Брендан Симмс - Европа. Борьба за господство
Неудивительно поэтому, что война за польское наследие в самой Польше почти не велась. В сентябре 1733 года польский сейм избрал королем Станислава. Вскоре началась война между Австрией и Россией с одной стороны и Францией и Испанией – с другой. Французы мало чем могли помочь Станиславу, и вскоре тот потерпел поражение в Польше. Полноценные военные действия развернулись на западе. Благодаря франко-голландскому договору австрийские Нидерланды сохраняли нейтралитет на протяжении всего конфликта. Почти повсюду, однако, Габсбурги вынуждены были обороняться: в Лотарингии, которую французы оккупировали с легкостью; в Северной Италии, где в октябре 1733 года атаковали объединенные силы Франции и Сардинии; в Неаполе, куда в феврале 1734 года вошли испанцы; и в самой Германии, вопреки тому, что императора убедили объявить войну Франции в апреле 1734 года. Император дрогнул под этим стремительным натиском. Британия, несмотря на Венский договор, решительно отказалась предоставить Австрии какую-либо помощь. Лишь прибытие в Пфальц крупного русского экспедиционного корпуса, совершившего в августе 1735 года марш-бросок на тысячу километров, спасло австрийцев от более сокрушительного поражения.[254] Карлу пришлось заключить мир в октябре 1735 года. Неаполь и Сицилия отошли дону Карлосу, пусть и с условием, что они никогда не перейдут к испанской короне. Франция согласилась с саксонским наследником в Польше, а Станиславу дали титул герцога Лотарингского (с оговоркой, что после его кончины область вернется Франции). Франция, словом, торжествовала.
Международная напряженность в начале восемнадцатого столетия заставляла европейские страны укреплять внутреннюю сплоченность и увеличивать добычу ресурсов и расходы на военные нужды. В 1715 году, к примеру, Габсбурги настояли на том, чтобы венгры финансировали содержание нескольких полков регулярной армии. Через год был учрежден австрийский тайный совет по финансовым вопросам, задачей которого являлась финансовая координация. Вскоре глава Судебной палаты внес революционное предложение, по которому средства, выделяемые на военные цели, должны были соотноситься с реальными финансовыми возможностями. На это предложение не обратили внимания. Габсбурги не преуспели в объединении своих разрозненных провинций и их представительных собраний ради проекта совместной обороны. Не существовало общего «интереса Габсбургов», были только отдельные интересы составных частей монархии. Большая часть территорий, например, Неаполь, оплачивала лишь собственную оборону, и то неохотно; единственным, кто вносил существенный вклад в общую оборону монархии, была Богемия. Во Франции Бурбонов, с другой стороны, аристократия утратила право вето на налоги. В результате прямые налоги возрастали, привилегии урезались, но не слишком ретиво, чтобы не нарушить хрупкий общественный консенсус.[255] Хотя в 1733 году снова ввели десятину (dixieme) для финансирования войны за польское наследство, дворянство и духовенство по окончании боевых действий убедили корону отменить этот налог, лишив тем самым казну значимых будущих доходов. Эта ситуация повторялась на протяжении всего столетия. Парламент, к мнению которого монархия столь долго не прислушивалась, постепенно утверждал за собой право «оценивать», то есть одобрять, новые налоги. Поэтому, несмотря на свою значительную мощь, Австрия и Франция равно утратили на время статус великих держав.
Россия также старалась укрепить свое могущество посредством внутренних реформ. В планы Петра Великого, однако, не входило заимствование у Западной и Центральной Европы политических норм наподобие советов и «свобод»: хаос в Польше отпугнул Россию от таких экспериментов.[256] «Вестернизация» для царя означала создание современного абсолютистского государства, способного к ускоренному экономическому развитию и мобилизации ресурсов. В целом не только правительство, но и общество России было нацелено на военную мобилизацию. Привилегии аристократов увязали напрямую с государственной службой. В 1722 году Петр обнародовал «Табель о рангах», где перечислялись соответствия между военными, гражданскими и придворными чинами.[257] Дворянам пожаловали взамен ничем не ограниченную власть над крестьянами. На современном языке, Россия была несвободной меритократией. В экономическом отношении царь потерпел неудачу. Хотя Россия – благодаря своему многочисленному населению – была самой богатой страной Европы, она продолжала сильно отставать в пересчете на подушевой доход и по другим показателям экономического развития. Но в политическом и военном отношении царь выиграл. Россия вступила в новый раунд борьбы за господство в Европе со сравнительно большой регулярной армией (более ста тысяч человек), которую в любой момент можно было пополнить из фактически «бездонного» источника живой силы.
