Алексей Югов. - Безумные затеи Ферапонта Ивановича
Черные, еле пробивавшиеся усики, были тоже сильно растянуты, от этого рот казался большим, и казалось, что кто-то нарочно, ради глумления, сделал все это.
Она отвернулась. Доктор подошел к ней
— Еще минуту, и мы кончим, — сказал он.
— Да-да, вот сделаю еще только слепок укуса, — отозвался инспектор, продолжая работу.
— С какого укуса? — спросила Елена.
— У него на левом плече и на руке след зубов..
Елена помолчала минуту и потом сказала тихо:
— Доктор, мне вас нужно на минуту.
— Пожалуйста, — так же тихо сказал врач.
Они вышли в коридор.
Когда они вернулись, щеки Елены горели, а врач с трудом сдерживал улыбку.
— Знаете, уважаемый коллега, — обратился он к инспектору, — не надо делать слепков... Не надо, — повторил он, глядя многозначительно на инспектора.
— А... хорошо, — сказал инспектор. — Тогда мне остается только продактилоскопировать труп.
С этими словами он принялся смазывать пальцы трупа чем-то черным, затем под каждый палец подводить кусочек картона и таким образом снял отпечатки с каждого.
— Ну, теперь все, — сказал он отдуваясь. — Теперь попишем немного, — сказал он, обращаясь к доктору.
Оба они уселись за стол. Инспектор вынул из портфеля бумагу, две ручки и герметически закрытую чернильницу, и они оба принялись писать. Потом, по их просьбе, комендант поставил свою фамилию под их протоколами.
После этого они перешли к допросу.
Комендант сообщил все, что он знал, как лицо официальное, относительно Яхонтова.
— Более подробные сведения могут сообщить нам в губчека, как о бывшем белом офицере, и на месте его службы, — закончил комендант.
Перед тем, как допрашивать Елену, инспектор отошел с комендантом в сторону и долго говорил с ним.
— Ах, вот как? — сказал под конец разговора инспектор. —Помогала в девятнадцатом году? Так... Спасибо за информацию. Однако, здесь мы и без того ограничимся только формальностью. Работа-то мужская, — показал он глазами на труп... Вообще, теоретически говоря, здесь мог бы идти вопрос только о соучастии... Но... — он сделал неопределенный жест и отошел к столу.
После официальных допросов об имени, звании, возрасте, профессии, партийности и т. п., он задал ей всего лишь несколько вопросов.
— Вы — жена убитого?
— Да.
— Скажите, вы не слыхали ни борьбы, ни шума, ни сотрясения кровати?
— Нет, ничего.
— Вы спали с краю кровати или у стены?
— У стены.
— Скажите, проснувшись, вам не показалось, что в комнате кто-нибудь есть?
— Да, я, просыпаясь, почувствовала, как чье-то дыхание коснулось моих ног. Но, я не уверена... Вообще мне казалось, что в комнате кто-то есть.
— Вы не помните, чтобы кто-нибудь выбежал вместе с вами из комнаты?
— Нет.
— Дверь в коридор была, конечно, открыта?
— Нет. Была закрыта изнутри на задвижку. Я это помню хорошо, — сказала Елена.
Инспектор взглянул на доктора, во взгляде этом мелькнула растерянность.
— Вы это твердо помните? — переспросил он
— Да. Потому что, когда я стала стучать в дверь, не заметив, что она закрыта с моей стороны, мне кто-то из коридора крикнул, что она закрыта из комнаты, я отодвинула задвижку и выбежала.,
— Так... Вы слышали? — вполголоса спросил инспектор, нагнувшись к доктору
Тот кивнул головой.
— Хорошо, — сказал инспектор. — Теперь я должен буду обратиться к вам с просьбой припомнить, не было ли у вашего мужа врагов... не было ли каких-нибудь неприятных встреч, столкновений?..
Елена молчала.
— Должен вас предупредить, что полная откровенность в этом деле совершенно необходима, — сказал инспектор. — Не бойтесь, в наши дни в таких делах судебных ошибок не бывает. Опрометчивости здесь не бывает. Поэтому вы можете смело сообщить нам даже малейшее ваше подозрение, не боясь повредить кому-либо.
Тогда Елена рассказала про встречу Яхонтова с Силантием на мосту.
Наконец, ей был предъявлен платок. Она сказала, что это — чужой. После этого ее отпустили. Она ушла.
— Ну, теперь я имею несколько вопросов к тем, кто явился в числе первых к месту преступления, — сказал инспектор, обращаясь к коменданту.
— Хорошо, — сказал тот и вышел.
Было допрошено еще два или три человека из жильцов. Интересного они ничего не сообщили. Все они проснулись от женского отчаянного крика и, выбежав в коридор, поняли, что крики идут из комнаты Яхонтова. Кто-то стучал в дверь изнутри. Они пробовали открыть снаружи, но это не удалось, тогда один из них крикнул: откройте! заперто изнутри! Дверь открылась, и растрепанная женщина выбежала.
