Алексей Югов. - Безумные затеи Ферапонта Ивановича
— Я, брат, в Иртыше, в Оби все дно насквозь знаю! Мне и лота не надобно. А там хоть туман, хоть что будь, я тебе с закрытыми глазами пароход проведу. Только, конечно, чтобы говорили мне, что сейчас, дескать, такие-то места проходим, а сейчас такие-то.
— А тебе на морях-то не приходилось плавать? — спросил его один из товарищей.
— На морях? Нет. Врать не буду. На морях я, действительно, не бывал. Я с юных лет в сибирской речной флотилии. Больше всего у Плотникова — в пароходстве. Вот эксплуатация была, ой-ой-ой! Теперь почти что и понятия не имеют! Хотя новых-то матросов теперь и не видать что-то. Да-а... сколько я рейсов сделал, если подсчитать!., который год плаваю...
— Да, — сказал один из собеседников, — всего, наверно, пришлось насмотреться.
— Ну, как же! — вскричал матрос. — Хотя в 19 годе взять: сам адмирал Колчак с нами прокатился до Тобольска — фронт ездил проверить. И другой адмирал — Старк — тоже с ним сопутствовал.
— Вот, поди, прикрутили вам хвосты-то! — сказал один из слушателей.
— Ну, чего там! Наоборот даже, наши ребята-матросня шпакулили над ними обоими: видно, говорят, много же их, адмиралов-то, расплодилось, что морских кораблей под их не хватает — на речной какой-то пароходишко двое морских адмиралов залезло!..
Слушатели расхохотались. Опять послышалось бульканье.
— Н-да... — продолжал матрос, прожевывая что-то. — И они тоже, видно, промеж себя стеснялись. По двое-то не любили на палубу выходить. Только ежели один адмирал вышел на палубу, так другой сейчас обратно — один мимо другого пройдет, честь по-морскому отдадут — и сейчас один, который на палубе был, в салон первого класса удаляется и смотрит из окна, когда другой на свежем воздухе настоится, место ему освободит, тогда опять он выходит.
— Да, поди, зазорно им было на вашем-то пароходишке шлепать, — заметил один из собеседников.
— Ну, еще бы! — сказал матрос . — Хотя наш-то пароход из лучших первый считался, — спохватился он, обиженный пренебрежительным отзывом.
Снова послышалось бульканье и жевание. Пассажира в желтом макинтоше это бульканье, видимо, сильно раздражало.
— Вот, черт! — пробормотал он, вскакивая и щелкнув пальцами.
— Ведь все, кажется, захватил, а это забыл!..
Он прошелся нервно вдоль купе, постоял, посмотрел в окно на бегущую мимо степь и затем, подойдя к столику, пренебрежительно нацедил из чайника воды и выпил, страшно поморщившись.
В соседнем купе тем временем становилось все веселее и веселее. Кто-то из собеседников или, вернее, из собутыльников начинал уже беспорядочно топтаться, проверяя, должно быть, насколько надежны будут ноги его в танце.
— Эх, вы, ребятишки! — взвизгнул один из приятелей — За гармонью что ли слазать? — Гармонь у меня, братцы, тульская, системы «танго», от лучшего мастера Витчинкина!
— Шпарь! — крикнул матрос.
Гармонист полез на верхнюю полку доставать гармошку. Товарищи помогали ему вскарабкаться.
— Ну, что вам сыграть? — спросил гармонист, надевая ремень и пробуя лады.
— Камаринского!
— Вались ты! — крикнул матрос. — Не хочу я ваши деревенские танцы. Ты матросский танец «матлет» знаешь?
— Знаю.
— Вот и сыграй.
Гармонист заиграл «матлет». Матрос стал танцевать.
В соседнем купе было вовсе не так весело, как здесь. Как только раздались первые звуки гармошки, собака начала тоскливо взвизгивать и перебирать лапами.
Хозяин пробовал се успокаивать:
— Гера, Гера, ух, ты, славная собака! — говорил он, садясь рядом с ней и зажимая ей ладонями уши. Но это помогло ненадолго.
В самом сильном колене «матлета» м-ль Гера вырвала голову из рук хозяина и отчаянно завыла. Глаза ее увлажнились слезами. Взгляд ее, устремленный на хозяина, казалось, говорил: «послушай, не сердись, я знаю, что огорчаю тебя, но не могу сдержать своих нервов, прекрати мое страдание».
И господин ее понял, что выражал взгляд его подруги. Он нервно повернулся на каблуках и вошел в соседнее купе, остановившись в проходе.
Увидев его, гармонист перестал играть, матрос застыл в незаконченном па.
Некоторое время все молчали.
— Милости просим в компанию нашу, — сказал, наконец, гармонист, указывая гостю на лавку.
— Спасибо, — сухо ответил тот, покручивая свой светлый ус. — Вот что, товарищи-граждане, — продолжал он официальным тоном, — я к вам насчет того пришел, чтобы вы прекратили играть.
