Игорь Беленький - Мэрилин Монро
Далее события развивались вполне тривиально. Женатый на женщине с состоянием (и судя по всему, твердой и решительной), по натуре безвольный байбак, Каррол решил создать для себя своего рода нирвану и по сходной цене на женины деньги приобрести и любовницу. (Кстати, этот тип людей, не столь уж и редок.) Супруги приютили Мэрилин у себя, в роскошной квартире в западном Голливуде (между Ла Сьенега-авеню и Фаунтин-авеню), в доме, известном под названием «Эль Паласьо» (Дворец), а также заключили с ней 4 декабря 1947 года персональный контракт на ведение ее дел. То есть Каррол с женой брали на себя обязанности агентов (импресарио) Мэрилин в поисках ролей на голливудских студиях. Более того, по контракту они должны были оплачивать ее наряды, услуги гримеров, парикмахеров и педагогов по актерскому мастерству. И чем же все это обеспечивалось со стороны Мэрилин? Да ничем. Никаких ролей супруги для Мэрилин не нашли и найти не могли. Поэтому даже те «лирические» проценты, что оговаривались в контракте, попросту висели в воздухе. Спрашивается, кому же из участников контракт был выгоден? Уж, конечно, не жене Каррола (ее звали Лусил Раймэн). Ей он лишь стоил денег, и, надо полагать, немалых, а взамен она не получала ничего. Мэрилин обретала прямую выгоду: практически бесплатно ей предоставили прекрасное жилье; все необходимое для студийной жизни оплачивалось в счет гипотетических доходов от гипотетических ролей. Плюс она была рядом с человеком, напоминавшим Кларка Гэйбла и привлекавшим ее якобы потому, что на Гэйбла походил ее отец (которого, как мы знаем, она никогда не видела). Ну и наконец — Каррол, который теперь, благодаря контракту, имел любовницу «на законных основаниях». Понятно, что долго эта идиллия продолжаться не могла (так не бывает), и спустя три месяца «Коламбиа» с подачи Джо Шенка выкупила у Карролов опцион Мэрилин. И все закончилось, причем, если верить Карролу, так же примитивно, как и началось: «Связь у нас была. Чего уж там… Да и что вы хотите, когда люди все время вместе? Что тут поделаешь? Нас застукала Лусил, и я перепутался, подумал, что она может и судебный процесс затеять, и до развода довести, а то еще за решетку упечет…»
Достойное рассуждение достойного человека! Но меня, естественно, интересует не Каррол (с ним-то все понятно), а Мэрилин. Удивительнее всего то, что она всерьез была убеждена, что ради нее Каррол бросит жену и женится на ней! «Лусил, — сказала она как-то Раймэн, — мне надо кое-что вам сказать. Вы ведь не любите Джона? Если бы вы любили его, вы бы не проводили столько времени на работе. Вот я его, по-моему, люблю… Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились…» Этот наивный, по-детски не рассуждающий эгоцентризм, чувственный эгоизм (в общем-то, не столь уж и редкий у актеров) остался у Мэрилин на всю жизнь и в конечном итоге сыграл роковую роль. Ибо придет день, когда еще один Джон завладеет ее мыслями, и мысли эти примут еще раз то же направление, и она решит, что ей ничто не сможет помешать стать на этот раз первой дамой государства, и самое интересное, что, несмотря на прошедшие к тому времени полтора десятилетия, она сохранит тот же наивный взгляд на вещи, тот же по-актерски непосредственный чувственный и нравственный эгоизм. Но это будет позже…
А сейчас я опять беру в руки фотографии Мэрилин, сделанные в те годы студийными профессионалами. Мне очень хочется посмотреть на девушку, которая своим стеклянно хрупким, затухающим, точно испаряющимся голоском говорит жене мужчины, в которого влюблена (по крайней мере, она так думает): «Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились…» Конечно, это не жизненные фотографии, а специальные, сделанные с позирующей фотомодели, и все же! Вот она в клетчатой рубашке смотрит на нас с веселым удивлением, взгляд ее еще не затуманен внутренней тревогой, как в годы, когда ею интересовались братья Кеннеди, ее ничто не гложет, не сжигает пламя поглощающей страсти, она еще не теряет голову под нахлынувшим чувством и — главное — пока не пользуется «лошадиными» дозами снотворного. На фотографии 1947 года она — здесь и теперь, она живет моментом, и, глядя на эту фотографию, я охотно представляю ее себе сидящей где-нибудь в кафе — в той же Швабс Драгстор на Бульваре Заходящего солнца, актерском кафе, где, очень возможно, она и встретила своего первого из Джонов — Каррола.
