Дэвид Боданис - E=mc2. Биография самого знаменитого уравнения мира
Эйнштейн получил сведения об успехе Гейзенберга благодаря тому, что директор Института физики кайзера Вильгельма был голландцем, и после того, как его тоже прогнали, в конце концов, оказался в Америке и рассказал своим новым коллегам все, что он знал о работах, проводившихся в «Вирусном доме» и в Лейпциге.
Эйнштейн направил ФДР новое письмо: «Я только что узнал, что в Германии проводятся секретные исследования, в которых теперь участвует еще один из институтов кайзера Вильгельма — институт физики». Однако на сей раз его не удостоили даже ответа. Седоволосый иностранец, особенно если он обладает репутацией великого ученого, это одно дело. Однако Америка приближалась к вступлению в войну, обстановка в стране накалялась, и теперь ФБР считало возможным игнорировать любое его слово. Ибо Эйнштейн был социалистом да еще и сионистом в придачу, — он даже выступал против того, что производители оружия получают сверхприбыли. ФБР докладывало военной разведке, что:
Учитывая его радикальное прошлое, наше агентство не рекомендует привлекать доктора Эйнштейна к секретным работам, не проведя предварительно очень тщательного расследования, поскольку представляется маловероятным, что человек с его прошлым способен за столь короткое время стать лояльным американским гражданином.
Соединенные Штаты все же приступили к осуществлению серьезного атомного проекта и подтолкнули их к этому искусные манипуляции нетерпеливых визитеров из Британии. Марк Олифант был еще одним из блестящих молодых воспитанников Резерфорда, возглавившим летом 1941 года борьбу, которая велась сразу на двух фронтах. В Вашингтон он прибыл с подарком: магнетроном — ключевым устройством, которое позволяло ужать занимавший целую комнату радар до таких размеров, что его можно было разместить в самолете, и при этом в значительной мере повысить его точность. (Именно тогда Олифант и узнал, что Лайман Дж. Бриггс, которому надлежало бы возглавить атомный проект Запада, положил секретный доклад британцев под сукно.) И Олифант отправился в Беркли, где работал Эрнест Лоуренс.
Физиком Лоуренс был не из самых блестящих, однако он любил машины, огромные мощные машины, и само его прямодушие, умение напролом идти к цели, позволяло Лоуренсу добиваться того, чтобы их строили. К примеру, Сэмюэл Аллисон (работавший тогда в Чикагском университете) вспоминает, что у Бриггса был «маленький урановый кубик, который он держал на столе и любил показывать своим сотрудникам… Бриггс часто говорил: «Мне хотелось бы иметь целый фунт такого»… Если бы Лоуренс сказал, что ему нужны сорок тонн, он бы их получил».
К осени 1941-го Бриггса убрали и за работу принялась команда более толковых руководителей, в состав которой входил и Лоуренс, а к декабрю, когда трагедия Перл-Хаобора вынудила Соединенные Штаты вступить в войну, проект уже заработал по-настоящему. Ему предстояло получить название «Манхэттенского проекта» — такова была часть прикрытия, согласно которому он представлял собой просто одно из направлений деятельности «инженерного округа Манхэттен».
И тут оказались совершенно незаменимыми те самые беженцы, к которым с таким презрением относился Бриггс. Юджин Вигнер, к примеру, представлял собой на редкость спокойного, непритязательного молодого венгра, происходившего из столь же спокойной, непритязательной семьи. Когда разразилась Первая мировая война, отец Юджина воздержался от участия в политических дискуссиях, вполне благоразумно указав на то, что мнения семьи Вигнеров вряд ли способны поколебать императора. И эта же осторожность привела к тому, что, когда Юджин, великолепно закончив школу, оказался перед выбором университетского факультета, отец настоял на том, чтобы он стал инженером-практиком, поскольку шансы сделать успешную карьеру в теоретической физике были до крайности малыми.
После того, как в 1930-х Вигнера изгнали из Европы, он добился успеха в качестве физика и, в конце концов, стал центральной фигурой среди тех, кто повторял в Америке расчеты Гейзенберга, детально показывая, как могла бы начаться реакция. Однако инженерное образование Вигнера означало, что справиться с последовательными шагами этих расчетов он был способен намного лучше Гейзенберга. Какую, к примеру, форму должен иметь уран, помещаемый внутрь реактора? Наиболее эффективной оказалась форма сферическая. В ее случае, в центре сферы возникало максимальное число нейтронов. Если же изготовление точной сферы окажется затруднительным, следующим по эффективности будет овал. За овалом следует цилиндр, потом куб и, наконец, — на самый худой конец, — можно попытаться создать реактор, используя урановые пластины.
