Никита Благовещенский - Расчленение Кафки
С первого взгляда в этой области у Венидикта Ерофеева (как и у его представителя в мире фантазийном — Венички) должен существовать интрапсихический конфликт: с одной стороны, он религиозен, с другой — злоупотребляет алкоголем, и не только не скрывает этого, но даже гордится, в том числе и перед самим Богом. То Веничка выдает сентенции вроде: «Да, больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма», то восклицает: «Что мне выпить во Имя Твое?»[183]
Религиозность Венички не вызывает сомнений: он запросто общается с «ангелами Господними» («Какие они милые!..»), постоянно обращается к Богу, буквально с третьей страницы поэмы («Вот ведь, Искупитель даже, и даже Маме своей родной и то говорил: „Что мне до тебя?“ А уж тем более мне — что мне до этих суетящихся и постылых?»[184]) и по последнюю («Они (убийцы) смеялись, а Бог молчал…»[185]). Так же, по воспоминаниям друзей и близких, был религиозен и сам автор поэмы. Вдова писателя, Галина Ерофеева, вспоминает, что «религия в нем всегда была»[186]. Хотя, как замечает филолог Владимир Муравьев, «…несмотря на свой религиозный потенциал, Веничка (имеется в виду писатель, а не его персонаж) совершенно не стремился жить по христианским законам»[187]. Сам Венедикт писал в своих «Записных книжках»: «Я с каждым днем все больше нахожу аргументов и все больше верю в Христа. Это всесильнее остальных эволюций»[188].
То, что Веничка — любитель выпивки, также очевидно: поэма начинается с того, что он просыпается с похмелья в чужом подъезде, затем пьет и рассуждает о выпивке на протяжении всего повествования, и заканчивается тем, что герой впадает в состояние алкогольного бреда.
Автор поэмы, по свидетельствам друзей и знакомых, тоже, мягко говоря, «во всяком случае бутылки врагом не бывал»[189] как говаривал доктор Крестьян Иванович господину Голядкину.
Как же в душе одного человека сосуществуют и религиозность, и то, что с точки зрения религии является грехом? Мы полагаем, что для разрешения этого интрапсихического конфликта Ерофеев (не будем далее уточнять, Веничка или Венидикт) пользуется бессознательным Эго-защитным механизмом — рационализацией. Он полагает, что трезвый человек горд и самонадеян, разумен и деятелен. Выпивка с трезвого смывает гордыню, он перестает вполне владеть смыслом и телом. Но остается гордыня опьянения: пьяному море по колено, он балагурит и обольщает красоток. И тут на помощь приходит похмелье, как антитеза опьянению. Похмельный человек тих, мудр и малодушен, у него нет ни трезвой, ни пьяной гордыни. Он деликатен, потому что больше всего на свете боится кого-нибудь обидеть. «О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы также ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под солнцем — как хорошо бы!.. „Всеобщее малодушие“ — да ведь это спасение от всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства!» — восклицает похмельный герой поэмы Веничка[190].
Похмелье становится «противоопьянением» — по аналогии с «противоиронией» В. Муравьева. Противоирония, как объясняет Муравьев, «это она самая, бывшая российская ирония, перекошенная на всероссийский, так сказать, абсурд… Перекосившись, она начисто лишается гражданского пафоса и правоверного обличительства»[191]. Ерофеев юродствует, но если обычный юродивый сбивает с себя и окружающих трезвую спесь опьянением, пьяностью, то Ерофеев идет дальше и сбивает пьяную спесь и лихость «непьяностью» — похмельем. «Он сбивает обе спеси, трезвую и пьяную, добираясь наконец до похмелья как состояния предельной кротости. Потому что похмеляющийся брезглив к себе и оттого все прощает ближнему»[192]. Такую рациональную диалектику строит Ерофеев, чтобы оправдать свою слабость (алкогольную зависимость), ведь гордыня гораздо более тяжкий грех, чем пьянство.
Эта диалектика устами Черноусого излагается в поэме следующим образом: «Я ровно настолько же мрачнее обычного себя, трезвого себя, насколько веселее обычного был накануне. Если накануне я одержим был Эросом, то мое утреннее отвращение в точности равновелико вчерашним грезам… Вечером бесстрашие, даже если и есть причина бояться, бесстрашие и недооценка всех ценностей. Утром переоценка, переходящая в страх, совершенно беспричинный… Был у вас вечером порыв к идеалу, пожалуйста, с похмелья его сменит порыв к антиидеалу, а если идеал и остается, то вызывает антипорыв»[193].
