Н. Синевирский - СМЕРШ (Год в стане врага)
Подполковник с редкой жадностью курил папиросу, глубоко затягиваясь. Его лицо выражало довольство. Даже взгляд его потерял свою характерную остроту.
Капитан Шапиро продолжал болтать о всяких пустяках. Его интересовали самые элементарные сведения… как снабжалась в последнее время немецкая армия, сколько марок в месяц получал лейтенант немецкой армии, сколько подполковник и т. д.
Подполковник охотно отвечал на все вопросы капитана.
— Я вижу, что вы человек серьезный. Скажите мне откровенно, верили ли немцы до конца в свою победу?
— Да.
— Интересно… На чем же основывалась эта их вера?
— Я боюсь утверждать, но слухи о новом, неслыханном оружии, по моему мнению, были не только пропагандой Геббельса для поддержания духа армии и населения. За этими слухами скрывалась обоснованная реальность…
Более подробными и точными информациями о новом оружии подполковник не располагал.
Капитан ловко перевел разговор на немецкую разведку. Он считал её не плохой, но…
— … были большие недочеты. Особенно в работе разведки в Советском Союзе.
— Вы правы. Наша разведка встречала в Советской Союзе весьма серьезные препятствия. Мне известны случаи крупных провалов.
— По достоверным источникам?
— Да… Мне самому довелось соприкасаться с нашей разведкой — Подполковник сразу же, видимо, спохватился, но было уже поздно — Теперь война кончилась и обо всем этом можно говорить, как об истории…
— Конечно! Как Же это вы соприкасались с вашей разведкой?
Подполковник молчал. В душе его, должно быть, боролись сомнения.
— Вы не думайте, что вашими сведениями вы мне окажете серьезную услугу. Война кончилась, и ваши сведения могут быть интересны только с исторической точки зрения.
— Дело в том, — начал подполковник с расстановкой — что когда то я был связным офицером между нашей разведкой и разведкой Румынии. Я хорошо говорю по румынски….
Шапиро предложил подполковнику еще папиросу.
— По моему мнению, румынская разведка не представляет собою ничего серьезного.
— Я бы не сказал — запротестовал подполковник.
Из разговора выяснилось, что подполковник «весьма серьезный человек». Он сыпал, как из рукава, сведениями о румынской разведке. Все чаще стали циркулировать фамилии начальников румынской разведки и их темные дела. Круг знакомств подполковника разрастается до невероятных размеров. Он захватывает почти все правящие круги Румынии Антонеску.
Выяснился еще один важный факт. В последнее время подполковник занимал должность заместителя начальника отдела кадров «мильамта» в Берлине.
Капитан Шапиро торжествовал. Он часто мечтал поймать «серьезного человека». На сей раз не было никаких сомнений, подполковник — «серьезный человек», пожалуй, весьма и весьма серьезный!
Подполковник продолжал делиться с нами своими «историческими» сведениями о немецкой разведке. Он долго говорил о Канарисе, потом о Кальтенбруннере, о важнейших новшествах с 1942-го года. Благодаря этим новшествам, немецкая разведка перестала быть «настоящей разведкой».
Память у подполковника была изумительно хороша. Он помнил фамилии многих начальников и членов немецкой разведки заграничных округов.
По его словам, выходило так: основную работу в Советском Союзе немцы вели через Турцию, Финляндию, а впоследствии и через Швецию.
После трехчасового разговора к нам в комнату вошли Черноусов и Кузякин.
— Это что за птица? — спросил Черноусов.
— Весьма «серьезный человек» — спокойно ответил капитан Шапиро — Не иначе, как заместитель начальника отдела кадров Мильамта в Берлине. Лично знаком с Гитлером и всей верхушкой Германии.
— Чего же ты возишься с ним? Отвезем в Управление… Там он у нас и то расскажет, чего не знает…
— Да. У вас есть какие нибудь вещи в лагере? — обратился он к подполковнику. Голос капитана переменился до неузнаваемости. Это не был голос хорошего собеседника об «исторических событиях», а настоящий голос смершовца.
Меня, по правде сказать, удивило поведение подполковника. Так глупо засыпаться допустимо только неопытному члену «абвер-командо», но не такому видному работнику немецкой разведки.
Последний вопрос капитана дал понять подполковнику, что он сделал непоправимую ошибку. На его лице уже не было ни тени добродушия и откровенности.
— Что же вы со мной сделаете?
— Это не ваше дело — машинально ответил капитан.
Черноусов сделал у подполковника обыск.
— Смотрите, цианистый калий!
Я взял из рук Черноусова маленькую реторту полную цианистого калия.
— Этой дозы хватит для десяти человек…
— Кто его знает! Видишь, какой он здоровенный…
— Зачем вы носите с собой цианистый калий — строго спросил Черноусов.
— Так, на всякий случай. Впрочем, вы сами знаете — зачем.
Слова подполковника дышали полной безнадежностью. Фактически, его лишили последней надежды избавиться от предстоящих мучений. А что таковые его ожидали, он не мог не знать. Все разведки действуют по одному и тому же принципу: выведать как можно больше сведений у противника. Разница существует только в методах допросов. Советы действуют грубо, не стесняясь. Для достижения цели все установленные правил — предрассудок. Точно так действовали и немцы и венгры, хотя и более осмотрительно.
Разница существует в наказаниях. Во время войны Советы поголовно приговаривали к смертной казни. Теперь — смертная казнь, в большинстве случаев, заменяется 20-ю годами принудительных работ. По моему мнению, 20 лет концлагеря — более жестокий приговор, чем смертная казнь.
Венгерцы редко приговаривали к смертной казни. Немцы — чаще…
Глупо, очень глупо засыпался подполковник. Его показания будут стоить жизни многим десяткам, если не сотням людей. Шутка сказать! Офицер связи между румынской и немецкой разведками. Сколько людей замешано в эти темные дела!
Вот что значит усомниться, оплошать на одну минуту.
Слава Богу, я слишком хорошо знаю смершовцев, чтобы поступить подобным образом. Всякое признание или раскаяние — смерти подобно. Или смерть во время допроса, или расстрел по приговору «тройки», или многолетнее и верное умирание в концлагерях.
Капитан Шапиро доложил подполковнику Шабалину о случившемся. (Непосредственный наш начальник, майор Гречин, уехал сегодня утром в какой то лагерь военнопленных. С окончанием войны число военнопленных сказочно увеличилось. Администрация не справлялась с возложенной на нее работой. В связи с этим пришел приказ из Москвы передать «заботы» о военнопленных в руки смершовцев. Генерал-лейтенант Ковальчук назначил на эту работу майора Гречина).
Подполковник Шабалин доложил генерал-лейтенанту Ковальчуку. Последний послал запрос в Москву на имя генерала Абакумова.
Утром пришел приказ допросить немецкого подполковника на месте, с целью воспользоваться его сведениями, и затем отправить его самолетом в Москву.
Сегодня работа кипит во всю. Больше всего достается мне. Какой бы следователь ни допрашивал подполковника-абверозца, я везде фигурирую в качестве переводчика. Наверное, и сегодня ночью не придется спать. Проклятая работа…
15 июня.
Ходят слухи, что весь наш четвертый украинский фронт будет переброшен на Дальний Восток… на борьбу с японцами. Этого еще не хватало! Нет, товарищи, как хотите, на японский фронт я не поеду.
19 июня.
Освенцим. Этот маленький городишка знаком всему миру. И знаком нехорошей, кровавой славой. Здесь были крупнейшие заводы смерти гитлеровской Германии.
Я поселился у Яна Ляха, в поселке между городом и «кирпичным лагерем».
Ян говорит, что в этих трех освенцимских лагерях немцы погубили не менее пяти миллионов людей разной национальности. Волосы становятся дыбом! Пять миллионов — небольшое государство.
В «кирпичном лагере» сохранилась первая «пробная» газовая камера, построенная по приказу Гиммлера. Через некоторое время после нее были построены четыре камеры в «деревянном лагере». Первый завод смерти был «сдан в эксплуатацию».
Ян показал мне картину какого то неизвестного художника-каторжника. Я плохо разбираюсь в изобразительном искусстве и не берусь судить о ее художественном исполнении, но произвела она на меня жуткое впечатление. Нарисована цветными карандашами. Сюжет — музыканты-каторжники.
Люди-скелеты играют на равных инструментах… для увеселения эсэсовцев.
Картина исключительно метко передает весь дух концлагерной. Германии.
Я хотел купить картину у Яна. Но он — парень себе на уме. Заломил такую цену, что только американскому миллионеру под стать.
В «кирпичном лагере» теперь военнопленные, а в «деревянном», большем — русские репатрианты. Их около двадцати тысяч. Кругом часовые.
