Дэвид Боданис - Электрическая Вселенная. Невероятная, но подлинная история электричества
Предполагалось, что спуск к воде труда не составит, однако прикрывать этот спуск должны были как раз те парашютисты, которых после прыжков отнесло в сторону. Британцы попали под огонь немецкого пулемета, что еще пуще растревожило Кокса, — в итоге он приказал солдатам разобрать детали «Вюрцбурга» с тележки и распределить их по заплечным мешкам (гарантировав тем самым, что электроника не пострадает от пуль), а сам занялся оказанием помощи раненым. И вот, как раз в ту минуту, когда стало казаться, что штурмовой команде приходит конец, вдруг послышались крики «Cabar Feidh!»[1] — это все-таки появилось сбившееся с пути шотландское прикрытие. Немецкие пулеметчики не стали дожидаться подхода новых крикунов и сочли за лучшее укрыться в ближайшем овраге. И отряд смог наконец спуститься к воде.
Однако ожидавших его военных катеров там не оказалось, а последовавший торопливый обмен радиограммами и даже стрельба из ракетниц тоже, казалось, не приносили никаких результатов. Впрочем, когда над обрывом вспыхнули фары доставивших подкрепление немецких грузовиков, к берегу во множестве подошли десантные суда, тяжелые пулеметы которых гарантировали надежную защиту от врага. На этих неповоротливых судах и предстояло вернуться в Англию большей части десантников (погрузившись на них, парашютисты получили изрядные порции рома), Кокса же от них отделили, посадили на быстроходный катер, и тот понес его на скорости в двадцать узлов к Портсмуту — по сторонам от катера шли два эсминца, а дополнительное прикрытие с воздуха обеспечивало появившееся вскоре звено «спитфайров». На берегу Кокса ждал кортеж из скоростных автомобилей, доставивший его в Лондон, где после короткого отчета и передачи драгоценных частей «Вюрцбурга» Кокс получил отпуск, продолжительность которого ему предоставили определить самостоятельно. К полуночи он уже добрался до своего дома в городке Уизбек, что в Восточной Англии. В доме горела всего одна лампа, вокруг нее сидели, ожидая Кокса, его отец, мать, дедушки, бабушки и жена с только-только начавшим ходить ребенком. Представ перед ними, Кокс, как он вспоминает, произнес: «Привет, семейство. Я был во Франции, во как, об этом уже пишут в лондонских газетах. Каково, а?»
Кокс был героем, а то, что он привез из Франции, предстояло вскоре использовать для одного из самых крупных массовых убийств нашего времени. «Вюрцбург» оказался радаром еще более передовым, чем предполагали британские специалисты. Он излучал волны длиной всего в двадцать пять сантиметров. Столь короткие волны позволяли ориентироваться с весьма высокой точностью. В сравнении с «Вюрцбургом», система Chain Ноте с ее многометровыми волнами выглядела антиквариатом.
Это уже было достаточно плохо, однако доставленные Коксом серийные номера давали возможность произвести подсчеты еще более неприятные. Некоторые части «Вюрцбурга» были смонтированы в декабре, серийные номера их оказались довольно близкими друг к другу, и это позволяло предположить, что таких устройств эксплуатируется немного.
Однако у серийных номеров сменных блоков, установленных в феврале* наблюдался разброс гораздо больший, а это означало, что такие блоки изготавливаются во множестве и, стало быть, использование устройств, подобных «Вюрцбургу», расширяется. Это и объясняло рост числа удачных атак на Королевские ВВС. Многочисленные новые «Вюрцбурги» с их способностью обнаруживать приближающийся самолет и со сверхъестественной точностью ориентировать ищущие его прожектора обращали небо над тропой в зону свободного отстрела самолетов союзников.
Но затем лондонские аналитики обнаружили слабое место «Вюрцбурга» — и кто мог бы предотвратить все последствия их открытия? — выяснив, что изменить его настройки чрезвычайно трудно, хотя в чем тут причина, понять никто поначалу не смог. Объяснение поступило от молодого немца-оператора, которого прихватил с собой Кокс.
