А. Мелехина Пер., сост. и коммент. - Чингисиана. Свод свидетельств современников
А Додаю, Доголху, Угэлэ, Толуну, Бучарану и Суйхэту был пожалован чин высокий — чэрби*.
И, покончив с этим, занялся Чингисхан устроением личной караульной стражи — хишигтэна*, в коей было восемьдесят хэв-тулов — ночных охранников и семьдесят турхагов — гвардейских стражников дневной охраны.
И собрал Чингисхан в свою караульную стражу всех смышленых и крепких телом мужей — сыновей и младших братьев сотников своих и тысяцких, а также сыновей и младших братьев людей свободного состояния.
Обратясь милостиво к Архай хасару, Чингисхан тогда же повелел: «Тысячу лучших мужей отбери! Во дни сражений впереди меня пусть в бой они идут! В дни мира и покоя пусть личною охраной моей стоят на карауле!»
И повелел он тут же: «Да будет Угэлэ чэрби главою над турхагами стоять! И в том помощником ему пусть будет Хутусхалчан».
И молвил дальше Чингисхан: «Пускай дневальные мои — стрелки-хорчины, турхаги и прочие конюшие, и вратари, и кравчие несут дозор, нас охраняя, сменяясь каждодневно. Перед закатом солнца пускай сдают свой пост ночным охранникам — хэвтулам. А те всю ночь пускай стоят у входа часовыми, обходят стан дозором. Пока мы утром заняты едою, хорчины и турхаги, вратари и кравчие должны явиться и на посту хэвтулов заменить. А через трое суток сменного дозора охране всей для отдыха смениться надлежит».
Так Чингисхан дружину разделил на тысячи, назначил шесть чэрби, устроил стражу караульную — хишигтэн, поставил Архай хасара главою гвардии своей и выступил повоевать найманов.
Рассказ о том, как был полонен народ найманскийВ день после полнолуния — шестнадцатого числа первого летнего месяца года Мыши*, окропив боевое знамя, Чингисхан выступил в поход*.
Зэв и Хубилай, посланные в дозор вверх по реке Керулен, добрались до долины Саарь хээр, где наехали на разъезд найманов, располагавшийся на вершине Ханхар ханы. В короткой стычке найманы захватили у наших дозорных тощую пегую кобылу под плохоньким седлом. Найманский разъезд, отбивший эту кобылу, разнес слух о том, что «кони у монголов вконец отощали».
Тем временем и наши главные силы достигли долины Саарь хээр. В ставке решался вопрос: «Как быть дальше?» И тогда Додай чэрби, обращаясь к Чингисхану, сказал: «О, хан, немногочисленны, утомлены столь дальним переходом наши силы. И потому я предлагаю задержаться здесь, чтоб воинам дать отдых, а лошадям — насытиться хотя бы. Давайте стан раскинем и по всей долине расставим наши силы; причем пусть каждый муж, живая каждая душа по пять костров разложит ночью разом, чтоб навести нам на найманов страху. Доносят нам, что враг числом нас превосходит; при этом говорят, что Таян-хан — дитя изнеженное, что прежде никогда не покидал отцовской юрты он. Покуда будут сбиты с толку, запуганы кострами нашими враги, дадим своим коням мы передышку, откормим их, и вот тогда, пожалуй, самая пора напасть нам на передовые их отряды, преследовать до главного их стана, воспользоваться паникой врага и одолеть его в решающем сраженье».
Додая чэрби речи мудрые пришлись владыке по душе, и отдан был приказ разжечь костры. И стали наши станом по всей долине Саарь хээр, и каждый из мужей разжег по пять костров.
Разъезд найманский, взиравший на долину с вершины Ханхар ханы, был ночью крайне поражен: «Ведь говорили, что монголов мало. Костров же здесь, в долине, больше, чем на небе звезд!»
И, в стан пригнав отбитую кобылу под плохоньким седлом, дозорные найманы доложили: «Монгольские войска заполонили всю долину; их силы, подобно бьющему из-под земли ключу, все прибывают. А ночью их костров пылает больше, чем на небе звезд».
Выслушав донесение дозорных, Таян-хан, сидевший в местечке Хангайн Хачир ус, послал гонца к сыну Хучулуг-хану со словами:
«Истощены монголов кони,
Доносят нам. Но, судя по кострам,
Которых больше, чем на небе звезд,
Монголов тьма. И коли нам сейчас
С монголами столкнуться б довелось,
От них не отвязались бы мы разом…
Монголу проколи щеку насквозь,
А он, упорный, не моргнет и глазом.
Ему хоть кровью б истекать пришлось —
Он не отступит: не такого склада.
Вступать в борьбу, надеясь на авось,
Со стойкими монголами не надо*.
