Герман Гессе - Магия книги
То, что было давно известно об Индии многим художникам и прежде всего — так называемым оккультистам, то, чего они искали и к чему приобщались в Индии, то есть то, что для нас в Индии является ее духовной сущностью, — ничего этого, к моему удивлению, ни один из многих профессоров, путешествовавших по Индии, не рассмотрел и не изучил свободно, да и вообще не увидел. Ни один не увидел, потому что все это было для них запретно. Ведь индийская сущность, в которой все дело, была магией, была мистикой, и главным была душа, и все это еще недостаточно умерло и недостаточно стало нейтральным, чтобы европейцы, и в особенности немецкие профессора, могли отдать должное таким вещам или хотя бы принять их к сведению. Замечали их, изучали, искали и пытались воспроизвести только приверженцы оккультного знания, только мечтатели, учредители сект, теософы или жадные до острых ощущений путешественники. Теперь же эта Индия открыта Кайзерлингом и для научной мысли. Первым из всех европейских ученых он выразил простую и давно известную мысль, что индийский путь к знанию — это не наука, а психическая практика, что главное здесь умение изменить свое сознание и что люди, сформировавшие себя на этом индийском пути, приходят к знанию не благодаря вычислениям или изучению чего-либо, они видят истину своим внутренним оком, слышат ее внутренним ухом и непосредственно ее воспринимают, не пытаясь достичь ее путем размышления.
Познание и признание этой простой истины выдающимся и влиятельным европейским мыслителем будет иметь большие последствия. У Кайзерлинга, чей взгляд не зашорен, в отличие от представителей академической братии, общее со всеми оккультистами то, что он признает и всем рекомендует йогу. Как и некоторые другие европейские ищущие умы, он высказывает сожаление о том, что у нас начисто отсутствует традиция и метод выработки сосредоточенного внимания, и прозорливо подмечает, что единственный и для не-католиков, увы, недоступный метод подобного рода, какой за последние несколько столетий сумела создать Европа, это гениальные упражнения Иг-нация Лойолы.
Из всего, что сказано Кайзерлингом об Индии, эта мысль, пожалуй, будет иметь наибольшее воздействие на умы, хоть она и лежит на поверхности. Она окажет колоссальное воздействие, так как йога — это именно то, по чему Европа испытывает самый дикий голод.
При всем уважении, какого заслуживает это признание абсолютной ценности йоги, замечательно сформулированное в книге Кайзерлинга, а для большинства читателей именно оно и останется главным, что они в ней почерпнут, это мысль не новая и к тому же не самая глубокая в книге. А самое глубокое в ней — это понимание индийского благочестия, понимание набожности индуса и понимание множества его богов, понимание индийской веры, которая ничуть не смущается теми противоречиями, что свойственны всякой истинной вере, и в которой всякий бог, всякий божок, всякий миф свят, притом что ни один верующий не принимает их всерьез в нашем понимании этого слова. Здесь Кайзерлингу удалось нечто удивительное — он, европеец, приученный критически мыслить, достиг наивности индуса, проникся этой наивностью, которая внешне так сродни скепсису, но в то же время является полной его противоположностью. Эта необычайная и поистине восхитительная способность Кайзерлинга становится понятной лишь благодаря немногим исповедальным страницам его книги, где он как бы мимоходом рассказывает о своем происхождении и годах юности. Внимательно проследив путь этой необыкновенной души, мы узнаем, что с детства она уже чувствовала в себе задатки Протея, что она инстинктивно избегала любых искушений преждевременной кристаллизации и всегда находила спасение, обращаясь к идеалу бесконечно полиморфной изменчивости. Остерегусь грубо реконструировать портрет этой души по немногочисленным, отчасти почти невольным признаниям, но эта благородная, податливая, любознательная, изменчивая, подобная Протею душа и создает магию всей книги Кайзерлинга.
Надо коротко остановиться также на этическом, воспитательном значении этой замечательной книги. И в этом отношении формулировки Кайзерлинга как бы шли по пути, параллельном моим мыслям, и иные его высказывания оказались огромной радостью для меня. Вот уже четыре года в моем мире, совсем другом мире, ни одна мысль и ни одна вера не волновала мена, писателя, так сильно и так часто и ни одна не искала выражения столь настоятельно, как мысль о Боге в нашем человеческом «я» и об идеале самореализации. Нигде я не ощущал такого полного единства с Кайзерлингом, как когда читал его окончательную формулировку этой идеи, во всем самом существенном, самом жизненно важном он укрепил и подтвердил мои предположения, и часто он вел меня, поддерживал и поощрял цепким словом.
Без сомнения, «Путевой дневник» Кайзерлинга будет иметь огромное воздействие на умы. Быть может, наряду с Бергсоном — самое сильное из современных европейских мыслителей.
