. Но это ретроспективный взгляд, и если мы рассмотрим эволюцию в целом, то поймем, что все происходило совершенно по-другому. То, чему меня учили, оказалось лишь частью общей истории. Я впервые задумался об этом в конце 1960-х годов, когда начал работать с лемурами.
Любой человек, наблюдающий за лемурами на Мадагаскаре, наверняка в первую очередь заметит их потрясающее разнообразие. Эти милые приматы делятся на пять семейств, насчитывающих более 50 видов — от крошечных шустрых мышиных лемуров до «истинных» лемуров размером с кошку, ходящих на четырех лапах, от длинноногих прыгучих индри и лепилемуров, которые предпочитают вертикальное положение тела, до странных зверьков айе-айе с пушистыми хвостами и ушами как у летучей мыши. Если бы вам посчастливилось посетить Мадагаскар всего 2 тысячи лет назад, вы смогли бы увидеть висящих на ветках ленивцевых лемуров, мегалапидов, похожих на гигантских коал, и представителей отряда археолемуровых, отдаленно напоминающих обезьян. Все они были странными и прекрасными созданиями, значительно превышавшими по размеру своих потомков.
Иными словами, лемуры — яркий пример биологического разнообразия, причем не только в формах тела и образе жизни, но и в эволюционном пути. Лемуры — это несколько явно различающихся между собой семейств, множество родов и огромное количество видов. Подобное разнообразие нередко встречается среди многочисленных групп млекопитающих. Успешные семейства млекопитающих имеют тенденцию распространяться географически и изменяться филогенетически. Применив эти выводы к разнообразным человеческим останкам и окаменелостям, я понял, что наше собственное семейство гоминид подчинялось такому же правилу. Эволюция человека вовсе не была тем линейным процессом доработки и улучшения, о котором нам всем рассказывали в школе. Это был тяжелый бой, в котором на арену эволюции то и дело выталкивали новые виды, чтобы посмотреть, выживут они или вымрут в процессе.
Признание того, что природа действует по такому сценарию, полностью меняет наше представление о собственной истории. Мы тут же понимаем, что человек — это не результат мелкой доработки, полировки и наведения лоска. Нашему возникновению предшествовала стадия активных экспериментов с разными формами существования гоминидов. Соответственно, мы начинаем сомневаться в расхожем мнении о том, что эволюция целенаправленно создавала нас не такими, как другие виды.
Тем не менее сегодня мы действительно являемся необычными. Мы настолько отличаемся от других живых существ, что смогли радикально изменить свои отношения с природой. Именно поэтому многим палеоантропологам сложно воспринимать наших предков-гоминидов как просто еще одну группу приматов и рассматривать процессы, в результате которых мы появились на свет, как типичные для других млекопитающих явления. После того как ученые доказали существование этой тенденции (около полутора веков назад), в науке возник так называемый принцип исключительности гоминидов — инстинктивное предположение о том, будто наше отличие от других видов живых существ на планете означает, что наши предки сумели сыграть в эволюционную игру по другим правилам. Именно это чувство исключительности сделало палеоантропологию такой консервативной. В той или иной форме оно существовало с самых первых лет палеоантропологии, когда мы только начинали познавать самих себя.
