Василий Бабков - Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека
Ч. Дарвин. Происхождение человека и половой отбор».
Т. II, кн. I, М.-Л., 1927, с. 165.
...«А теперь мне предстоит описать достойнейшую памяти битву и подвиг человека, ни в чем не уступающего тем, кого назвали героями, – Тейя.
Тейя стоял видный издалека перед фалангой своих войск, прикрытый щитом, с боевым топором. Византийцы решили, что его гибель сразу закончит войну, и множество храбрейших двинулось, сомкнувшись и метая копья, на него. Но Тейя принимал все копья на щит, и, молниеносно бросаясь вперед, сражал одного за другим этих отборнейших врагов. Когда его щит оказывался сплошь утыканным копьями, он сменял его у оруженосца на другой. Не отступая ни на шаг, правой рукой убивая и уничтожая врагов, левой рукой со щитом отбрасывая их, бился он без перерыва целую треть дня. Но вот случилось, что в его щит попало разом дюжина копий, и им уже нельзя было двигать, а когда подозванный оруженосец подал ему новый щит, грудь Тейя на мгновенье осталась неприкрытой, в него попало копье и сразило наповал.
Прокоп Цезарейский. Война с готами, кн. IV.
Прокомментируем второй эпиграф исторически и эволюционно-генетически. Видя, что остатки готовы будут сражаться достойно своего героя, Нарзес согласился пропустить их на север. Тейя погиб, но его народ и гены спаслись. На первый взгляд, это ошибка, его гены погибли с ним. Нет, ошибки здесь нет. Эволюционно-генетический анализ, например, объясняет нам, почему связи родственные, любовь к родственникам, жертвенность по отношению к ним оказываются столь прочными. Рассмотрим предельно упрощенную схему генетика Гамильтона.
Если индивид обладает наследственным задатком, который мы условно назовем геном альтруизма А, то, по законам Менделя, этим же геном должна обладать половина его братьев и сестер, четверть его племянниц и племянников, одна восьмая часть двоюродных племянников и т. д. Если наш исходный индивид пожертвует собой ради спасения, например, четырех братьев и сестер, то с погибшим уйдет в небытие один ген А. Зато каждый из четырех оставшихся в живых, по законам Менделя, имеет 50 шансов из 100 быть обладателем гена А. Следовательно, два гена А будут сохранены. Предположим, что в течение нескольких поколений один из обладателей гена А будет жертвовать собой, каждый раз спасая десятки людей своего племени или рода, а среди спасенных несколько человек имеют тот же ген А. В таком случае частота этого гена будет быстро возрастать. Вывод: ген, индивидуально невыгодный, но способствующий сохранению ближайших родственников и даже менее близких, будет распространяться особенно интенсивно, если своим самопожертвованием индивид спасает множество людей. Это положение хорошо объясняет, почему именно в условиях жестокой борьбы за существование так сильна клановая, племенная спайка, почему инстинкт героизма, самоотверженности встречал такую могучую поддержку в обычаях. Именно родственные и даже «земляческие» связи поддерживались естественным отбором, закреплялись обычаями. Истребительный обычай кровной мести, разумеется, тоже опирался на эту форму группового отбора, поддерживавшего принцип «все за одного, один за всех». Именно этот принцип в исторически сложившихся условиях не столько усиливал, сколько ограничивал межплеменную борьбу. Чужака, одиночку не следовало трогать – за ним стояли племя и угроза кровной мести, варварский, но относительно прогрессивный обычай, сменивший полную безнаказанность убийства и насилия.
Дарвин отмечал: «…Никакое общество не ужилось бы вместе, если б убийство, грабеж, измена и т. д. были распространены между его членами; вот почему эти преступления в пределах своего племени клеймятся вечным позором…», и хотя Дарвин заканчивает эту фразу словами: «но не возбуждают подобных чувств за его пределами», ясно, что групповой отбор на межплеменном уровне создавал именно внутриплеменную спайку, не поднимаясь выше этого уровня (Ч. Дарвин. Соч… Т. II, М.—Л., 1927, с. 163).
Но мы обязаны продолжить эту мысль Дарвина и признать, что если естественным отбором заложены основы для внутриплеменной этики, то достаточно лишь внешнего стимула для того, чтобы эта этика была распространена на все человечество.
