Станислав Кульчицкий - Почему он нас уничтожал? Сталин и украинский голодомор
Является ли геноцидом любое преступление против человечества, решает только международное сообщество, то есть парламенты других стран. Окончательный вердикт провозглашает Организация Объединенных Наций. Квалификация преступления как геноцида — дело серьезное, и международное сообщество подходит к нему с особой ответственностью.
Признание голода 1932–1933 годов в Украине геноцидом не может повлечь за собой конкретные действия со стороны Совета Безопасности ООН. Трагическое событие отделено от современности на длину человеческой жизни. Однако это обстоятельство мало помогает успешному решению проблемы. История часто политизируется. Не избежала политизации и проблема голода. Ее нужно деполитизировать и обеспечить убедительными обоснованиями.
В первую очередь международной общественности нужно объяснить, почему народ, против которого было применено оружие голода-геноцида, не проявляет ярко выраженного и единодушного желания считать это преступление действием, направленным на прекращение его существования в государственнических формах. Следует объяснить, почему несколько составов избранного этим народом на свободных выборах парламента избегали рассмотрения вопроса о голоде-геноциде. Возможно, все дело в том, что геноцид деформировал не только тело украинского народа, но и его историческое сознание?
Все мы, вместе взятые, являемся постгеноцидной человеческой общностью, как утверждал уже покойный профессор Джеймс Мейс, в прошлом — исполнительный директор комиссии Конгресса США по голоду 1932–1933 годов в Украине. Постгеноцидное общество не осознает осуществленного против него насилия. То, что жертвой такого насилия является уже несуществующее поколение, еще больше усложняет дело.
Украинские ученые и краеведы смогли донести до сознания своего народа внешний вид Голодомора. Это сделано с деталями, от которых перехватывает дыхание. Но они, возможно, не были так убедительны в раскрытии логики событий, разворачивавшихся в селе с самого начала сплошной коллективизации сельского хозяйства.
Наверное, на саму коллективизацию следует посмотреть шире — как на один из элементов создания большевиками такого социально-экономического строя, который противоречил интересам подавляющего большинства населения, то есть был от природы искусственным и мог возникнуть только в силовом поле диктатуры.
И последняя задача, ключевая для определения геноцидной природы голода в УССР и на Кубани. Нужно доказать, почему для Кремля регионы с наибольшей концентрацией украинского населения представляли особую опасность, вследствие чего только против них была применена самая губительная форма террора — террор голодом.
Несомненно, голод охватил в 1932–1933 годах большую часть советских регионов. Не вызывает споров среди ученых и то, что степень поражения голодом двух украинских регионов была наибольшей (за исключением Казахстана, речь о котором пойдет позже). Чтобы голод в этих регионах признать геноцидом, нужно объяснить причину их отличия от остальных.
Эта статья не претендует на то, чтобы выяснить все проблемы голода-геноцида. В ней только подняты вопросы, имеющие отношение к определению украинского голода 1932–1933 годов как геноцида. Нужно признать, что здесь больше сделали иностранные ученые, нежели мы.
Одной из главных является проблема оздоровления исторического сознания украинского народа. Необходимость этого поняли и на государственном уровне. Положено начало созданию Украинского института национальной памяти. В его рамках должна осуществляться координация деятельности многих организаций, направленной на возрождение исторической памяти.
2. Переосмысление истории советской эпохиВ Советском Союзе прошло две кампании десталинизации. Хрущевскую назвали борьбой с культом личности, а горбачевскую — демократизацией. Обе кампании имели конкретную цель — реабилитацию жертв сталинского произвола, в первую очередь — компартийно-советских деятелей. Попутно перед обществом начала раскрываться общая картина террора, с помощью которого большевики в 1918–1938 годах создали строй, названный социалистическим.
Колоссальное количество введенных в широкое обращение документов о массовых репрессиях убеждало многих в Советском Союзе в том, что в его истории не осталось «белых пятен». Однако это была иллюзия. Краткий курс «Истории ВКП(б)», который в 1938 году подытожил достижения коммунистической революции, был изъят после смерти Сталина из обращения, но привычные постулаты остались в сознании тех, кто изучал историю, и тех, кто обучал истории.
