Анна Левченко - Дети онлайн: опасности в Сети
В тот же день мне удалось пообщаться по ICQ еще с одним учеником музыканта-педофила, тем самым кареглазым мальчишкой, о котором я рассказала в самом начале этой главы. Его звали Стас[3]. Он рассказал мне, что сильно напуган и боится пропускать занятия. Уже несколько месяцев Максим заставлял его заниматься с ним «плохими вещами» на дополнительных уроках. Мальчику было страшно и неприятно, он очень хотел, чтобы все прекратилось, но учитель пообещал, в случае, если Стасик уйдет из кружка, прийти к нему в школу и рассказать всему классу, что он гей. А потом заявиться ночью к нему домой и покончить жизнь самоубийством на пороге его квартиры, чтобы Стас, десятилетний ребенок, всю жизнь потом винил себя в смерти влюбленного в него учителя, которого он предал.
Читая рассказ мальчика, я уже плохо различала его крики о помощи сквозь застилающие глаза слезы. После этого в том, что весь этот кошмар действительно происходит, не оставалось сомнений.
Посоветовавшись, мы с друзьями решили найти родителей этих детей и все им рассказать. Будучи и сами, по сути, детьми, мы тем не менее понимали, что оставлять ситуацию там, куда она зашла, – преступление. Мальчиков было очень жалко.
Удалось найти только маму Тимура. Мы встретились с ней в шумной кафешке, и я начала рассказывать все, что знаю. Женщина сильно испугалась и попросила продолжить разговор в ее машине. Сначала не верила. Потом, когда мы показали ей историю переписки с ее сыном, она замолчала и невидящим взглядом уставилась в телефон. Я первая решилась нарушить тишину и спросила, когда она собирается идти писать заявление в правоохранительные органы. После секундной паузы мама Тимура ответила: «Не будет никакого заявления. Если отец узнает, он меня убьет. И вообще, у нас бизнес. Город маленький. Все узнают. А я не хочу переезжать. Заявления не будет. Я просто заберу сына из кружка».
* * *В тот день я пережила шок, сравнимый с тем, что испытала, узнав о преступлениях Максима. Мысли, которые роились у меня в голове, никак не складывались в логичную картину. «Разве может нормальная мать ставить интересы бизнеса и собственное благополучие выше безопасности своего ребенка? Почему ей плевать на сына? Почему она испугалась, что муж узнает? Разве может нормальный отец так отреагировать на ставшую ему известной информацию подобного рода? Неужели никому нет дела до того, что в самом главном детском учреждении города работает педофил? Что делать?»
Мы пытались найти других родителей, пытались уговорить самих пострадавших мальчиков пойти вместе с нами в следственный комитет и все рассказать, но попытки не увенчались успехом. Родителей мы не нашли, а мальчики наотрез отказывались что-либо говорить следователям. Первый – потому что был уверен, что это любовь, второй – потому что был до смерти напуган.
Спустя несколько дней к нам пришел Максим. Он стоял на пороге квартиры весь грязный, с глубоким порезом на руке. Сказал, что пытался покончить с собой. Броситься под машину. Но сделать это он решил почему-то в центре города, на оживленной улице, где из-за крутого поворота все водители были вынуждены сбрасывать скорость. Мой друг Ярослав, студент технического вуза и один из бывших учеников Максима, метнулся к холодильнику, достал оттуда бутылку вермута и плеснул добрую часть прямо в рану Великого Гуру. Тот истошно завопил от боли. Мы сняли с него грязную верхнюю одежду и пригласили пройти на кухню. Наш план… План родился на ходу. Мы решили напоить Макса и поговорить с ним, а в это время просмотреть информацию с его ноутбука, который он всегда носил с собой. План сработал.
Максим рассказал, что уже на протяжении восьми лет он педофил. Еще со школы вышло так, что он общался в основном с детьми на несколько классов младше – одноклассники его били. Решать проблему в своем коллективе Макс не захотел, поэтому быстро стал изгоем. А младшеклассники носились за ним по школе гурьбой, да и в свободное от школы время он гулял с ними. Еще бы – он был самым старшим, дружелюбным, и к тому же умел играть на гитаре. Это был залог успеха. Летом Максим тоже не имел возможности общаться со сверстниками. Мама очень боялась, что сын попадет в плохую компанию, поэтому постоянно пристраивала его вожатым в детские оздоровительные лагеря.
Тем временем Максим рос, вместе с ним росли его страхи и комплексы. Девушек он панически боялся. И вот однажды в лагере он впервые совратил ребенка. Какого-то мальчика из отряда, где был вожатым.
