Максим Трудолюбов - Люди за забором. Частное пространство, власть и собственность в России
Принцип «верховенства безопасности» (или контролируемости) подчинял себе все остальные цели, в том числе развитие торговли и производства. Это привело к нескольким ключевым последствиям. Ради территориальных успехов приходилось жертвовать устойчивостью развития и не останавливаться ни перед какими затратами. Отсюда и готовность и умение поставить под контроль как дворянство, так и крестьян. Отсюда и готовность пойти на отмену тех индивидуальных прав, которые способны мешать эффективному освоению ресурсов, то есть прежде всего права собственности[145].
Еще одно измерение этого процесса – уничтожение республиканских институтов, возникших в Новгороде и Пскове. Вечевую «демократию», конечно, нельзя идеализировать. Важно лишь помнить, что это был институциональный путь, отличный от московского. В едином государстве, которое строили москвичи, права собственности и другие институты борьбы за интересы, не совпадающие с интересами государства, были помехой и вызовом. Веками россияне стремились обеспечить способность своей страны к ведению войны, используя методы силовой мобилизации ресурсов. А это в свою очередь подтачивало силы и ограничивало возможности для развития и интенсивного роста[146].
Фигура верховного правителя в те времена утвердилась не только на вершине административной пирамиды, но и во главе пищевой цепи. А еще точнее – во главе главного обеденного стола страны, расположенного в Кремле.
Приближенные получали при дворе денежное жалованье, но получали они и «дворцовый корм» – мясо, рыбу, вино, солод, сено. По праздникам боярам могла перепасть и более существенная «подача»: шуба или отрез дорогой ткани. Если царского подарка к празднику не было, то это был знак хуже некуда. Власть намекала, что может перекрыть доступ к кормлению – приходилось договариваться с нужным человеком или ждать опалы и перехода на подножный корм.
Петербургский период в истории России можно представить как длительное, но осознанное путешествие по пути, не совпадающему с московским. Появление регулярной структурированной госслужбы, армии, полиции, трансформация служилого владения в полноценное право частной собственности, появление развитой судебной системы, реформа местного самоуправления, отмена крепостного права и первые шаги к распространению права собственности на самое многочисленное сословие империи, крестьян, – это движение заняло 200 лет и – трагически – так и не было завершено. Но это было вполне последовательное движение к большей автономности как граждан, так и организаций и институтов. Это было движение от отношений, основанных на статусе, к отношениям, построенным на договоре.
Советская власть с точки зрения автономности и эмансипации оказалась не модернизирующей, а архаизирующей силой. «По ходу устройства в Кремле большевики унаследовали хронотоп, соответствующий апогею власти в этом месте в XVI–XVII веках», – пишет историк Тамара Кондратьева[147]. Новая власть на новом уровне воссоздала старинную систему отношений. Это получилось почти само собой. Кремль не мог не стать главным источником продовольствия и других благ для своих подданных просто потому, что новая власть уничтожила «петербургские» институты – прежде всего рынок и частную собственность, которые позволяли людям брать ответственность за свое благосостояние на себя. Власть, таким образом, должна была мгновенно накормить голодную страну и дать людям кров.
Парадокс еще и в том, что на смену «петербургскому» государству, не выдержавшему испытания сразу множеством угроз, включая испытание собственным размером, пришло новое, «московское», видевшее перед собой еще больше угроз. Для советского правительства принцип верховенства безопасности стал приоритетом номер один с самого момента захвата власти большевиками. Большевики были бескомпромиссными политиками. Для Ленина даже минимум расхождений в идеологическом символе веры был причиной для непримиримой вражды. Победившая секта отказывалась сотрудничать и с сектами близкого толка, и тем более со своими противниками.
Какие-либо институты, защищавшие интересы других, небольшевистских сил, – парламент, партии, включая идеологически близкие, общественные организации, компании и даже издательства – мгновенно оказались угрозами. Любая деятельность, не санкционированная правительством, стала угрозой.