Какие же иррациональные, бессознательные мотивы могут лежать в основе пьянства Ерофеева? Еще Зигмунд Фрейд отмечал, что причиной девиантного поведения, особенно в подростковом возрасте, может быть недостаток родительского внимания и желание привлечь это внимание любой ценой: пусть уж если не хвалят, то хотя бы ругают, наказывают. Ерофеев остается ребенком всю жизнь. Можно предположить, что он фиксируется на пубертатном возрасте в результате психической травмы, вызванной потерей «отца народов» (в год смерти Сталина Венедикту Ерофееву было 15 лет). Об этом свидетельствует то, что он регрессирует одновременно к оральной, анально-уретральной и фаллической стадиям психосексуального развития. На оральную регрессию указывает то, что весь сюжет поэмы развивается в атмосфере незатухающей оральной активности: все герои поэмы, включая Веничку, выпивают, курят, закусывают, разговаривают, балагурят, рассуждают об икоте и снова выпивают — все эти действия связаны со стимуляцией оральной зоны. В главках «Карачарово — Чухлинка» и «Чухлинка — Кусково» на протяжении целых четырех страниц Ерофеев вспоминает, в какие неудобные и стыдные ситуации он попадал в связи с актами дефекации и деуринизации. «Я знаю многие замыслы Бога, но для чего он вложил в меня столько целомудрия, я до сих пор так и не знаю. А это целомудрие — самое смешное — это целомудрие толковалось так навыворот, что мне отказывали даже в самой элементарной воспитанности… Всю жизнь довлеет надо мной этот кошмар — кошмар, заключающийся в том, что понимают тебя не превратно, — нет, „превратно“ бы еще ничего! — но именно строго наоборот, то есть совершенно по-свински, то есть антиномично», — сетует Веничка[194].
Интерес к физиологическим отправлениям и зарождающееся чувство стыда — это, как учит нас психоанализ, проявления анальной стадии. О фаллической регрессии и связанной с ней эдиповой ситуации говорит нам диалог Венички со Сфинксом, сюжетно прямо отсылающий к трагедии «Царь Эдип» Софокла. Сфинкс задает Веничке вопросы, и когда тот не может ответить, не пускает в город: «А в Петушки, ха-ха, вообще никто не попадет!..» Известно, что трагедия Софокла послужила одной из отправных точек для спекулятивных рассуждений Фрейда о знаменитом эдиповом комплексе. Согласно психоаналитическим представлениям, именно для пубертата характерна диффузная регрессия ко всем стадиям психосексуального развития инфантильного (прегенитального) периода одновременно. «Характерным является то, что у мальчика в этот период (подростковый) регрессия относится скорее к возврату к прегенитальности, рецидиву анальных, уретральных и оральных интересов, занятий и удовольствий», — пишут американские психоаналитики Филлис и Роберт Тайсоны[195]. Ерофеев фиксировался на пубертатном возрасте в результате травмы, связанной с потерей любимого объекта, а на место потерянного, а затем развенчанного и деидеализированного «отца народов» становится Отец небесный. Следует оговориться, что мы никоим образом не стремимся зачислить Ерофеева в сталинисты. Речь сейчас идет лишь о бессознательных процессах, а взросление в середине 40-х — начале 50-х годов, в атмосфере всеобщего преклонения перед Сталиным, не могло не оставить следов на бессознательном уровне ментального аппарата.
Нашу мысль подтверждает тот факт, что у Венедикта Ерофеева есть произведение «Моя маленькая лениниана», пронизанная неприязнью и враждебностью к Ленину, есть пародия на Октябрьскую революцию в поэме «Москва — Петушки» — шавки «Орехово-Зуево — Крутое», «Крутое — Воиново», «Воиново — Усад», — но нигде нет негативных оценок Сталина. Мы полагаем, что писатель бессознательно воспринимал Ленина как антогониста Сталина (ведь именно именем Ленина Хрущев воспользовался для разоблачения «культа личности») и потому испытывал к нему агрессивные чувства.
Внимание Отца небесного (хотя бы в виде наказания) Веничка бессознательно стремится привлечь своим пьянством и получает это «внимание» в конце поэмы: его закалывают шилом в горло в незнакомом подъезде. Но, с другой стороны, как невинно убиенный, Ерофеев обретает надежду на спасение. Символично в этой связи, что автор поэмы Венедикт Ерофеев впоследствии заболел раком горла и умер, не дожив до 53 лет…