1920
ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР
Пишут очень много, и, конечно, вполне можно сравнить труд литератора с занятиями счетоводов и финансистов — и тот и другие целый день только и знают, что писать бесконечные нули. Счет идет не на единицы, а на миллионы, и миллиарды, и триллионы, из-за чего расходуется очень много бумаги. Что же до мнений, то по большей части высказывают их не писатели и настоящие литераторы — все самое интересное и отрадное поступает из соседних провинций, из пограничных областей между литературой и наукой. И здесь над всеми по-прежнему возвышается Освальд Шпенглер — как в смысле широты воздействия, так и по величине и силе дарования, — автор «Заката Европы». На этого автора почти все прочие литераторы страны обрушиваются с бранью так яростно и рьяно, что начинаешь его любить уже за одно это. В самом деле, его книга — самая толковая, самая умная за последние годы. Ошибка и недостаток Шпенглера не в том, что он кое в чем обманывается или делает иногда скороспелые выводы, — разве нельзя ему воспользоваться этим правом любого человека? И не в том его ошибка, что в своих политических воззрениях он несвободен, и они отдают воинственным пруссачеством. Его ошибка-лишь недостаток юмора и гибкости, профессиональный избыток серьезности и важности, что иногда проявляется даже в очень культурном и приятном слоге.
1924
III
КАЗАНОВА
В молодости мне не было известно о Казанове ничего, кроме каких-то невнятных слухов. Официальная история литературы не упоминала об этом великом мемуаристе. Он имел репутацию невероятного соблазнителя и развратника, а о мемуарах его только и было известно, что это поистине сатанинская книга, полная сальностей и скабрезных историй. На немецком языке вышло когда-то два издания, старые, захватанные книжки, если бы кто-то ими заинтересовался, ему пришлось бы выискивать отдельные тома в букинистических лавках, те же, у кого эти мемуары были, прятали их в запертом шкафу. Мне пошел уже четвертый десяток, а я все еще в глаза не видел эти мемуары. И знал я об их существовании лишь потому, что они служат дьявольской приманкой в комедии Граббе. А потом вдруг появилось сразу несколько новых изданий Казановы, из них два в переводе на немецкий язык, и отношение света и ученого мира и к этому произведению, и к его автору резко изменилось. Уже не считалось зазорным держать в своей библиотеке эти мемуары или быть с ними знакомым, наоборот, было стыдно не знать их. И Казанова, доселе презираемый и замалчиваемый критикой, постепенно начал превращаться в гения.
Но как бы высоко я ни ценил великолепное жизнелюбие Казановы и его литературный труд, гением я все же его не назвал бы. В нем, виртуозе чувств и великом практике искусства любви и соблазнения, нет ничего героического — он начисто лишен той героической атмосферы отчуждения и трагического одиночества среди людей, без которой мы не мыслим себе гения. Казанова не слишком своеобразная или незаурядная, да и не слишком необычная личность. Но безусловно, это фантастически одаренный человек (а всякое подлинное дарование произрастает из чувственности и живет, как за счет богатого приданого, за счет телесного и чувственного), удалец, не знающий поражений, и поэтому он, благодаря своему живому уму, превосходной образованности, ловкому умению пользоваться благами жизни, стал классическим типом изящного щеголя своего времени. Элегантная, светская, фривольно веселая и изощренно тонкая сторона культуры XVIII века, блистательных десятилетий, предшествовавших Революции, в Казанове нашла удивительно полное воплощение. Путешественник, элегантный гуляка и бонвиван, предприимчивый делец и тайный агент, игрок и при случае авантюрист, он в то же время наделен чрезвычайно сильной и не менее культурной чувственностью; искусный соблазнитель, полный нежности, рыцарь в отношениях с женщинами, любовник, который всегда не прочь изменить, и в то же время привязчивая натура, — этот блестящий человек обнаруживает многосторонность, поразительную с точки зрения нынешних людей. Однако все эти стороны остаются чисто внешними, а значит, в итоге дают одноплановость. Идеал высокоразвитого мыслящего человека сегодня не «гений» и не светский лев, не человек, занятый только самим собой, и не тот, кто живет исключительно интересами окружающего мира, а человек, гармонически соединяющий в себе способность быть в одно время общительным и компанейским, в другое же — погруженным в себя и замкнутым. Жизнь Казановы, человека, несомненно, исполненного духа, разыгрывается исключительно в общественной сфере, и чтобы заставить его хотя бы ненадолго обратиться к своему внутреннему миру, на него должны были обрушиться тяжкие испытания, — и тогда он — каждый раз — становился угрюмым и сентиментальным.
