Алистер Макграт - Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира
Темпл был восходящей звездой духовенства, ему предстояло стать архиепископом Кентерберийским. И это он подтвердил правомочность представления об идеях Дарвина, которое вскоре было принято церковью[195]. Как он говорил на лекциях в Оксфорде в 1884 году, Господь, «можно сказать, не создал все сущее, нет – он заставил все сущее создать само себя»[196].
Из этого не следует, что идеи Дарвина не вызвали никакого сопротивления в религиозных кругах: ведь многим, в том числе и Чарльзу Кингсли, оказалось трудно принять идею преемственности между людьми и их предками-животными, которую предполагала теория Дарвина; в «Происхождении видов» есть лишь намек на нее, однако в «Происхождении человека» («The Descent of Man», 1871) эта тема уже явно обсуждается. Однако это сопротивление не сводилось к некритичному отторжению теории. Просто было понятно, что еще остались нерешенные вопросы – и научные, и религиозные, и этические.
Социальный дарвинизм. Проблема евгеники
Теорию эволюции Дарвина охотно восприняли те, кто придерживался прогрессивных политических платформ, особенно те, кто ратовал за улучшение человеческой расы. Нетрудно понять, почему Дарвин так нравился прогрессивистам того времени. Если теория Дарвина объясняет механизм эволюции, может быть, на основании этого мы сможем качественно улучшить человечество? Или по крайней мере сделать так, чтобы «неполноценные» люди не рождались на свет? Эти спорные вопросы вызывали озабоченность у многих читателей. Рассмотрим, как идеи Дарвина применялись на практике его последователями – и во зло, и во благо.
Первая серьезная попытка применить идеи Дарвина ради будущего человечества – движение сторонников так называемой евгеники, действовавшее в первой половине XX века. Научная основа этого движения казалась неопровержимой. Двоюродный брат Дарвина сэр Фрэнсис Гальтон (1822–1911) сделал определенные выводы из теории естественного отбора Дарвина и вдохновил его на написание очень важного отрывка из «Происхождения человека», который лег в основу евгеники[197]. Дарвин отмечал, что «У дикарей слабые телом или умом скоро уничтожаются и переживающие обыкновенно одарены крепким здоровьем. Мы, цивилизованные народы, стараемся по возможности задержать этот процесс уничтожения» посредством общественных и медицинских мер, и поэтому «слабые члены цивилизованного общества распространяют свой род» (здесь и далее пер. И. Сеченова). Дарвин считал, что это пагубно для будущего человечества:
Ни один человек, знакомый с законами разведения домашних животных, не будет иметь ни малейшего сомнения в том, что это обстоятельство – крайне неблагоприятно для человеческой расы. Нас поражает, до какой степени быстро недостаток ухода, или неправильный уход ведет к вырождению домашней породы; и за исключением случаев, касающихся самого человека, едва ли найдется кто-либо, настолько невежественный, чтобы позволить худшим животным размножаться.
Косвенно высказанная Дарвином поддержка идеи селекции человека – наподобие разведения домашнего скота лучшими заводчиками – послужила одним из множества факторов, обеспечивших евгенике растущую популярность в викторианской культуре. Поскольку теперь все понимали генетический механизм передачи признаков в ходе эволюции, возникал вопрос, что мешает применить эти знания к обеспечению светлого будущего Британской империи? Гальтон утверждал, что разводить следует лишь тех, кто обладает «евгенической ценностью» – качеством, на удивление похожим на совокупность добродетелей, особенно ценившихся в викторианской Англии[198]. В частности, Гальтон предложил, чтобы при испытаниях для отбора на государственную службу и другие должности «семейным достоинствам» придавался особый вес – предпочтение следовало отдавать кандидатам, обладавшим высоким потенциалом для разведения, который оценивался по успехам, достигнутым в избранных профессиях родственниками соискателя. Кроме того, он рекомендовал отменить целибат для преподавателей Оксфордского и Кембриджского университетов: поскольку от этих высокоинтеллектуальных мужчин можно было ожидать выдающегося потомства, их следовало всячески поощрять к размножению.