Гейзенберг для своего лейпцигского устройства именно пластины и выбрал. Причина состояла попросту в том, что расчет свойств плоских поверхностей сопряжен с наименьшими трудностями, — если вы руководствуетесь чистой теорией. Однако инженеры, обладающие достаточным практическим опытом, чистой теорией никогда не ограничиваются. В их распоряжении имеется многое множество неформальных приемов, позволяющих судить о том, как поведут себя овалы и иные геометрические фигуры. Вигнер эти приемы знал, как знали их и многие другие беженцы, которым осторожные родители также присоветовали стать инженерами. Гейзенберг их не знал. И это оказалось до крайности важным. Профессора и вообще-то склонны к поддержанию строгой иерархии, а немецкие профессора тех времен, что предшествовали Второй мировой войне, были к тому же людьми, донельзя уверенными в себе. В ходе войны немалое число молодых немецких ученых обнаруживало, что Гейзенберг совершает одну техническую ошибку за другой. Однако он почти всегда отказывался выслушивать их, гневался и норовил добиться того, чтобы никто на этот счет и рта открыть не посмел.
И все же, уверенности в том, что Соединенные Штаты смогут победить в гонке, призом которой было создание бомбы, не питал никто. Америка только-только вышла из Великой депрессии, большая часть ее индустриальной базы все еще ржавела, пребывая в заброшенном состоянии. Когда Гейзенберг приступил к своим исследованиям в области вооружений, Вермахт обладал самыми мощными в мире боевыми силами. И все его армии были оснащены оружием, превосходившим то, что имелось в распоряжении любой другой страны. Соединенные же Штаты обладали армией, технического оснащения которой, даже с учетом устаревших на одно поколение артефактов времен Первой мировой войны, едва хватило бы на две дивизии, — в мировой иерархии эта армия занимала десятое место и стояла примерно на том же уровне, что армия Бельгии.
Кроме того, у Германии имелись лучшие в мире инженеры и сильная система университетов — даже после того, как из нее изгнали большое количество евреев, — и самое главное, у нее имелась фора: два драгоценных года, в течение которых Гейзенберг и его коллеги работали не покладая рук, а Бриггс предавался размышлениям за своим письменным столом. Таковы были капризы судьбы, которым и предстояло определить, кто сможет использовать уравнение Эйнштейна первым. Теперь E=mc2 представляло собой не просто набор эйнштейновских символов. Союзникам следовало поторопиться.
А немцев следовало притормозить.
Глава 11. Норвегия
Британская разведка, с самого начала следившая за осуществлением немецкой программы, смогла отыскать в ней только одно слабое место. Им не был уран — запасы этого металла в Бельгии были так велики, что попытка уничтожить его, а к нему нужно было еще подобраться, не имела смысла. Не был им и сам Гейзенберг — никакая диверсионная группа не сумела бы покончить с ним ни в Лейпциге, ни в Берлине, ни даже в летнем доме, которым его семья владела в Баварских Альпах: дом этот стоял в самой глубине Германии да, к тому же, наверняка находился под усиленной охраной.
Наиболее уязвимой мишенью была тяжелая вода. Реактор не может работать на полную мощность, если нейтроны, возникающие при взрывах первых атомов, не замедляются, что позволяет им отыскивать новые ядра и заставлять таковые взрываться, высвобождая скрытую в них энергию. Гейзенберг полагался в этом отношении на тяжелую воду, однако ее отделение от обычной требовало очень большого завода, потребляющего очень много энергии.
Некоторые из осторожных сотрудников Гейзенберга предлагали построить такой завод в самой Германии, на хорошо защищенной немецкой земле. Но Гейзенберг, которого поддерживали военные, знал, что превосходный и мощный завод, производящий тяжелую воду, уже существует, и что использует он имеющуюся в изобилии энергию норвежских водопадов. Правда, до недавнего времени Норвегия была независимой страной, но разве не обратилась она теперь просто-напросто в одну из присоединенных к Германии провинций?
Решение это оказалось роковым, однако целые поколения немецких националистов считали, что их страну долгое время душили и связывали по рукам и ногам. Гейзенберг поддержал решение опереться на норвежский завод просто потому, что был сторонником идеи, согласно которой Рейх имеет право владеть всей Европой. Во время войны он не без восторженного волнения посещал одну завоеванную страну за другой, проходя по кабинетам своих бывших коллег, обратившихся ныне просто в местных сотрудников; в Нидерландах он, не обинуясь, объяснил ошеломленному Хендрику Казимиру, что, хоть ему и известно о существовании концентрационных лагерей, но «демократия не способна развивать достаточную энергию», а он, Гейзенберг, «хочет, чтобы миром правила Германия».