Убедимся, насколько близко подошел Дарвин к проблеме группового отбора. «Когда два племени первобытных людей, живущих в одной стране, сталкивались между собой, то племя, которое (при прочих равных условиях) заключало в себе большее число храбрых, верных и преданных членов, всегда готовых предупреждать других об опасности и защищать друг друга – без всякого сомнения должно было иметь больше успеха и покорить другое». Однако во времена Дарвина и даже во времена П. Кропоткина популяционная генетика человека еще не существовала. Поэтому, пойдя дальше, Ч. Дарвин не нашел точного ответа на вопрос: Каким образом в пределах одного племени известное число членов было впервые наделено подобными общественными и нравственными качествами, и как поднялся впервые уровень развития? «Возникает дилемма. Тот, кто готов скорее пожертвовать жизнью, чем выдать товарищей, чему известно столько примеров между дикарями, часто не оставляет потомков, которые могли бы наследовать его благородную природу. Наиболее храбрые люди, идущие всегда впереди на войне и добровольно рискующие жизнью для других, должны вообще гибнуть в большем числе, чем другие» (с. 176).
Более того, по Томасу Гексли, «так называемая доброта или добродетель заключается в поведении, абсолютно противоположном тому, которое приводит к успеху в космической борьбе за существование». Вот этот-то факт избирательной гибели морально лучших, по-видимому и привел Ч. Дарвина к выводу о наследовании благоприобретенных признаков: «…добродетели запечатлеваются в чувственной организации привычкой, воспитанием и примером в продолжение нескольких поколений в одном и том же семействе, и, в меньшей или ничтожной степени, тем, что личности, отличавшиеся этими качествами, имели наилучший успех в борьбе за существование» (курсив наш. – В. Э.). Но, как мы теперь видели, это объяснение – ненужное. Не хватало очень немногого: генетической теории группового отбора, как отбора, ведущего к результатам прямо противоположным отбору индивидуальному и, может быть главное, – того, что весь ход антропогенеза, удлинение срока зависимости детенышей, весь ход церебрализации, сконцентрировал отбор на превращении наших предков в суперсоциальные существа, с этическими эмоциями.
Естественный отбор вызывал такие перестройки наследственности, на основе которых у человека складывалась восприимчивость к определенным эмоциям и этическим началам, способность к этическим оценкам, к восприятию этических оценок, более того, потребность в этических оценках, и трудно найти негодяя, который не имел бы самооправдывающей программы.
Один из крупнейших эволюционистов-генетиков нашего времени, Добржанский, прямо указывает: «…вполне допустимо, что эволюционные процессы могут создавать этические коды, которые при некоторых условиях могут действовать вопреки интересам отдельных индивидов, но зато помогают той группе, к которой эти индивиды принадлежат».
Анализ, основанный на эволюционно-генетических представлениях, позволяет по-новому осветить и вопрос о том, почему в человеческом обществе существует уважение к старости. Не является ли это почтение лишь продуктом традиции и воспитания? По-видимому, такое представление несколько сужено и антиисторично.
Дело в том, что уже на заре организации человеческих сообществ с развитием речи все большее, а может быть, и решающее значение в борьбе племени за существование стал играть накапливаемый и передаваемый опыт. Объем знаний, умений и навыков, необходимых племени для выживания в борьбе с природой и врагами, неуклонно возрастал. Умения и навыки изготовления орудий, одежды, добывания и поддержания огня, охота, ловля, сбор и хранение провизии, знание животных – жертв и хищников, знание свойств пищевых, целебных и ядовитых растений – даже всего этого было недостаточно. Требовалось знание звезд, рек, болот, гор, уменье лечить раны и болезни, устраивать жилье, ухаживать за младенцами и так далее, до бесконечности. Весь этот поистине энциклопедический арсенал знаний, получаемый от предков и накапливаемый, осваиваемый, проверяемый в жизни, при отсутствии письменности во всем своем объеме мог становиться достоянием лишь долгоживущих старых людей.
Конечно, прогресс человечества за последние десять тысяч лет и более определяется не естественным отбором (который в снятом виде, но действует постоянно), а социальной преемственностью, передачей опыта, умений, знаний от поколения к поколению, от одного стада, орды, племени, народа другому, по вертикали и горизонтали, в смене поколений от предков потомкам и от одного человеческого сообщества другому, одновременно существующему, но не обладающему этим знанием и умением. Однако главными передатчиками всего этого опыта, в особенности до появления письменности, были прежде всего старые люди с их жизненным опытом и запасом сберегаемых памятью знаний. Они неизбежно становились для племени охраняемым и почитаемым кладом. От этой малочисленной группы (в примитивных условиях люди редко доживали до старости) выживание племени, может быть, зависело в гораздо большей мере, чем от молодых, но неопытных добытчиков. Поэтому этические принципы почитания старости гармонируют со здравым смыслом, и то, что у народов, не имевших письменности, старейшины пользовались очень большим авторитетом, вполне рационально.
