Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
В 1881 году на сцене одного из провинциальных театров Евлалия Павловна (так звали Кадмину) играла главную роль в пьесе «Василиса Мелентьева». Героиня её, жена Ивана Грозного, как известно, кончает с собой, приняв яд. Сцену смерти Кадмина всегда играла блестяще, а тут, на последнем спектакле, казалось, превзошла саму себя, до того всё было сыграно натурально. Зал замер от восторга и сострадания. Актёры на сцене также были потрясены. Потрясение их стало ещё большим, когда они поняли, что Кадмина умерла по-настоящему. Оказалось, она приняла на сцене настоящий яд и мучилась, играя, по-настоящему А всё из-за того, что в зале, среди зрителей, находился изменивший ей возлюбленный.
Весть о смерти Кадмины быстро облетела Россию и произвела на многих сильное впечатление. А. С. Суворин, редактор петербургского «Нового времени», под впечатлением от случившегося написал пьесу «Татьяна Репина». В образе своей героини он вывел Кадмину. Антон Павлович Чехов написал, с иронией, конечно, свою «Татьяну Репину», одноактную пьеску. В ней происходит такой разговор:
«— А вчера в Европейской гостинице опять отравилась какая-то женщина.
— Да, говорят, жена доктора какого-то.
— От чего, не знаете?..
— С лёгкой руки Репиной это уже четвёртая отравилась. Вот объясните-ка мне, батенька, эти отравления!
— Психоз. Не иначе.
— Подражательность, думаете?
— Самоубийства заразительны.
— Сколько психопаток этих развелось, ужас!..
— Репина своею смертью отравила воздух. Все барыни заразились и помешались на том, что они оскорблены».
А в письме А. С. Суворину от 8 февраля 1889 года Антон Павлович рассказал о случае, произошедшем в связи с этим событием в Третьяковской галерее. «Какая-то психопатка-провинциалка, — писал он, — со слезами на глазах бегала по Третьяковской галерее и с дрожью в голосе умоляла показать ей „Татьяну“ Репина, про которую она много слышала и от которой ей хотелось бы разразиться истерикой».
К трагедиям, происходившим за кулисами театральной жизни, публика, конечно, оставаться равнодушной не могла. Известие об убийстве в 1899 году в Киеве выдающегося русского артиста Рощина-Инсарова[17] также потрясло москвичей.
А произошло вот что. В один из летних дней, без четверти одиннадцать утра, в квартиру Рощина-Инсарова на Золотоворотской улице пришёл декоратор петербургских театров художник Малов — высокий красивый мужчина тридцати восьми лет, муж артистки Пасхаловой, игравшей с Рощиным-Инсаровым в одной труппе.
Девочка, служанка Рощина, сказала ему, что её господин спит, и предложила подождать, но Малов ответил, что ему ждать некогда, и вошёл в квартиру. Оставив шляпу в гостиной, он прошёл в спальню. Увидев незваного гостя, Рощин-Инсаров встал, надел брюки и стал умываться, наклонившись над тазом (за шкафом, в спальне, было отгорожено место для умывания). Сначала хозяин и гость обменялись какими-то малозначащими словами, а потом Малов сказал Рощину, что он соблазнил его жену и тем самым унизил его честь, на что Рощин, не оспаривая факта близости с Пасхаловой, небрежно бросил: «Эх, какая там честь!» После этих слов Малов вынул из кармана пистолет и выстрелил. Пуля попала бывшему гусару в висок и убила его. Схватив шляпу, убийца выбежал мимо швейцара на улицу, вскочил на первого же попавшегося извозчика и уехал. Швейцар, заподозрив неладное, бросился за ним в погоню на другом извозчике, а догнав, отвёз в полицию. Там Малов заявил: «Я отомстил ему за свою поруганную честь».
Могла ли такая трагедия оставить кого-нибудь равнодушным? Не случайно, конечно, подобные факты становились сюжетами театральных пьес и других произведений.
С детства моей любимой песней была и остаётся песня «Раскинулось море широко», и я никак не мог понять почему в этой песне упоминается не Белое, не Чёрное, не синее, а именно Красное море («…и Красное море шумит»), пока не прочитал в «Московских ведомостях» такую заметку: «25 марта 1890 года крейсер „Орёл“ из Одессы шёл во Владивосток. В Красном море вследствие тропической жары среди нижних чинов появились заболевания глазами и желудочно-кишечный катар. Один из солдатиков провёл в лазарете пять суток и отдал Богу душу. Тело покойного при обычном печальном церемониале было спущено в море». Напрасно старушка ждёт сына домой…
Лентовский, Омон и другиеНо хватит о грустном, устремимся лучше туда, на шумные арены, где гремит музыка, неистовствует зритель и царят кумиры. Миром этим в Москве в конце XIX — начале XX века правил Михаил Валентинович Лентовский, житель провинции, вывезенный из неё знаменитым актёром Щепкиным, с тем чтобы в будущем завоевать столицу. Тогда это был юркий, тонкий, щеголеватый молодой человек, распевавший с эстрады песенки и, в частности, песенку о камаринском мужике, написанную Трефолевым[18]. С годами Лентовский превратился в солидного бородатого мужчину с гривой седеющих волос, постоянно носившего большую суковатую палку с серебряным набалдашником. В парке «Эрмитаж», находившемся между современной Делегатской улицей (тогда Божедомским переулком) и Самотёчным бульваром, где был построен театр с открытой сценой в виде греческих развалин на десять тысяч мест и цирковой ареной, в Манеже, построенном в 1822 году, в театре «Олимпия», там, где теперь театр им. «Моссовета, в Новом Эрмитаже», что в Каретном Ряду (его открыл бывший лакей Яков Щукин, перекупив у Лентовского название), и на других площадках ставил он грандиозные, со всевозможными эффектами, представления. Когда Лентовский оставил «Новый Эрмитаж» в Каретном Ряду, не стало ни блеска, ни прежнего размаха. Его завсегдатаи по этому поводу цитировали строки из одной старой пародии: «Грустно всё, буфетчик смотрит дико и слуга с слугой не говорит».