Темная сторона евгеники стала очевидна очень скоро. Научные изыскания Гальтона быстро перешли в сферу политики и предрассудков. Проекты законов о «евгенической ценности» были обобщены на расы и социальные классы. Появились сторонники научного расизма, утверждавшие, что «негры» биологически развиты меньше, чем «монголы и европейцы»[199]. Подобным же образом обосновывали и ту точку зрения, что некоторым «нежелательным» общественным элементам следует запретить оставлять потомство. Разумеется, ярче всего это проявилось в случае расовой политики Гитлера в тридцатые годы XX века, однако и в Великобритании, и в США того времени многие либерально-прогрессивные мыслители настаивали на принудительной стерилизации отдельных людей или социальных групп, обладавших ограниченной евгенической ценностью. Подо все это подводилась якобы солидная научная база, однако главная сложность состояла в том, что евгеническую ценность часто определяли в терминах класса, расы или веры. В сущности, самозваные группы «избранных» хотели запретить размножаться всем группам «не-избранных».
В 1921 году англичанка Мэри Стоупс (1880–1958) основала «Общество конструктивного контроля рождаемости и расового прогресса» с целью «распространять евгенический контроль рождаемости». Книга Стоупс «Radiant Motherhood» («Свет материнства», 1920) отражает мнения, распространявшиеся тогда в прогрессивных кругах Великобритании. Последняя глава книги называется «Новая светлая раса», и в ней предлагается стерилизация как средство избежать угрозы «гнилых и расово-больных» для процветания «высших, более прекрасных форм человеческой расы»[200]. Стоупс излагала свои представления о принудительной стерилизации тех, кому недостает евгенической ценности, в терминах обеспечения красоты расы. «Эволюция человечества совершит решительный прыжок вперед, когда вокруг нас останется лишь отборная красивая молодежь»[201]. Эта последняя глава «Света материнства» достойна вдумчивого прочтения не в последнюю очередь потому, что из нее становится понятно, как формировались расовые и классовые предрассудки британской культурной элиты двадцатых годов прошлого века, элиты, которая так боялась крепнущего рабочего класса. «Чтобы все хорошее, что есть в нашей расе, не погибло, не зачахло, как чахнет плодовое дерево, пораженное вредителями, распространению этой пагубы следует всячески противостоять»[202]. В двадцатые годы XX века евгенику считали прогрессивной, но теперь все согласны, что это крайне извращенное понимание идей Дарвина в очевидных интересах определенных общественно-политических группировок. Это критика не в адрес науки и не в адрес идей Дарвина, хотя то, как сам Дарвин критиковал систему здравоохранения, не может не настораживать. Не стоит забывать, что власти предержащие зачастую используют науку во зло ради политических целей. А главное – из этой истории очевидно, что наука и либеральные ценности отнюдь не всегда связаны. История знает массу обратных примеров, на которые нельзя закрывать глаза.
На какие же вопросы теория Дарвина натолкнула религию, особенно христианство? Об этом мы поговорим в следующем разделе.
Трения между дарвинизмом и христианством
Публикация «Происхождения видов» и «Происхождения человека» Дарвина (1859 и 1871 годы) вызвала значительные культурные споры, во многом по вопросу о месте и статусе человека в дарвиновском мире. Был в этих дебатах, разумеется, и религиозный уклон, однако считать, что они велись исключительно и в основном на религиозной почве, было бы заблуждением.
Представления Дарвина об эволюционных корнях человечества имело колоссальные общественные, политические, этические и религиозные последствия, из-за чего многие перестали понимать, как осмыслить этот странный новый мир, в котором человек, похоже, занял принципиально другое место.
Самые подробные и познавательные описания этих сомнений мы находим даже не в научной литературе, а скорее в романах и поэзии конца викторианской эпохи[203]. Альфред Теннисон в поэме «Lucretius» («Лукреций», 1868) дает достаточно мрачную картину последствий дарвинизма: Лукреций у него – материалист, он постепенно осознает свои животные устремления, и это в конце концов подталкивает его к самоубийству. Джордж Мередит (1828–1909) в своей «Ode to the Spirit of Earth in Autumn» («Осенняя ода духу Земли», 1862) подходит к этому вопросу совершенно с другой стороны – приветствует появление нового язычества, в рамках которого люди смогут принять свое положение эфемерной составной части природы и полностью реализовать свою биологическую натуру.