Забота о материальном благополучии также стала угрозой. Советская Россия оказалась государством обязательного аскетизма. Только избранным было разрешено тайное благополучие – с санкции и при прямой материальной поддержке государства. Запрос на безопасность исторически преобладал в России над запросом на материальное благополучие, а в советском государстве это преобладание было утверждено идеологически и узаконено.
4. Безопасность как угроза
Борьба с различными угрозами – внутренними и внешними – была приоритетом для русского государства во все века его существования. Конечно, любое государство борется с угрозами. Собственно, в борьбе с ними оно и формируется. Вопрос в том, как с обеспечением безопасности соотносятся задачи развития.
Россия – государство, в котором экономическое развитие выполняет служебную функцию по отношению к «нейтрализации угроз», – полагает социолог Симон Кордонский. Министерства и службы видят смысл своего существования в увеличении количества угроз, в раздувании их масштабов и степени опасности – ведь от этого зависит финансирование госструктур[148]. «Поток неверифицируемой информации о потенциальных и актуальных угрозах идет не только вверх по иерархиям государственного управления, но и выходит в общегосударственное информационное пространство (в СМИ и в социальные сети), которое в результате оказывается насыщенным разнообразными сведениями: о проблемах конкретных людей, коммунальных и природных катастрофах, бедственном положении муниципалитетов и регионов, состоянии культуры, здравоохранения, образования, социальной защиты, военной организации государства и способности последнего противостоять внешней и внутренней агрессии»[149].
Таким образом, власть «питается» угрозами. Живет и воспроизводится, пугая граждан и саму себя. Зарабатывает, тратит и отнимает во имя борьбы за безопасность. Так что обеспечение безопасности – по-прежнему важнейшая фундаментальная ценность для русского государства с поправкой на то, что угрозы, на которые государство ссылается, в значительной степени фальсифицированы. Хуже того: поскольку множество угроз является ложью, раздуванием страхов ради бюджетных денег, мы на самом деле не знаем, что действительно угрожает российскому обществу. Мы получаем, с одной стороны, напуганных и недоверчивых граждан, а с другой – гарантированный тормоз для любых преобразований.
Любая реформа – это изменения, а изменения – это новые угрозы, а значит, шанс для «административного предпринимателя» получить дополнительный ресурс. Попытки модернизировать государство приводят к модернизации набора угроз. Вот поэтому реальным результатом приватизации оказывается консолидация нефтяных и энергетических ресурсов. Вот поэтому реальным результатом политической либерализации оказывается ужесточение политики по отношению к любым независимым игрокам – некоммерческим организациям, правозащитникам, оппозиционным политикам, этническим и сексуальным меньшинствам.
Стоит одной части правительства выступить с планом преобразований, как другая часть выстраивается перед правителем с новым списком угроз, которые якобы могут быть вызваны этими преобразованиями. Одни рассказывают о том, насколько опасно размывание активов государства. Другие – о том, как опасны правозащитники. Третьи – о том, в какую цивилизационную пропасть ведет страну терпимость к меньшинствам, поддержка неправильного кино, введение единого госэкзамена и далее по всем пунктам. Так делаются большие деньги и целые состояния – на умении хорошо рассказать и продать главному слушателю страшную историю о будущем. Это, впрочем, не так сложно в среде, и без того пропитанной недоверием к внешнему миру. Несколько новых деталей и цифр, добавленных к привычным сюжетам о коварстве американской внешней политики и крушении государств, – и вот вам новые бюджетные ресурсы и полномочия. А следом и новые виллы в Европе, и возможности для обучения в лучших мировых университетах. Таким вот парадоксальным путем хотя бы небольшая часть бюджета все-таки расходуется на качественное образование.
Пропасть между официальной риторикой и реальными действиями властей, таким образом, говорит не о шизофрении в голове одного человека, а об относительном успехе одних продавцов ужасов перед другими. Те, кто утверждает, что страна скатится в пропасть, если правитель не установит хороший инвестиционный климат, явно проигрывают тем, кто говорит, что страна скатится в пропасть из-за однополых браков, из-за деятельности неправительственных организаций и из-за революции в Киеве.