Дерек Бикертон - Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей
Холистический протоязык, даже если бы он и мог существовать, вовсе не был бы настоящим протоязыком. Это была бы в некотором роде чрезвычайно раздутая СКЖ, набор реакций на определенные ситуации, однако, по сравнению с другими СКЖ, она была бы ненормальной, поскольку ситуации, на которые с ее помощью можно было бы реагировать, редко когда способствовали бы увеличению приспособленности вида. На самом деле она была бы гибридом — ни то ни се и все еще не жизнеспособная переходная стадия от СКЖ к языку.
Холистический протоязык предполагает, что составляющие части СКЖ аналогичны частям, из которых построен язык, только они конечны, а не бесконечны и инстинктивны, а не приобретаются в процессе научения. Стоит сделать так, чтобы эти части могли быть дополнены и переданы при обучении, и вы получите гигантский скачок по направлению к языку — вот что говорит холистическая гипотеза. Но такого не может случиться, потому что элементы СКЖ и элементы языка совершенно различны по форме, по функции и по всему остальному, что только может различаться.
Более того, в отличие от некоторого композитного протоязыка, который я предлагал, холистический протоязык не был бы способен выполнять ни одну из базовых функций языка. С его помощью нельзя задавать вопросы или создавать отрицательные предложения. Нельзя поддерживать разговор. Нельзя использовать его для передачи какой бы то ни было новой информации. Все, что вы можете с ним сделать, — это то же, что и с помощью СКЖ: манипулировать людьми.
Рэй в ответ на предложенный мной протоязык возражала, что он изначально должен был быть очень грубым, чрезвычайно неопределенным и не мог эффективно использоваться для манипуляций людьми. Замечательно, она попала точно в цель: он и не предназначен для манипуляций. Для этого мы уже имели — и имеем по сей день — прекрасно работающие СКЖ. У нас есть крики, плач, слезы, смех, гримасы ярости и игривые улыбки, мы можем показать палец или даже зад и массу других жестов и поз, чтобы продемонстрировать, что мы чувствуем и какую реакцию на это мы хотим получить от окружающих.
СКЖ — это одно, язык — совсем другое. Если и существует ка-кой-то путь от СКЖ к языку, он не может заключаться в простом раздувании СКЖ, пока она практически не лопнет, и в надежде на то, что это внутреннее давление видоизменит ее и превратит во что-то совершенно иное. Если бы такой переход когда-либо произошел, это могло случиться только при введении в СКЖ какого-то внешнего фактора, чего-то вроде песчинки, которая, попадая в скромную раковину, становится причиной появления прекрасной жемчужины.
Младенцы нам в помощь?
Гипотеза о поющих обезьянах — не единственная привлекательная идея, которая пыталась решить проблему происхождения языка путем преобразования бессмысленного в осмысленное. Еще один вариант предложила Дин Фальк (Dean Falk) из Университета Флориды, вариант, включающий матерей и их детей. И снова — это остроумная и кажущаяся правдоподобной идея, но опять она разрушается, стоит только нам попытаться найти в ней здравый смысл.
Самое замечательное в гипотезе Фальк то, что, в отличие от поющих обезьян, она основана на действительно имевшем место в эволюции развитии, уникальном для человеческого рода (вспомните, что такое развитие как отправная точка было прописано в первой главе в качестве одного из минимальных условий, которым должна удовлетворять любая обоснованная теория эволюции языка). Это развитие связано с увеличением нашего мозга.
Обычно млекопитающие рождаются с полностью созревшим мозгом — любой, кто видел новорожденного теленка или ягненка, непременно поражался тому, насколько быстро после рождения тот начинает делать такие вещи, — например, самостоятельно ходить, — которые становятся доступны человеческому младенцу только после года и более. Но полностью развитый и сформировавшийся мозг просто не дал бы новорожденному человеку пройти сквозь родовые пути матери. Поэтому эволюция сделала одолжение матерям, которые вынашивают своих детей отнюдь не до полного созревания мозга и развития его до нужных размеров. Недостатком этого является то, что младенцы совершенно беспомощны в первые несколько месяцев после рождения и требуют практически постоянного внимания матери еще несколько следующих месяцев. Что представляет собой большую проблему, если мамочке одновременно нужно находить пропитание для собственного (и своего младенца) выживания. Если вы сомневаетесь в этом, попробуйте собирать ягоды (или еще хуже, выкапывать коренья), одновременно удерживая беспокойно извивающегося младенца.