А вот другая фотография: Мэрилин демонстрирует модную прическу — «последний писк» 1947 года. Смотрит Мэрилин, как обычно, прямо в объектив, эта фотография представляла бы немалый физиономический интерес, ибо почти нет изображений, где бы лицо Мэрилин не обрамлялось золотистым облаком волос. Здесь у нее высокая прическа, волосы подобраны вверх и открывают уши и шею. Но голова ее слегка наклонена вперед, а взгляд направлен вниз — фотограф хочет показать этим, что не Мэрилин он здесь снимает, а новую, моднейшую прическу. Но удается это ему только частично. Не зря биографы и те из фотографов, кто работал с Мэрилин постоянно, утверждают, что настоящей манекенщицей она никогда не была. Причина все та же — она не умела играть. Манекенщица должна играть свое платье, образ, который платье придает человеку. Мэрилин могла быть только собой. Такова она и на этой фотографии. Да, она должна здесь позировать, и она пытается это делать, но на самом деле только ждет, когда снимок будет произведен и она сможет изменить эту совершенно несвойственную ей позу. Она ведь непременно должна смотреть в объектив, и неустойчивость взгляда, который она вынуждена направить в сторону от камеры, придает этой статичной фотографии внутреннюю динамику. Фотография насыщена тем же невыполненным, несовершенным движением, которым наполнялась и жизнь Мэрилин в годы поисков пути на экран, в голливудские салоны и особняки.
Как на этой фотографии, жизнь Мэрилин той поры интересна биографу и историку не столько (во всяком случае, не только) тем, что с ней действительно происходило, сколько тем, что могло бы произойти, да не произошло. Она прислуживала Джо Шенку и выполняла его всевозможные прихоти, но, будь он помудрее, он мог бы по-настоящему устроить ее жизнь и кинематографическую карьеру — для этого не следовало обращаться на самые «верхи» студийной иерархии, ибо такой человек, как Шенк (имею в виду опыт и известность), мог бы добиться этого десятками других способов. Она позировала, хотя могла бы сниматься; она постоянно и беспорядочно искала, к кому бы прилепиться, кто бы мог о ней заботиться и помогать в поисках ролей (поэтому-то ее так легко можно было заманить куда угодно), тогда как ей следовало учиться, и не урывками на случайных занятиях, а систематически, компенсируя недостаток школьного образования. Но вместо всего этого Каррол решил попросту купить ее, создав в первую очередь для себя же (и для жены) двусмысленную ситуацию.
Итак, 9 марта 1948 года контракт с Карролами был откуплен «Коламбией» и заключен опционный контракт. Она стала готовиться к съемкам в фильме Фила Карлсона «Хористки». Фильм этот — мюзикл, и актрисам, которым предстояло исполнять вокальные номера, полагалось заниматься с репетиторами. Репетитором Мэрилин (ее героиня, Пэгги Мартин, пела по ходу фильма) оказался некий Фрэд Каргер. Самое любопытное то, что знакомство Мэрилин с Каргером началось, как и с Шенком, — с приглашения на обед. Вот описание знакомства будущих любовников: «Фрэдди… был тронут бедностью Мэрилин. Когда ее доходы уменьшились, у нее вошло в обыкновение покупать на «Коламбии» сырой гамбургер и нести его через улицу к себе в комнату, в Стьюдио-клаб, где она запивала его черным кофе. Когда он спросил ее, не сидит ли она таким образом на диете, она ответила: «Завтракаю я грейпфрутом и кофе, на ланч у меня хлеб с джемом и арахисовым маслом. В иные дни на еду у меня уходит чуть больше доллара». Каргер тотчас спросил: «А почему бы вам не пообедать у меня?» — на что Мэрилин улыбнулась и благодарно пожала ему руку. Вечером он привез ее в семейный дом на Харпер-авеню. «Эта малышка, — сказал он матери, — очень одинока и без гроша». Энн (мать Каргера) импульсивно обняла Мэрилин, и дружба, завязавшаяся между обеими женщинами, продолжалась до самой смерти Мэрилин».