Зато «Аквариум» на Садовой расцвёл. Здесь Лентовский открыл новый сад «Чикаго». У входа появилась массивная фигура швейцара из «Эрмитажа». Его знала «вся Москва». На посетителей производили сильное впечатление декорации, которыми был обставлен вход в «Чикаго»: справа — готический замок, слева — горы. Над ними — колоссальная башня, с вершины которой слетал дракон. Его глаза сверкали, как угли, огнедышащая пасть была раскрыта, так что купчихи всерьёз боялись его.
Лентовский создал в Москве и театр оперетты, он стал энтузиастом полётов на воздушном шаре. В этой страсти его не останавливала никакая погода. Как-то поднялся он на шаре вместе с итальянцем Спельтерини (капитаном шара) в жуткую погоду. Высоко над землёй угодили они в ливень, а когда поднялись выше облаков — в зимний холод. Чуть ли не за 100 вёрст от Москвы унёс ветер их шар. Приземлились они в какой-то деревушке, еле отогрелись в крестьянской избе и, наконец, вернулись в Москву. Неудачный полёт. Можно только пожалеть, что он состоялся. Впрочем, он вполне мог и не состояться. Дело в том, что этот самый Спельтерини накануне полёта ужинал в саду ресторана «Яр» и ему не понравилось, как на него посмотрел пианист шведского хора Тальгрен, сидевший за другим столиком. Тогда итальянец встал, подошёл к шведу, сел около него и положил на его стол ноги. Швед встал и вышел на галерею. Но капитан не унимался. Он настиг пианиста на галерее, схватил его за бакенбарды и стал таскать из стороны в сторону. Только с помощью швейцара и подоспевших на помощь граждан шведу удалось вырваться из цепких рук капитана. Полиция составила протокол и чуть не арестовала хулигана. Ну а поскольку этого не случилось, Лентовскому пришлось мокнуть и мёрзнуть, забравшись с хулиганом-капитаном чуть ли не в стратосферу.
Появление воздушных шаров будоражило фантазию и толкало людей на отчаянные поступки. Ещё бы, ведь шар перемещается не по земле, не по воде, где путешественника может задержать полиция или береговая охрана, а по воздуху, где никто не властен над ним, в том числе и пограничная стража. «Воздушные шары уничтожат границы!» — восклицали их почитатели. Один из них рассказывал: «Однажды, когда я летел на воздушном шаре из Парижа в Кёльн, два конных жандарма в Бельгии закричали нам вслед во всю мочь своих лёгких: „Ваши документы! Ваши документы!“ В ответ мы высыпали им на голову мешок с песком и взлетели на восемьсот метров выше». Ну как после этого не восторгаться воздушным шаром!
Путешествия на воздушных шарах, правда, не всегда заканчивались благополучно. Возьмём, к примеру, хотя бы европейцев: французов, изобретателей воздушных шаров, немцев и пр. То их целый день, а то и больше носило по небу неизвестно куда, то они поднимались так высоко в небо, что кровь шла из носа, то падали в море, то на землю, когда шары их вспыхивали, как спички. Однако все эти опасности не останавливали воздухоплавателей, а наоборот: подвиги их предшественников толкали их самих на новые подвиги. Не вдохновлял ли Лентовского в его полётах образ маленькой француженки Бланшар? Эта женщина ещё в 1819 году принесла свою жизнь в жертву воздухоплаванию. Воздушный шар её был небольшой, шёлковый и имел маленькую ивовую лодочку. Главной его особенностью было то, что госпожа Бланшар устраивала с его помощью фейерверки, носясь в нём по небу, как в огненной колеснице. Все приспособления для фейерверка подвешивались к лодочке на проволоке длиной 10 метров на большом деревянном обруче. Но однажды случилось так, что огонь фейерверка достиг самого шара и он загорелся. Гуляющие в саду Тиволи люди встретили картину светящегося шара с восторгом, приняв её за новый трюк любимого «мотылька». Вскоре они поняли, что ошиблись. Сгоревший шар и мёртвую Бланшар нашли на крыше одного из домов на Провансальской улице. Смелая женщина разбилась. Её похоронили на кладбище Пер-Лашез.
