Генри Киссинджер - О Китае
Мао умело использовал старинные традиции китайского искусства управления государством для достижения долгосрочных целей с позиций относительной слабости. Столетиями китайские государственные деятели заманивали «варваров» в сети отношений, когда их загоняли в угол и старательно сохраняли видимость политического превосходства над ними посредством дипломатических манипуляций. С самого начала существования Китайской Народной Республики Китай играл в мире роль, фактически превосходившую его реальные силы. Яростно защищая собственные определения национального достоинства, Китайская Народная Республика стала влиятельной силой в Движении неприсоединения – группировке новых освободившихся стран, ищущих свое место между двумя сверхдержавами. Китай позиционировал себя как великую державу, с которой не следует шутить, одновременно он пересматривал свою самоидентификацию внутри страны и бросал вызов ядерным державам на дипломатическом фронте, делая все это иногда параллельно, иногда последовательно.
Следуя повестке дня такой внешней политики, Мао Цзэдун больше опирался на Сунь-цзы, чем на Ленина. Его вдохновляли произведения китайской классики, а китайскими традициями он откровенно пренебрегал. Разбирая инициативы внешней политики, он в меньшей степени опирался на марксистское учение, больше прибегая к традиционным китайским произведениям: конфуцианским текстам, каноническим книгам «Двадцать четыре истории», описывающим взлеты и падения императорских династий Китая; к Сунь-цзы, роману «Троецарствие» и другим книгам о войнах и стратегии; приключенческим историям и произведениям о восстаниях типа романа «Речные заводи»; к роману о любви и изысканных интригах под названием «Сон в красном тереме», который Мао, по его словам, перечитывал пять раз[151]. Вторя традиционным конфуцианским ученым-чиновникам и обличая их как угнетателей и паразитов, Мао сочинял и стихи, и философские эссе, чрезвычайно гордясь своей нетрадиционной каллиграфией. Литературные и художественные опыты Мао не служили неким убежищем от его политических трудов, а входили в них неотъемлемой частью. Когда Мао после 33 лет отсутствия вернулся в свою деревню в 1959 году, он написал стихотворение, вдохновившись не марксизмом или материализмом, а испытав романтический порыв:
Их жертвы лишь укрепили решимость нашу и волю,
И мы зажигаем звезды на небосклоне новом[152].
Эта литературная традиция была настолько присуща Мао Цзэдуну, что в 1969 году, в поворотный год в его внешней политике, четверо высокопоставленных чиновников, получивших от Мао задание разработать варианты стратегического развития страны, сопроводили свои рекомендации начать сотрудничество с тогдашним заклятым врагом Америкой цитатами из запрещенного в Китае романа «Троецарствие», будучи уверенными, что Мао его читал. В разгар широкомасштабных нападок на древнее наследие Китая Мао Цзэдун составлял внешнеполитические доктрины, используя термины, аналогичные используемым в типично традиционных китайских интеллектуальных играх. Он описывал начало действий в китайско-индийском конфликте как «пересечение границы в виде пропасти между царствами Хань и Чу» – сравнение, взятое из терминов китайских шахмат[153]. Он использовал традиционную азартную игру «мацзян» как пособие для изучения стратегических идей. «Если вы знаете, как играть в эту игру, – сказал он своему врачу, – вы также поймете отношения между принципом возможности и принципом достоверности»[154]. В конфликте Китая как с Соединенными Штатами, так и с Советским Союзом Мао и его высокопоставленные коллеги расценивали угрозу в терминах игры в облавные шашки «вэйци», то есть следовало не допускать стратегического окружения.
Именно сугубо традиционные аспекты мешали сверхдержавам понимать стратегические мотивы Мао. Многие военные действия Пекина в первые три десятилетия «холодной войны» выглядели через призму западных стратегических анализов практически маловероятными и, по крайней мере на бумаге, невозможными. Нацеливая Китай против, как правило, гораздо более мощного противника и оказываясь на территориях, которые прежде казались не имеющими первостепенного стратегического значения – Северная Корея, прибрежные островки в Тайваньском проливе, слабонаселенные урочища в Гималаях, замерзшие пятачки суши на реке Уссури, – эти китайские вторжения или наступления застигали практически всех наблюдателей – и каждого из противников – врасплох. Мао был полон решимости не допустить окружения любой державой или альянсом держав, независимо от идеологии, и это он рассматривал как накапливание, как в игре «вэйци», как можно большего количества фишек вокруг Китая и тем самым срыва их расчетов.