Спрошенные о том, как жили между собой Яхонтов и Елена, все показали, что это была очень дружная чета.
— Так, скажите, вы все время после этого оставались тут?
— Да.
— И в то время, как открылась дверь, и эта гражданка выбежала, и потом никто из комнаты, кроме нее, не выходил?
— Нет, — показал каждый из допрашиваемых.
— Ну, кажется все, — сказал инспектор, вставая, когда покончено было с допросом и протоколами. — Труп придется доставить к вам в секционную? — спросил он доктора.
— Да.
— Тогда придется опечатать комнату, — сказал инспектор коменданту.
Это было сделано...
На улице, усаживаясь на извозчика и застегивая полость саней, агент сказал:
— Вы видите, какая чертовщина, — главное, дверь-то была закрыта изнутри... Как мог проникнуть в таком случае преступник? Я, право, не понимаю... Во всяком случае, считать ее совершенно свободной от подозрения... о, нет! Пусть, как хотят!.. Конечно, особенно тревожить мы ее не будем... Относительно же денщика, про которого она рассказывала, так черт его знает! На костылях, с деревянной ногой и без сообщничества, — что-то слишком странно... Вообще, знаете, мы с вами ни разу еще не работали вместе в подобном деле: чертовски темное и гнусное дело!..
— Ну, — сказал доктор, — ваша репутация служит нам полной гарантией...
— Ну-ну... — сказал инспектор. — Боюсь я, что в таком деле увязнет любая репутация!,.
Часть третья
1 Клубок
Печальна была жизнь Ксаверии Карловны и Силантия после того, как лишились они Ферапонта Ивановича. Не радовали их нисколько дружные удары весны, паническое бегство сугробов и бурные совещания первых грачей.
Не радовало даже и то, что Ксаверия Карловна могла совершенно не думать о завтрашнем дне, так как губнаробраз дал ей место второй воспитательницы детдома. Временами ей тяжело было смотреть на своих слабоумных воспитанников. Ведь, все-таки, это они, уничтожившие рукопись Ферапонта Ивановича, были бессознательными виновниками его смерти. А она-то сама?!.. Разве в конце концов не ее нелепая выдумка привела его к проруби?!..
Ксаверия Карловна стала бояться и избегать реки. Когда в половодье Силантий стал звать ее посмотреть на разлив, она не пошла. Ей ясно представлялось, как где-нибудь на дне, зацепившись за какую-нибудь корягу, засосанный в песок, раздувшийся, зеленоватый, лежит труп ее мужа. А она будет смотреть!..
Бывало, Силантий уходил с некоторыми из ребятишек ловить раков; он налавливал их по многу; в мокром черном мешке они долго таинственно перешептывались между собою, пока не разжигался в саду костер и не вываливали их в большой котел, поставленный на кирпичи. Она отказывалась их есть. Предрассудки детства проснулись в ней. Она вспоминала слова своей няньки о том. что раки — поганая пища, потому что они едят утопленников.
Силантий сокрушался.
— Для вас, Ксаверия Карловна, старались. Маяты-то сколь мне было с деревяшкой! А вы, вот, не кушаете, — говорил он...
Однажды — дело было уже в начале мая — Силантий вбежал в кухню, где стряпала Ксаверия Карловна. На нем лица не было.
Она взглянула на него и едва нашла в себе силы поставить сковородник в угол. Она села на лавку тут же в кути.
— Матушка, Ксаверия Карловна, нашли, ведь, его! — сказал Силантий.
— Кого — его? — бледная спросила Ксаверия Карловна.
— Да Ферапонта Ивановича... Сичас мужик из Сосновки проезжал... На мельнице, говорит, тело к плотине вынесло. Это версты две пониже будет...
Ксаверия Карловна не слушала его. Она вскочила, схватила с гвоздика полушалок и стала просить Силантия сейчас же ехать.
Силантий сначала пошел было запрягать, но потом одумался и стал отговаривать се. Он начал говорить ей, что неизвестно еще как следует, где теперь находится тело, может быть, его увезли в деревню или что... А лучше будет, если он один сначала съездит, разузнает все как следует, а потом и за ней приедет. Насилу-насилу уговорил он ее и уехал один.
Путь ему лежал высоким берегом реки. Другим берегом, хотя и короче была дорога, нельзя было проехать: его затопило саженей на двадцать. Ветлы и мелкий ивняк стояли по пояс в воде; они были еще голы, но стволы и ветви их казались набухшими, налитыми, и эта голизна была даже приятна глазу. Разный сор — палки, листья, камни, солома, оставшиеся еще от прошлогоднего разлива, — всплыл теперь снова и, располагаясь островками вокруг кустов и деревьев, покрывал поверхность воды, делая ее неподвижной. Солнце, отраженное в неподвижной поверхности, казалось таким же ярким, как в небе. Кое где вода, отмежевавшееся от реки, начинала уже зацветать. Это была пора стихающего половодья.