— Почему?! — воскликнули все в один голос.
Матрос засунул руки в карманы.
— А потому, что не полагается в вагонах железной дороги игра на инструментах, — сказал пассажир в желтом макинтоше.
— А ты что? — Кондуктор? — спросил его матрос, нагнув голову и глядя, как бык.
— Не кондуктор, а перестаньте! — крикнул раздражаясь светлоусый. Полные бритые щеки его побагровели. — Если надо, я и кондуктора позову.
— А что вам, гражданин, моя гармошка повредила? — спокойно и презрительно спросил гармонист.
— А то, что у меня в купе собака, и она не переносит.
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! — загрохотали все трое. Гармонист хохотал сильнее всех, хлопая ладонью по гармошке.
— Слушайте, — сказал он, наконец, совершенно серьезным тоном, когда вдосталь нахохотался, — а кто она у вас будет?
— Как — кто?
— Ну мужчина или дама?
— Сука, — сказал недоумевая гражданин в макинтоше.
Новый взрыв хохота оглушил его.
— Ах, дамочка, значит? — подхватил матрос шутку товарища. — Ну, тогда приглашаю ее в тустеп... Ангаже ву! — крикнул он, изгибаясь перед макинтошем.
Тот отступил.
— Петруша — тустеп! — крикнул гармонисту матрос.
Гармонист заиграл. Собака завыла.
Хозяин ее злобно плюнул и побежал в купе проводников. Через минуту он вернулся с проводником. Долго увещевал проводник расходившихся приятелей. Сначала они не хотели и слушать. Они хохотали, ругались и обзывали проводника «гаврилкой». Наконец, тот пришел в ярость и заявил, что на ближайшей станции он высадит их и передаст в ОРТЧК.
Приятели образумились.
Тяжко вздохнув, гармонист снял с плеча ремень гармошки. Наступила тишина.
— Да-а! — мрачно сказал, наконец, матрос. — Едет какой-нибудь спекулянтишка-живодер, а гаврилки перед ним на коленках ползают.
— Тоже времечко пришло, не хуже старого режиму!
— Ну, добро бы хоть перед ним лебезил, а то и перед сукой-то его: что прикажете, ваше сиятельство, салфет вашей милости!
— А! — сказал третий и безнадежно махнул рукой.
— Эх, закурить что ли с тоски, — сказал позевывая матрос.
Все закурили. Дым тоненькими волоконцами стал распространяться в соседнее купа.
— Перестаньте курить! Здесь вагон для некурящих, — тонким злым голосом закричал хозяин Геры.
— А ну, любопытно взглянуть, какие вы из себя будете, — сказал матрос, входя в соседнее купе. Из-за его спины выглядывали лица приятелей.
— Что же это за безобразие! — возмущенно вскричал гармонист,
— на гармошке нельзя играть, курить нельзя! Опять, поди, для вашей барышни вредно?
— Да, вредно, — серьезно ответил макинтош. — Это портит ей обоняние.
— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! — расхохотался матрос. — Нет, товарищ, курить-то мы будем, а дама ваша пускай в дамский вагон перейдет.
Хозяин Геры, ни слова не говоря, поднялся и открыл окна с той и другой стороны.
— Товарищ, закройте окно — сквозняк. Простудиться из-за вашей дамы не лестно!
— Бросьте курить, тогда закрою.
— А, так ты вот как?!.. — зарычал матрос и шагнул к окну.
Хозяин Геры загородил окно. Матрос яростно схватил его за шиворот макинтоша и рванул:
— Чего с тобой разговаривать, с гнидой буржуазной!
Макинтош ударился носом о железину верхней полки.
Но в этот же миг м-ль Гера со страшным рычанием бросилась на матроса и впилась в его ляжку. Матрос рванул ногу. В прорванном месте брюк забелело белье, скоро окрасившееся кровью.
Собака урча смотрела ему вслед. Шея ее втянулась, шерсть стояла дыбом. Хозяин ее, прижимая к носу платок, подошел к ней и начал успокаивать.
Но в это время гармонист, вскарабкавшись для безопасности на вторую полку, запустил в собаку снятым с ноги сапогом и вдобавок загавкал еще по-собачьи.
Одним прыжком собака была на полке; и плохо кончилось бы это для гармониста, если бы хозяин собаки не закричал на нее и не вцепился бы ей в шерсть.
Еле-еле она его послушалась. Хозяин увел ее.
— А курить мы все-таки будем, — сказал гармонист, оправившись от испуга.
Они все трое сели возле самого прохода и принялись усиленно курить, пуская дым в соседнее купе.
Светлоусый вынул из кармана газету и закрылся ею.
Скоро поезд остановился. Это была последняя перед Омском станция.
Человек в макинтоше вскочил, надел шапку, взял в левую руку чемоданчик, а в правую цепочку, за которую привязана была собака, и пошел к выходу.