Итак, как же мать сможет контролировать своего ребенка? Ей пришлось бы уложить его на землю. Фальк высмеивает предположение, что слинг, перевязь для переноски ребенка на теле матери, был изобретен настолько давно; она говорит, что если вы в это верите, то идите в лес и попробуйте сделать слинг из подручных материалов (и это если не брать в расчет, что в саваннах вообще не было никаких лесов). Позднее, когда люди начали охотиться на крупных животных, могли появиться слинги из шкур, но проблема ползающих по земле младенцев появилась задолго до этого. Тогда, в эпоху плиоцена, на поверхности земли было бесчисленное количество опасностей, которым мог подвергнуться младенец. Единственное, что могло сработать, по словам Фальк, — это некая голосовая коммуникация.
Теперь, в таком контексте, никто не может поспорить с тем, насколько велико значение звуков подбадривания, звуков, призванных утихомирить младенцев при приближении хищников, криков, предупреждающих об опасности, когда малыш намеревается положить в рот ядовитую ягоду, и так далее. Но почему же все эти звуки должны были развиться в осмысленные слова? Не были бы бессмысленные звуки, приятные (для подбадривания) или резкие (для предупреждения об опасности) и просто остающиеся таковыми, столь же хороши для этой цели?
Фальк никогда не ставила прямо этот вопрос. Вместо этого, когда она публиковала свою теорию в журнале «Behavioral and Brain Sciences» («Науки о мозге и поведении»), она ловко обошла эту проблему, заявив «что также верно и для детенышей человека ближе к концу первого года жизни, просодические (и жестовые) сигналы матерей способствовали тому, что младенцы раннего человека опознавали значения тех или иных высказываний, выделяя их в потоке речи… С течением времени у человекообразных из доязыковой мелодии слова возникли и начали конвенционализироваться» (курсив мой).
«Behavioral and Brain Sciences» — один из немногих научных журналов, каждая статья в котором сопровождается комментариями пары десятков ученых из различных областей, которые затрагивает эта статья, включая также ответы автора статьи на эти комментарии. В своем комментарии к статье Фальк я отметил фразу, которую только что процитировал, и сказал, что в ней есть практически все, что Фальк должна была сказать о переходе от бессмысленных шумов, призванных контролировать действия младенца, к осмысленному протоязыку, состоящему из слов. Но как же могли младенцы «опознавать значения высказываний» прежде, чем значения этих высказываний были известны самим матерям, произносящим их? И как могли матери выучить эти значения? Ну как же, от своих собственных матерей. А как их выучили их матери?
Видите, к чему я клоню? Точно — к бесконечному регрессу. Если мы будем понимать идею Фальк буквально, то язык должен был бы существовать от начала времен. Если мы не рассматриваем ее буквально, то что же она имела в виду? Что «слова возникли»? Откуда? Каким образом? Они просто появились ниоткуда в один прекрасный день?
Такого рода высказывания, о которых говорит Фальк, обладают всеми свойствами сигналов СКЖ и ни одним из свойств слов языка. Они непосредственно увеличивают эволюционную приспособленность. Они не символичны. В них нет никаких признаков перемещаемости. Они бессмысленны вне контекста, в котором произнесены. Нет никакой надежды, что они хоть чуточку приблизят нас к языку.
Отвечая на мой комментарий, Фальк коснулась только пары вопросов, которые я затронул, и ни слова не сказала о переходе к языку. Никогда слова не могли «возникнуть» без какого-то определенного, чрезвычайно специфичного набора обстоятельств, которые подтолкнули к этому возникновению слов, — не из пения обезьян и не из воркования матерей, не из груминга, не из расчленения холистических высказываний, не из десятков предложенных за все годы источников.
Стоп, скажете вы. А как же все наши попытки обучить языку обезьян, сделанные за последние четыре или пять десятков лет? Зачем терять время и гадать, как же появился язык, если в действительности он уже есть у обезьян — по крайней мере, их можно ему обучить?
Так называемые языковые способности обезьян заслуживают отдельной главы.