По контрасту с другими значимыми странами, Пруссия обладала влиянием, далеко выходившим за пределы того, что гарантировала ей «природная», или «фундаментальная», сила. В семнадцатом веке прусское дворянство пожертвовало правом совещательного голоса в вопросах налоговой и внешней политики ради поддержки монархом крепостничества. Время от времени аристократы, впрочем, начинали требовать политического участия, что побудило Фридриха-Вильгельма заявить: он будет делать все, что потребуется, для «стабилизации суверенитета, как подобает rocher de bronze[258]». В следующие два десятилетия он осуществил ряд государственных реформ, призванных повысить дееспособность правительства, например, в 1722 году учредил высший административный орган – «Генеральную директорию». Примерно через десять лет Фридрих-Вильгельм ввел знаменитую «кантональную систему», которая привязала крестьян к определенному полку и к конкретному землевладению. По этой схеме развивался эффективный «военно-аграрный комплекс»; дворяне несли государственную и воинскую службу офицерами, крестьяне обрабатывали землю и тянули армейскую лямку в качестве простых солдат.[259] Основу системы составляли государственные зернохранилища двойного назначения: они обеспечивали армию и снабжали население зерном в голодные времена; благосостояние и война, таким образом, были неразрывно связаны между собой.[260] Эта исключительно эффективная схема гарантировала Фридриху-Вильгельму постоянный приток рекрутов. К тому же она делала короля менее зависимым от иностранных наемников: примерно две трети армии составляли пруссаки, по меркам тех лет очень высокая цифра. Но все же имелась некая слабина, поскольку значительная часть населения, проживавшая в городах, по тем или иным причинам была «освобождена» от воинской службы.[261] Подлинный потенциал Пруссии пока еще не реализовался.
Общим для большинства этих реформ было допущение, что абсолютизм представляет собой наилучшую форму правления в стране и гарантирует наилучшую защиту государственных интересов за рубежом. Парламентские или корпоративные системы, с другой стороны, повсеместно считались коррумпированными, «хаотическими» и уязвимыми для иностранных интервенций.[262] По этой причине «реформаторская» партия в Польше в середине 1730-х годов пыталась ограничить права сейма в пользу более централизованного правления, способного противостоять иностранным государствам; «патриоты» же, напротив, утверждали, что лишь сохранение «золотых свобод» обеспечит необходимую «доблесть» для сопротивления иноземному господству.[263] В 1723 году монархия в Швеции предприняла неудачную попытку ослабить внешнее влияние посредством перехода от выборов к наследственности власти. Аналогичные проблемы наблюдались и в Соединенных провинциях, которые вступали в период длительного упадка после немалых усилий на борьбу с Людовиком XIV. В 1716–1717 годах секретарь Государственного совета Симон ван Слингеландт использовал «Великое собрание» Генеральных штатов для призыва к реформированию голландского правительства. В частности, он требовал, чтобы принимаемые центральным правительством решения не подлежали ратификации в собрания провинций и чтобы правительство получило полномочия добиваться соблюдения законодательства и правил налогообложения. План ван Слингеландта провалился главным образом потому, что провинции уже не боялись Франции настолько сильно, чтобы отказаться от автономии; вдобавок централизацию они воспринимали как восстановление ненавистного штатгальтерства под другим названием. Все это сильно повлияло на Европу в целом, поскольку слабая Голландия уже не могла служить привычным «барьером» и обеспечивать сохранение баланса сил.[264]
В Британии парламентская система тоже подверглась испытанию на прочность. Министры и их представители утверждали, что частые выборы «способствуют заговорам и интригам иностранных правителей» и ведут к злоупотреблениям со стороны союзников. По этой причине в середине 1716 года правительство добилось принятия так называемого Семилетнего закона, который увеличивал промежуток между выборами с трех до семи лет. Министры также выступали за регулярную армию, даже в мирное время, «дабы подавлять всякое возмущение дома и давать достойный отпор иноземным поползновениям и поддерживать наши усилия к сохранению надежного мира в Европе». Критики из числа тори и вигов, с другой стороны, требовали сделать внешнюю политику кабинета подотчетной парламенту, настаивали на обнародовании дипломатических документов и хотели, чтобы парламенту предоставили право одобрять договоры и выделение субсидий иностранным государствам. В регулярной армии они видели, как откровенно выразился один парламентарий, нечто противоположное «свободному исполнению законов страны». Необходимость обороны от внешней агрессии якобы маскировала домашний деспотизм. Сколько стран, риторически вопрошал он, «утратило свою свободу» под предлогом противостояния «амбициозным планам соседних наций и важности сохранения баланса сил?»[265]
