Владимир Вернадский - Пережитое и передуманное
Колхозы все более превращаются (вернее, утверждаются) как форма 2–го крепостного права — партийцы во главе. Сейчас с разной оплатой при урожае внедряется социальное неравенство.
20 февраля 1941 г., утро Москва
Газеты переполнены бездарной болтовней XVIII съезда (правильно: конференции) партии. Ни одной живой речи. Поражает убогость и отсутствие живой мысли и одаренности выступающих большевиков. Сильно пала их умственная сила. Собрались чиновники, боящиеся сказать правду. Показывает, мне кажется, большое понижение их умственного и нравственного уровня по сравнению с реальной силой нации. Ни одной почти живой мысли. Ход роста жизни ими не затрагивается. Жизнь идет — сколько это возможно при диктатуре — вне их.
24 апреля 1941, утро
Москва
Судьба Тихоновича — судьба тысяч, если не сотен тысяч людей, это общее явление, создающее неудобство жизни в нашей стране, одно из проявлений гниения государственного аппарата — резкое общественно — политическое явление отрицательного характера. Все будущее зависит для России от того, победит ли оно или ему противоположное — положительное большое, что у нас делается. Кто знает? Каковы реальные — нами, к сожалению, не улавливаемые формы происходящих процессов?
Н. Н.(Тихонович), мой старый ученик, перешедший в геологию, — в Печорских лагерях был и там десять лет провел в каторжной работе, в последние годы работал как геолог. Сейчас он имеет право жить за районом Москвы.
25 апреля 1941, утро
Москва
Тихонович кочует для ночевки, обычно спит с кем‑нибудь, иногда много (людей) в комнате. Имея комнату в Черемушках (не может там пока прописаться). Любопытно, что помощник Берии, к которому он обращался за помощью, — его знакомый и товарищ по заключению в лагерях. Он и в лагере был на особом положении: за ним ходил «штатский», а не солдат, но он находился на положении заключенного. Тихонович говорит, что он вполне понимает (ею, Тихоновича) положение, но тот сделать ничего не может.
Растущее недовольство. Шоферы — «добровольно» сравняли свою оплату по предложению Шверника, которое было проведено как будто решением собрания. Никто не решился прямо протестовать, часть шоферов получали 800 — а теперь все будут получать 500. Мой шофер вместо 800–500, а другие, которые получали 300, будут получать 500. Примерно пополам. Но с семьей на 500 жить, как жили, — нельзя. А наряду (с этим) Шверник и все окружение получили многое. Проводили сразу без всякой подготовки.
Все непрочно. И полное недоумение о японском пакте[43]. Всюду явная подготовка к быстрой войне — население в недоумении.
26 апреля 1941, утро
Москва
Уже в XVIII веке надо было покончить с крепостным правом. Узость и вредоносность таких лиц, как Филофей и царская семья, ярко вырисовывается. Настоящая история шла стороной — но пришли к большевизму. Но в другой форме не охватил все разложение и большевизм — так или иначе, мильоны людей (НКВД) попали в положение рабов, и идет развал — все воры в партии и только думают, как бы больше заработать — действуют вопреки основной идее ком(м)унизма (органическая (?) свобода). Наркомы — их число все растет — и они представляют из себя живой брак.
11 мая 1941
Москва
Холодный май. Сейчас утро, ясная солнечная погода и 0° в 7 часов утра. Любопытной чертой нашего времени являются некоторые неожиданные и непонятные черты организованного невежества — патологическое явление, однако очень глубоко влияющее на жизнь.
Два явления здесь бросаются в глаза: запрещение синоптических карт, искажение одно время[44]. Не только не печатают карты, исчезли в работах циклоны и антициклоны. Одно время в «Социалистическом земледелии» — органе Комиссариата земледелия — печатали данные о t (температуре) и дождях — и только. Не знаю, печатаются ли они теперь. Трудно достать: в киоски Москвы их не брали.
А между тем для авиации, которая растет, несомненно, эти данные должны быть.
Но сейчас, мне кажется, мы переживаем какое‑то глубокое изменение климата. Опять — вторично — резко аномальный год. Холод и дождь. Приезжие с юга говорят о затруднении машинного и железнодорожного сообщения. Залито водой — сплошное болото, запоздание поездов. Сегодня такое же письмо от Кринова из Сталино.
Второе — с географическими картами. Все искажено, и здесь цензура превзошла все когда‑то бывшее. Вредители сознательные и бессознательные слились. Оппоков сидит из‑за своих исследований Днепра, сделанных до революции. Работы Выржиковского (сидит) полузасекречены. Дерюгин не мог напечатать карты Японского и Охотского морей — дурак — цензор (и более важничал) ему сказал, когда он показал ему опубликованную японскую карту: а может быть, они нарочно это напечатали, чтобы провести нас?
…Днем Аня прочла мою статью о Гёте, которую, по — видимому, принимает Струмилин. Вероятно, опять с дурацкой невежественной цензурой придется считаться.
17 мая 1941, утро
Москва
Все построения — религиозные и философские о смерти являются сложными концепциями, в которых научно реальное, вероятно, едва ли сказывается, — а научная мысль еще не подошла даже к первым построениям.