В этом заключался какой-то катализатор, который привел Китай к Корейской войне, несмотря на его относительную слабость, и который после смерти Мао приведет Пекин к войне с Вьетнамом, недавним союзником, несмотря на договор о взаимопомощи между Ханоем и Москвой и миллионную армию Советского Союза на северных границах Китая. Долгосрочные расчеты соотношения сил вокруг границ Китая считались более значимыми, чем прямой подсчет непосредственного баланса сил. Сочетание долгосрочного прогноза с психологическим анализом проявилось в подходе Мао к отражению предполагаемых военных угроз.
Как бы много Мао Цзэдун ни брал из китайской истории, ни один из предшествующих правителей Китая не сочетал традиционные элементы с той же долей властности и жестокости, а также глобальным масштабом чисток, как Мао: жестокость перед лицом вызовов и опытная дипломатия, когда обстоятельства не давали ему возможности применять решительные, всеподавляющие инициативы. Его далекоидущие и смелые внешнеполитические инициативы – при всем традиционном характере его тактики – проводились путем дикой встряски китайского общества. Весь мир, как он обещал, будет перестроен, все получит свою противоположность:
«В мире больше всех других стремится изменить свое положение пролетариат, а затем полупролетариат, так как первый вообще ничего не имеет, а второй имеет, но немного. Существующее ныне положение, когда США командуют большинством голосов в ООН и контролируют многие районы мира, является лишь временным. Рано или поздно настанет день, когда это положение изменится. Положение Китая как бедной страны и его бесправие на международной арене также изменятся: бедная страна превратится в богатую, бесправие превратится в полноправие, то есть произойдет переход в свою противоположность»[155].
Мао, однако, был даже больше чем реалистом, чтобы ставить в качестве практической цели мировую революцию. В результате самым существенным воздействием Китая в плане мировой революции являлось преимущественно идеологическое влияние, заключавшееся в интеллектуальной поддержке местных коммунистических партий. Мао объяснял такой подход в 1965 году в интервью Эдгару Сноу, первому американскому журналисту, описавшему базу КПК в Яньани во время гражданской войны: «Китай поддерживал революционные движения, но не вторжением в другие страны. Конечно, где бы ни существовала освободительная борьба, Китай будет публиковать заявления и созывать демонстрации в ее поддержку»[156].
В том же ключе высказывался в 1965 году Линь Бяо, предполагаемый преемник Мао. В своей брошюре «Да здравствует победа народной войны» он писал о том, что мировая деревня (то есть развивающиеся страны) победит города (то есть передовые страны) почти так, как Народно-освободительная армия Китая (НОАК) разбила Чан Кайши. Администрация Линдона Джонсона расценила эти строчки как китайский план поддержки – а возможно, и прямого участия – в коммунистической подрывной деятельности по всему миру и особенно в Индокитае. Брошюра Линь Бяо была фактором, способствовавшим принятию решения направить американские войска во Вьетнам. Современные ученые, однако, рассматривают его текст как заявление о пределах китайской военной поддержки Вьетнама и других революционных движений. Объясняют на деле так: Линь Бяо заявлял, что «освобождение масс – дело рук самих масс. Это основной принцип марксизма-ленинизма. Революция или народная война в любой стране – это дело масс данной страны, и они должны осуществляться прежде всего их собственными силами; иного пути нет»[157].
Эта сдержанность отражала реалистическую оценку реального баланса сил. Мы не можем знать, на какие действия решился бы Мао Цзэдун, если бы баланс сместился в сторону коммунистической державы. Но то ли из-за проявления реалистического подхода, то ли из-за философских мотиваций революционная идеология использовалась как средство переделки мира посредством различных деяний, но не войны. Так, как правило, традиционные императоры видели собственную роль.