Это гастрономически сусальное начало любовной истории как-то не хочется воспринимать всерьез. Тот, кто читал новеллу О. Генри «Пимиентские блинчики», поймет меня. Между тем роман развивался вполне серьезно, во всяком случае, для его участников. Однако я не намерен пересказывать все его перипетии (чем, возможно, разочарую читателя). И дело не только в том, что в романе нет ровным счетом ничего интересного и даже завлекательного — он весь настолько же сусален, как и знакомство обоих влюбленных; и не только в том, что просто скучно — вслед за биографами — описывать, какими глазами Мэрилин смотрела на Фрэдди, а он смотрел на Мэрилин и как в этих Богом благословенных занятиях проводили они время. Беда в том, что эти, казалось бы, такие жизненные и понятные каждому отношения живых людей в конце концов начинают ассоциироваться с вполне банальным (на современный манер) вариантом истории о Золушке, где бедная, но решительная девушка берет штурмом богатого, но безвольного балбеса. Кстати (вот уж действительно — кстати!), история эта опасно близка к сюжету тех самых «Хористок», к съемкам в которых Каргер готовил Мэрилин. Опасно, потому что там, где жизнь начинает подражать вымышленным схемам, надо забыть об искренности в чувствах и мыслях, там любовь обречена распасться. Бедная девушка Мэрилин стремится стать «кинозвездой» и влюбляется в богатого и обаятельного Фрэдди, а Пэгги очень хочется стать солисткой кордебалета, и она влюбляется в богатого и молодого Рэнди. Вы скажете, что в этом еще нет ничего криминального и банальные сюжеты изначально списываются с жизни, которая, к счастью, в подавляющем большинстве случаев именно банальна (если бы она была такой, как на экране, жить было бы просто невозможно). Я же отвечу вам, что в обыденной жизни и именно в силу того, что она предельно банальна, зависимость любви от трезвого расчета далеко не столь прямолинейна, как в сюжетах об экранных золушках, и в худшем случае обставлена массой дипломатических экивоков и демагогических сентенций. Если на экране то и дело любовь и расчет связываются напрямую, то только потому, что сценарист не предусмотрел между ними хотя бы тонкой прослойки из этих самых экивоков и нравоучений. В самом деле, ну что общего между стремлением стать «кинозвездой» или кем-то еще (например, солисткой кордебалета) и внезапно охватившей девушку любовью к богатому и обаятельному плэйбою? Какая связь между тем и другим и почему одно с такой странной неизбежностью влечет за собой другое? На экране эта связь очевидна, и события с неизменным ускорением устремляются к заранее заданному счастливому концу — к свадьбе и славе. Но в жизни заранее ничего не задано и, в отличие от Пэгги, Мэрилин остается и без того и без другого. Не потому ли столь быстро и легко распался ее так гастрономично завязавшийся роман (он продлился ровно столько, сколько опционный контракт с «Коламбией», то есть шесть месяцев), что, насмотревшись мелодрам и мюзиклов тех лет, аналогичных «Хористкам», и примерив на себя платья экранных золушек, Мэрилин напрямую связала расчет и чувство? Я нисколько не сомневаюсь, что Каргер ей нравился, но столь же очевидно, что она понимала, насколько он может быть ей полезен. Каргеру это тотчас стало ясно, и он почувствовал себя уязвленным: «Мне невероятно досаждали ее амбиции. Мне требовалась женщина, которая сидела бы дома. Она же ради нужного человека могла бросить все».