В странах, появившихся на месте СССР, переосмысление совместной истории советской эпохи продолжалось, но с разной скоростью и даже под разными векторами. В частности, российские историки делали акцент в основном на положительных аспектах — превращении сравнительно отсталой страны в сверхдержаву. Украинские историки разделились в основном на два лагеря. Одни не видели в прошлом ничего позитивного, а другие — почти ничего негативного. На официальную политику в сфере истории (которая проявлялась, в частности, в содержании рекомендованных государственными органами учебных программ и учебников) очень повлияла антикоммунистически настроенная североамериканская диаспора. Антикоммунизм диаспоры и бывшей компартийно-советской номенклатуры, не потерявшей власть в независимой Украине, имел разные источники, на которых следует остановиться позже. Здесь следует отметить, что он только мешал осмыслению истории коммунистического строительства.
Сравнительно немногочисленные исследователи, стремящиеся подходить к прошлому без коммунистических или антикоммунистических критериев, довольно успешно работают над пересмотром концептуальных принципов истории советского строя. В исследованиях им помогает отсутствие давления со стороны государственных органов и открытость архивов.
Тридцать третий год нельзя назвать «белым пятном», о голоде знали все. В конце 80-х годов, когда информация о преступлениях сталинской эпохи начала лавинообразно нарастать, она воспринималась в обществе по-разному. Немало граждан не могли совместить в своем сознании сформированное с детства положительное отношение к советской власти с утверждениями о том, что эта власть осуществляла террор голодом, то есть сознательные действия, специально рассчитанные на истребление населения голодной смертью.
Изложить набор исторических фактов в их последовательности намного легче, нежели исследовать влияние тех или иных событий на сознание человека. В распоряжении историка мало источников, с помощью которых можно изучать сознание — индивидуальное и коллективное. История советской Украины уже хорошо изучена под углом зрения описания событий, в том числе и Голодомора. Но мы мало знаем, как менялось сознание людей в ту революционную эпоху, насколько адекватно они реагировали на террор и пропаганду, с помощью которых их загоняли в «светлое будущее».
Наряду с террором и пропагандой советская власть интенсивно использовала такой фактор влияния на население, как воспитание подрастающего поколения. В газете «День» я откликнулся недавно на 50-летний юбилей XX съезда КПСС, но не подчеркнул тогда мысль, которая очень важна в контексте этой статьи: съезд примирил с властью воспитанников советской школы. Тогда, в первые послевоенные десятилетия, выпускниками советской школы уже стали почти все граждане СССР (без населения территорий, присоединенных с 1939 года). Преступления большевистского режима, который с помощью террора и пропаганды построил в довоенные годы социалистический социально-экономический строй, стало возможным списывать на И. Сталина.
Мы (я имею в виду свое поколение) можем оценить эффективность коммунистического воспитания, анализируя собственное сознание тех времен. Еще во время обучения в университете (1954–1959 гг.) я получил доступ как профессиональный архивист к не подконтрольной советской цензуре информации — украинским газетам оккупационного периода, первым трудам о голоде 1932–1933 годов в журналах украинской диаспоры и пр. Но такая информация отталкивалась сознанием и не влияла на уже усвоенные мировоззренческие позиции.
Террором можно навязать образ жизни, но не мировоззрение. Мировоззрение — это результат воспитания и пропаганды, которые обязательно должны опираться на доступный для понимания и положительный символ веры. Кто скажет, что коммунистическая доктрина в ее пропагандистском виде не была привлекательной? Стоит перечитать очень искреннего поэта — Владимира Маяковского, чтобы понять всю ее силу.
После окончания Одесского университета я попал в Институт экономики АН УССР и увлекся советской экономической историей 20–30-х годов. Я следил и в те времена за научной литературой по профессии, которая выходила на Западе, пытался регулярно читать авторитетный среди советологов теоретический журнал «Problems of communism». Заочное общение с «украинскими буржуазными националистами» не приводило к раздвоению сознания. Наш мир отличался от Запада в глубочайших своих измерениях, то есть был цивилизационно иным. «Железный занавес» напоминал стекло аквариума, отделявшее друг от друга две разные среды. Тот наш мир был по-своему логичен и имел понятные для каждого ценности. Он был насквозь фальшивым, но именно в связи с этим мало кто мог понять его фальшь. Для меня, в частности, оставались непонятными ни причины голода 1932–1933 годов, ни причины непризнания самого факта голода советской властью. В литературе диаспоры утверждалось, что Сталин морил голодом украинский народ, но поверить в такое было просто невозможно.