Он был очень молод и разговорчив. («Мы провели вторую половину дня, — вспоминал Джонс, — сидя с ним на полу, прилаживая одну часть к другой и слушая его комментарии».) Вот, правда, о принципах работы радара он не ведал решительно ничего. («Похоже, ему пришлось провести намного больше времени в тюрьме, чем за ее пределами».) У Британии имелся изрядный запас искусных радиолюбителей, которых она и призывала в армию, в Германии же сборка радиоприемников частными лицами была давно уже запрещена, и строжайшим образом. К тому же Германия не допускала в армию женщин, даже если они были одаренными техниками. При помешанной на евгенике диктатуре женщинам полагалось всего лишь рожать и тихо сидеть дома. И постепенно Джонс начал понимать, что немецкие радары должны быть устроены очень просто — хотя бы потому, что у Германии не хватает образованных мужчин, способных ремонтировать и эксплуатировать радары сколько-нибудь сложные. Иными словами, передовой немецкий радар должен представлять собой устройство, снабженное средствами защиты не то что от дурака, но от круглого идиота.
Именно жесткость устройства немецкого радара и заставила Джонса и других сотрудников министерства военно-воздушных сил уверовать в то, что им удастся обратить это техническое достижение Германии против него же самого. Вот уже несколько месяцев в Королевских ВВС рассматривалось оружие, которое поначалу казалось настолько простым, что это лишало его какой бы то ни было значительности. Состояло оно просто-напросто из множества полосок алюминиевой фольги, подобий удлиненных конфетти, которые можно было разбрасывать с самолетов. (Начальным кодовым названием этого оружия было «окно», позже его стали именовать «сечкой» — это название мы и будем использовать в дальнейшем,) Исследователи считали, что, если сбросить с множества самолетов эти полоски, они создадут подобие металлического облака, которое при поступлении радарных волн будет посылать назад огромное количество электрических импульсов. Защита немецких городов с воздуха все в большей мере становилась зависимой от радаров: существовали наводимые радарами прожектора и зенитные батареи, существовали также все с большей эффективностью использовавшиеся для отражения британских воздушных налетов быстрые ночные истребители, которые руководствовались информацией, поступавшей от наземных радаров. Если сечка сработает и немецких операторов удастся завалить ложными сигналами, радары окажутся бесполезными. а атакующие самолеты, по существу, невидимыми. А поскольку британские специалисты имели теперь точные данные о длине волны, на которой работает «Вюрцбург», они могли рассчитать и идеальный размер сечки.
Уотсон Уатт знал, кто именно добивается использования сечки. Этим человеком был Артур Харрис, командовавший бомбардировочной авиацией Королевских ВВС. Возможности сечки Харрису были известны уже давно, однако использовать ее он не спешил, поскольку сечка представлялась ему оружием, применить которое с полной эффективностью можно было только один раз. Спустя какое-то время враг наверняка найдет способ, позволяющей отличать медленно порхающую сечку от куда более быстрых самолетов, а кроме того, противник может использовать этот же метод и для вывода из строя британских радаров. Ситуация казалась тупиковой, похожей на положение с отравляющим газом — он имеется у всех воюющих сторон, и ни одна им не пользуется. Однако теперь брюневальский рейд показал, что немецкие радары — и в особенности сверхточный «Вюрцбург» — калибруются настолько жестко, что адаптировать их к новому оружию будет для любого оператора до крайности трудно. Сечка может на долгое время сделать воздушный флот неуязвимым. Уотсон Уатт сознавал, что приближается время главного сражения всей его жизни. Сознавал это и Харрис — и был уверен, что на сей раз победит именно он.
Сомнительно, чтобы во всех войсках союзников, сражавшихся во Второй мировой войне, нашелся человек более неприятный, чем Харрис. Он мог быть добрым со своей ближайшей родней, однако друзей у него насчитывалось мало, а какие-либо хобби отсутствовали. Он не прочитал в жизни ни единой книги и никогда не слушал музыку. У него имелась лишь одна великая страсть, а именно — ненависть. И направлена она была не против Германии. Судя по его действиям, направлена она была против производственных рабочих.
Харрис был крайним реакционером. Подобно многим хорошо обеспеченным людям своего времени, он часто выражал острую неприязнь к рабочему классу Британии — и к его немецкому аналогу тоже. Сочинения многих, даже мягких на первый взгляд интеллектуалов той поры становились, когда дело доходило до этой темы, попросту непристойными — собственно говоря, они обретали сходство с проявлениями той расовой ненависти, какую испытывали друг к другу воевавшие за господство на Тихом океане американцы и японцы. Американское военное руководство эта ненависть толкнула на полное уничтожение целых японских городов, и никаких угрызений совести оно после этого не испытывало; Харриса же его взгляды привели к холодному и безжалостному отношению к любым рабочим или их детям, какие окажутся на земле под его бомбардировщиками.