Так психологическая привязанность к детям стала патологической, а платоническая любовь незаметно перешла запретную сексуальную грань.
При этом нравились Максиму только мальчики. Девочек он не воспринимал.
Это продолжалось много лет. Каждое лето Максим заводил сексуальные связи с подростками в летних лагерях. Потом, когда он разогнал весь прежний состав своего кружка и набрал маленьких детей, совращение начало происходить и там. При этом оказалось, что несколько новичков были знакомы с учителем гитары еще с летнего лагеря. Когда все открылось, Максим был абсолютно спокоен. Он не видел смысла ничего скрывать от учеников, так как был убежден: то, что он делает, – абсолютно нормально, а все те, кто считает иначе, – просто агрессивные ханжи и детоненавистники.
Максим стремительно пьянел, а мы все сидели на кухне, забрасывая его вопросами. Неужели он думает, что его поведение и вправду нормально? Кто-то кричал, кто-то в шоке пытался осознать, что все это Макс говорит абсолютно искренне. В какой-то момент наш бывший учитель понял, что мы не разделяем его взглядов, и в пьяном угаре начал рассказывать, что таких, как он, – много, что у него масса друзей-мужчин, не скрывающих своих педофильских наклонностей, и что есть целое движение, члены которого называют себя бойлаверами – то есть «любителями маленьких мальчиков»… В общении они используют особую символику и сленг…
Сперва я подумала, что Максим просто сошел с ума, и предложила ему обратиться к психологу, может, даже к психиатру, попробовать как-то справиться со своими проблемами и избавиться от навязчивого влечения к детям. Ведь он не просто занимался с мальчишками сексом – он относился к ним так, словно между ними на самом деле был полноценный роман, со всеми чувствами и эмоциями, присущими влюбленным людям. Но Макс категорически отказался, заодно назвав нас всех ненормальными.
В ту же ночь нам удалось получить доступ к его ноутбуку. В истории поиска действительно обнаружились весьма странные сайты, а на жестком диске – гигабайты фотографий обнаженных и полуголых мальчишек. Были среди них и знакомые нам ученики Максима.
Я долго думала и решила сама пойти написать на него заявление.
С одной стороны, такой поступок выглядел как предательство старого друга, и многие знакомые делали упор именно на это, пытаясь меня отговорить. Но с другой – я не могла спокойно спать, зная, что прямо сейчас где-то рядом со мной, в этом городе, трясется от страха, не в силах уснуть, маленький мальчик с огромными карими глазами, что он каждую ночь ждет, что на пороге его дома Максим будет резать себе вены.
Я сказала всем, кто был в курсе событий, что пойду в прокуратуру и напишу заявление. Взрослые ребята согласились выступить свидетелями. Стас согласился рассказать все следователю при условии, что не будет никакой огласки. А Тимур заявил, что если кто-то узнает об их «любовной связи» с Максимом, то он покончит с собой. Максим специально дал ему какое-то лекарство – в Интернете он прочитал, что, если выпить сразу всю упаковку, неминуемо наступит смерть. Еще одна ночь ушла на то, чтобы отобрать таблетки у ребенка, а он твердил что-то про Сида и Нэнси[4] и вечную любовь. У Максима я забрала вторую такую же пачку – и отправилась в районный следственный комитет. В руках я сжимала толстую папку с распечатанными логами переписки с детьми, списком свидетелей, готовых дать показания, и огромной таблицей, которую мы нарисовали на ватмане, чтобы следователям было понятно, кто кем кому приходится и с кем общается Максим.
Заявление у меня приняли, и в коридорах госучреждения начался настоящий переполох. Еще бы – в самом лучшем детском центре города работает педофил! Меня заверили, что обязательно во всем разберутся и накажут виновных, и я со спокойной совестью отправилась домой. Спустя три дня Максима задержали. В это время со мной связался директор одной репетиционной базы, на которой Максим с учениками готовился к концерту. Он сообщил, что заметил на студийном компьютере переписку Максима с ребенком весьма порнографического содержания. А спустя несколько дней обнаружил видеозапись с внутренней камеры наблюдения, на которой было видно, что Макс зажимает мальчика в углу и пытается что-то с ним насильно сделать. Директор студии сказал, что хочет отнести диск в следственный комитет. Я передала эту информацию следователю, который занимался проверкой фактов по моему заявлению, но тот за десять дней так и не удосужился произвести выемку по всем правилам. Забавно, что студия звукозаписи находилась ровно через дорогу от следственного комитета, в доме напротив. Непреодолимое расстояние.