Но мы наверно знаем: кони у монголов отощали. И потому я предлагаю: мужей найманских переправить за Алтай; там наше войско укрепим. В монголах страсть наживы разжигая, собакою на поводке притащим их в пределы отчины родной. Поскольку лошади у нас упитаны вполне, они в походе брюхо подберут, и только. А вражеские клячи выбьются из сил, костей мешок от них останется, пожалуй. Тут и ударим мы врагу навстречу».
Выслушав переданные ему слова отца, Хучулуг-хан рек раздраженно: «Труслив, как паршивая баба, отец мой, Таян-хан, и потому сейчас несет такое. Откуда вдруг привиделась ему монголов тьма? Ведь большинство их вслед за Жамухой прибились к нам».
И, понося на все лады отца,
Сын передал ему через гонца:
«Так может рассуждать лишь Таян-хан,
Чьей трусости нет меры и конца,
Чей путь от юрты — к пастбищу телят
И, без привычки, — сразу же назад,
Брюхатой бабе за нуждой пойти —
Видать, не знал он большего пути».
Услышав, как его поносит сын, Таян-хан молвил:
«В твоих насмешках, сын мой, Хучулуг,
Надменности и похвальбы немало.
А как дойдет до драки, свой испуг
От глаз людских не скроешь ты, пожалуй.
Надменный нрав показывай врагу,
А я лишь повторить тебе могу:
Ввязавшемуся в схватку забияке
Уже не выйти без потерь из драки».
Но Таян-хана правая рука, великий ноён Хори субэчи на это возразил:
«Нет, не доводилось отцу твоему никогда
От равного силой врага удирать.
Нет, хан Инанча билгэ не стерпел бы стыда
В сраженье коней поворачивать вспять.
Что ты заране возбоялся, Таян-хан?! Знай прежде, что ты такой отважный, мы верховодить бы поставили над всеми воинственную ханшу Гурбэсу. Все к одному: на счастие монголов и богатырь наш Хугсэгу сабраг вконец уж одряхлел — порядка в нашем воинстве не стало. Никчемный из тебя правитель вышел, Таян-хан».
В сердцах ударив по колчану, великий ноён Хори субэчи поворотил коня и прочь умчался.
Разгневанный речами великого ноёна, Таян-хан вскричал: «Не все ль равно, что умереть в бою, что долгий век влачить, дряхлея телом! А коли так — то будем биться!»
Найманы снялись с местечка Хачир ус и двинулись в направлении реки Тамир; по пути они переправились через реку Орхон, обогнули восточный склон горы Наху хун*; вблизи местечка Цахир могод их заметили дозорные Чингисхана.
Когда Чингисхану донесли о приближении найманов, он сказал: «Чем больше их, тем больших жди потерь. А мало их — невелики потери будут!» И повелел Чингисхан двинуть войска навстречу найманам.
Отогнав передовой отряд неприятеля, наши ратники выстроились в боевой порядок; и было решено:
«Как колючки караганы в тело недруга вонзая,
Тут и там его терзая, обтекая, окружая,
Клинья по бокам вбивая,
Разрывая, расчленяя,
Будем бой вести»*.
Отдав главные силы под начало брата Хасара, а запасный табун — Отчигин ноёна, сам Чингисхан поскакал впереди своего войска.
И повернули найманы вспять от Цахир могода и раскинули стан у подножия восточного склона горы Наху хун.
Наш сторожевой отряд, преследуя дозорных найманов, наехал на стан их главных сил. Узрев врага, Таян-хан спросил у Жамухи, который выступил против Чингисхана заодно с найманами: «Скажи мне, кто эти волки, что гонятся за нашими мужами, словно, овечье стадо настигая, прорваться так и норовят в загон?»
На это Жамуха ответил: «Есть у моего анды Чингиса четыре пса, на цепь посаженные, мясом человечьим вскормленные. Они-то и преследуют дозорных наших.
Не сердца у них, а уголья,
Языки — что острые колья.
И носы у них, как зубила,
И не лбы — чугунные била,
Четыре бешеных пса.
Оборвали железные цепи,
Побежали они через степи.
Как слюна-то из пасти брызнет —
Посягают на тысячи жизней
Четыре бешеных пса.
С диким воем, с рыком и лаем
Мчится первым Зэв с Хубилаем,
Вслед — Зэлмэ, Субэгэдэй… Вся свора.
Тэмужина анды опора —
Четыре бешеных пса.
Их питье — лишь роса одна,
Их еда — своя же слюна,
Ветры их на себе несут,
Лишь колчаны друзьями зовут
Четыре бешеных пса».
«Ну, коли так, нам от поганых этих подальше надобно держаться», — молвил Таян-хан, и вспять он отступил, повыше в горы. Но и оттуда видел он, что по пятам преследователи за ним несутся. И снова стал у Жамухи пытать:
