Иван Забелин - Расцвет русского могущества
Такой сбор мог устраиваться с особым успехом не иначе как по случаю давнего участия верховых племен в обычных торговых походах в Черное море, о которых имеем достоверное и подробное свидетельство уже от первой половины X века. Поэтому сборище верховых племен в военных походах Олега и Игоря может обнаруживать состав обычных торговых караванов, конечно, на случай войны, взамен купцов и послов, пополняемых военного дружиной.
Впрочем, важнейшим подтверждением обычных торговых путешествий в Царьград купцов и послов из всех главных городов Русской земли, как от киевских, так и от верхних, служат договоры с греками Олега и Игоря, где торговцы и послы обеспечиваются цареградским кормлением и где Олег устанавливает даже оброки – уклады на все эти города. В это время Киев находился уже под рукой великого князя, принадлежал сам себе и все-таки выговаривал льготы и всем прочим городам Руси, да и послов посылал не только от себя, но и ото всех прочих городов, общих послов[85].
Все это показывает, что в прежнее время, когда в Киеве еще не было общей руководящей власти, города, по крайней мере наиболее сильные в сношениях с греками, действовали сами собой, независимо и самостоятельно. Так, например, могли действовать Новгород, Полоцк, Смоленск, Чернигов.
Служа сборным местом для всех северных ватаг, отправлявшихся в Черное море, Киев на первое время, как мы сказали, не мог принадлежать никакому племени исключительно. Мы говорили, что и в земле полян он был крайним, почти пограничным местом с другими племенами, а по значению сборного места он, в сущности, должен был принадлежать всем племенам, всей земле. Вот по какой причине летописец отмечает, что киевляне были обижаемы не только древлянами, но и иными окольными племенами, так что, по ходу летописной речи, и самое владычество хазар явилось как бы на помощь от этих обид. Обиды, конечно, заключались в том, что каждое верховое племя, проходя мимо и оставаясь до времени сбора всех ватаг, хозяйничало здесь как у себя дома, как в своей земле; почитало киевское место как бы общей собственностью. Если так было, то становится очень понятным, почему все верхние земли смотрели на Киев как на свое средоточие, почему они все собрались с Олегом, дабы овладеть этим средоточием и почему, наконец, Киев получил имя Матери всех городов русских. Действительно, он был воспитателем и кормильцем промысловой жизни всего севера. Он передвигал эту жизнь и прямо на юг в греческий Царьград, и на юго-восток к древнему Танаису – Боспору, и к берегам Каспия, в страну хазар.
Если бы это был город одного племени, то по своему торговому местоположению он необходимо возродился бы в особое самобытное и самостоятельное княжество еще до прихода варяжских князей. А его самобытность и владычество над Днепровскими воротами необходимо держали бы в известной тесноте и подчиненности и весь север страны. О таком положении вещей летопись не помнит. Владычество хазар тоже едва ли касалось свободы сообщений по днепровскому руслу. Собирая дань с населения по восточным берегам Днепра, хазары едва ли могли владеть его широким и порожистым потоком и потому Божья дорога – этот поток больше всего находился в зависимости от верхних земель. Припомним, сколько усилий в поздние века употребляли турки, чтобы запереть ворота Дона от донских казаков или самый Днепр от удалых запорожцев. Быть может, в этих самых обстоятельствах скрывались причины, почему киевское место должно было находиться во всегдашней зависимости от северных людей и возродилось в полной самобытности только по случаю окончательного переселения этих людей в Киев.
Каким образом из простого перевозника и крепкого узла сношений севера с югом или же из простого волостного родового городка Киев, наконец, делается господином окрестной страны, на это мы имеем ответ уже в показаниях начального летописца.
Мы говорили в первой части нашего сочинения, что значение волостного городка вполне зависело от скопления в нем достаточно храброй и отважной дружины. Тогда из оборонителя своей родовой волости он легко вырастал в завоевателя чужих волостей и городков и распространял свое владычество куда было возможно. Так, несомненно, сложились особые большие волости или области, на которые распределялось наше славянское население перед призванием варягов. Мы узнаем и из последующей истории, что по тем же причинам одни города и области возвышались, другие упадали, как потом упал и самый Киев и как, быть может, возвышались и упадали города в более отдаленную эпоху, о которой не осталось памяти[86].
По летописной памяти, Киев усилился от сборища в нем варягов. Первый почин принадлежал варягам из Новгорода. Затем Аскольд собрал множество варягов уже независимо от Новгорода. К нему же собирались и сами новгородцы, как беглецы, недовольные Рюриком или спасавшиеся в борьбе с ним. Стало быть, все варяжское, ибо новгородцы были те же варяги, уходило в Киев как в общее пристанище всякого рода людей, или обиженных и оскорбленных, или искавших более выгодного дела своему мечу и дарованиям, или остававшихся где-либо совсем без дела. Но летописец населяет Киев главным образом из Новгорода и тем дает понятие, что, в сущности, теперь это была новгородская варяжская колония.
По какому случаю в это же время обнаруживается в Русской стране особенное скопление варягов, об этом мы уже говорили выше. Заметим только, что свободный прием варяжских дружин в главных городах и даже в Киеве уже показывает, что это были люди давно знакомые и родные по обычаю и по языку.
Итак, в середине IX века древний родовой городок Киев становится новгородской колонией варягов и вообще людей, пришедших от разных сторон. Такое население должно было вскоре обнаружить задатки совсем иного развития, чем было прежде в родовом или промысловом городке. Скопившаяся дружина, как видно, по преимуществу военная, должна была прежде всего добывать себе кормление. Если накануне для малого городка оно было достаточно, то с приливом новых людей необходимо было добывать его больше. Вот первое, для всех общее дело, которое одно способно соединить и связать в один узел все помышления и стремления новых людей, хотя и собравшихся от разных сторон, от разных племен и родов, с различными целями и задачами жизни.
Кормление, таким образом, становится задачей жизни для этого нового общества, основной стихией его быта, коренной силой его деятельности.
Для земледельца, зверолова, рыболова и всякого другого промышленника, питавшегося от матери-земли, такое кормление давала сама природа, лишь бы не ослабевали руки пользоваться ее дарами. Для военного города, который олицетворял в себе по преимуществу только работу мечом, это кормление приходилось добывать именно концом меча, не от матери-земли, а от людского мира.
Несомненно, что в Киеве военная дружина явилась прежде всего на помощь веслу, для охраны торговых караванов, спускавшихся к Корсуню[87] или Царьграду. За эту работу, вероятно, от караванов же она и получала кормление. Но с умножением промысла умножались и приходящие люди, а скопление дружины должно было распространять способы кормления, отыскивать для него новые пути. Ближайшим из всех таких путей было завоевание даней в окрестных поселках, завоевание с этой целью окрестных земель и целых областей.
Киев, таким образом, в своем новом зерне носит уже зародыш того завоевательного, военно-дружинного начала, которое впоследствии охватило всю землю и покрыло своей славой прежние, только союзные и промысловые отношения земли, какие развивал с давнего времени по преимуществу один Новгород. В конце концов из этого-то начала и должно было возродиться уже Московское государство, которое никак не могло понять, для какой цели существует Новгород, как равно и Новгород никак не мог взять себе в толк, каким образом древний великий князь сделался государем и даже самодержцем на греческий манер.
О деяниях Аскодьда и Дира древние списки летописей говорят только одно: что они ходили на Царьград, и вовсе не упоминают о других каких-либо делах. Но поход на Царьград такое событие для зарождавшегося могущества Киевской страны, которое уже само собой объясняет, что оно составляло, так сказать, увенчание многих других дел и различных отношений и к самому Царьграду, и к соседним племенам.
По этой причине получают немалую достоверность и те отрывочные летописные показания о делах Аскольда, какие внесены уже в поздние списки. Эти показания свидетельствуют, что Аскольд и Дир начали свое поселение в Киеве войной с древлянами и уличами, быть может, заграждавшими свободный путь, одни наверху, другие внизу Днепра. Затем упоминается, что Аскольдов сын погиб от болгар, конечно, дунайских. Самое это сведение могло попасть в наши летописи от древних болгарских летописцев. Потом Аскольд и Дир воевали с полочанами и много зла им сотворили. Это свидетельство указывает уже на варяжские отношения.