Странным образом я подхожу к идее, что атомы — изотопы — иные в живом и косном. Это во — первых, а во — вторых ясно, что 1) все живое от мельчайшей бактерии и амебы и до человека — единое; 2) что материально это отличается от всех косных природных тел мироздания — поскольку мы его знаем…
Я думаю, что различие кроется глубже, чем в физико — химических свойствах (которые одинаковы), но в состояниях пространства — времени; 3) мы не знаем еще многого основного: есть не известные нам свойства человека, которые затронуты, по — видимому, индийскими мыслителями, и мы не знаем, какие процессы были или есть в природе — на Земле, в частности, — которые отвечают созданию пространств — времен, отвечающие живому организму; 4) возможно, что жизнь — живой организм, в отличие от всего в природе существующего, — отличается атомами; 5) эти явления космические. В космосе солнечные системы занимают особое положение в Галаксии — около центра.
Никогда в последнее время не было такого интереса к внешней политике — как «бегство» Гесса[45]. Все считают, что это переговоры Германии с Англией за наш счет. Говорят, немецкие войска на границе. Думают, что они с нами не будут церемониться — и пустят в действие газы. И в то же время ослабление — умственное — коммунистического центра, нелепые действия властей (мошенники и воры проникли в партию), грозный рост недовольства, все растущий. «Любов» к Сталину[46] — есть фикция, которой никто не верит.
Будущее чревато. Я уверен в силе русского (украинского и тому подобных) народов. Они устоят.
19 мая 1941 Москва
Большое возбуждение вызывает бегство или поездка Гесса в Англию. Рассказывают о возможности войны с Германией — официально скорее влиятельные круги ближе к английской ориентации. Я боюсь, что официальную лесть и пресмыкательство ЦК партии принимают за реальность — а между тем грозное всюду идет недовольство и власть, окруженная морально и идейно более слабой, чем беспартийная, массой, может оторваться от реальности. Две фигуры — Сталин и Молотов, остальные незнакомцы.
Большинство думает, что мы и наша армия не могут бороться с немцами.
Я думаю, что в конце концов немцы не справятся — но фикция революционности, которая у нас существует, где две жандармские армии и мильоны каторжников (в том числе — цвет нации), не может дать устойчивое (состояние). Революция коснется и нас.
1 июня 1941, утро
Санаторий «Узкое»
29—31 мая ездил на общее собрание (АН СССР).
Очень резко поразило и поражает меня явное ослабление и старение. Чаплыгин страшно поддался и трогательно нежен со мной. Приходится доживающим переживать трагедию жизни — ее «загадку» в грубой форме быстрого исчезновения того поколения, к которому относились. Их еще много — от 70–80 (летних) — но они быстро исчезают. Если доживешь еще 10 лет, это будет менее ощутимо, так как их меньше осталось и уходят из жизни они медленно — так будет казаться. Академия это очень чувствует.
Мне кажется, морально и интеллектуально партия ослабела. Это было видно и сегодня, когда Ярославский возражал (очень неудачно и слабо) Капице.
Прения были интересные. Первым выступил совершенно неожиданно я — я указал, что в своем плане организации научной работы Президиум не коснулся того, что нам нужно. Он хочет руководить и контролировать нашу работу, тогда как об основных данных, необходимых для работы, он не заботится. Так, большинство наших помещений никуда не годятся, так как переезд учреждений Академии наук 7 лет назад был временный — мы приехали и поместились в негодных помещениях. Нельзя с этим мириться. Еще хуже — если (это вообще) возможно — с оборудованием. Всем ясно — и это учитывается, что современный завод или фабрика требуют прежде всего соответствующих для этих целей зданий. В плохих помещениях можно оставаться только временно. Но еще важнее отсутствие научных приборов или долголетняя их постройка. У нас годами строятся циклотроны, которые в Америке и, по — видимому, в Японии строятся месяцами. До сих пор у нас один циклотрон, построенный в 1939 году в бытность мою директором Радиевого института. У нас нет ни одного масс — спектрографа, который (на Западе) был построен 30 лет назад, — у нас были они построены, но не использованы. Сейчас поставлена проблема урана как источника энергии — реальной, технической, которая может перевернуть всю техническую мощь человечества. Я начал работать в области радиоактивности почти сейчас же после (ее) открытия — больше 30 лет назад — и ясно вижу, что это движение не остановится. Но у нас идут споры — физики направляют внимание на теорию ядра, а не на ту привычную задачу, которая стоит перед физикохимиками и геохимиками — выделение изотопа 235 из урана. Здесь нужно идти теорией, немедленно проверяемой опытом. Начал работать большой циклотрон в Калифорнии, и сразу мы получили новые и неожиданные для всякой теории результаты: во — первых — по уверению американской прессы, удалось разбить урановое ядро так, что получается почти только (уран-)235, и, во — вторых, N (азот) переведен в радиоактивный углерод С; этот тяжелый углерод живет тысячу, по — видимому, больше лет и радиоактивный. Это открытие огромного теоретического значения. Не отрицая, конечно, значения теории, я считаю, что сейчас не она должна привлекать к себе наше внимание — а опыт и новые нужные для этого приборы.
