Норбер Кастере - Полвека под землей
С каким удовлетворением достал я тогда из рюкзака молоток, который я заставляю себя всякий раз брать под землю и который столько раз проклинал во время передвижения ползком из-за его тяжести. Но в эту минуту я был просто счастлив иметь его под рукой, чтобы расширить обнаруженную отдушину.
Энергично принимаюсь за эту тяжелую и трудоемкую работу. Отверстие, которое мне предстоит расширить, к счастью, зияет в решетке из сталактитов, более хрупких и легче поддающихся дроблению, чем сложенные известняком стены.
Скоро я с радостью убеждаюсь, что брешь в стене увеличивается и за ней перед моими нетерпеливыми и жадными глазами открывается перспектива довольно просторного подземного коридора, уходящего вдаль под невидимым во мраке сводом.
Еще несколько сокрушительных ударов молотком, от которых разлетаются во все стороны осколки кристаллических сталактитов, — и я, извиваясь словно червяк, вползаю в образовавшийся лаз, миную его и оказываюсь в неизвестном продолжении пещеры Пейор.
Момент, когда спелеолог входит в только что открытый им подземный коридор или зал, где до него не ступала еще человеческая нога, всегда бывает торжественным. Любую мечту, любую надежду может позволить себе в эту минуту исследователь, как бы ни был он выдержан или даже скептически настроен (впрочем, скептиков среди спелеологов, насколько мне известно, не существует!). Душу его неудержимо влечет неизвестность и страстная жажда открытия. И ни один исследователь, ни один открыватель новых путей, в какой бы области он их ни искал, не в силах противиться этому влечению, этому зову, этой страсти к открытиям и к неизвестности.
Итак, вперед по этому неведомому коридору, где я — первый смертный, шаги которого отдаются гулким эхом в каменных сводах! Куда приведет он меня? К каким дантовским пейзажам? К каким новым находкам и открытиям?
Взволнованный этими мыслями, я быстро двинулся по новому коридору. Все мои чувства были напряжены до предела. Скоро я обнаружил, что иду руслом подземного ручья, который, извиваясь, бежал вниз по наклонному коридору с характерным ступенчатым полом. Это было добрым признаком, ибо с того момента, когда вы отыщете под землей путь воды, можно быть уверенным, что в конце концов она приведет вас к другим водным потокам и обширным подземным лабиринтам.
Но пока я, шагая по щиколотку в воде, прикидывал в уме свои шансы, надеясь проникнуть глубоко под землю, а неуемная фантазия рисовала перспективы одна другой заманчивей, внезапно свод коридора резко снизился и в нескольких метрах впереди опустился до уровня ручья, который, журча и булькая, исчез под ним. Это был практически конец пещеры. Дальше могла проникнуть только вода, скрывшаяся в узкой каменной щели, сквозь которую человеку никак не пройти.
Но что это поблескивает там, на скользком глинистом берегу ручья, где я остановился в довольно-таки неудобной позе? Из вязкой глины торчат края какого-то круглого сосуда, по всей видимости обыкновенного стеклянного стакана. Нагибаюсь и рассматриваю его внимательно. Так и есть! Передо мной стеклянная баночка, наполовину заполненная молочного цвета жидкостью, в которой плавают три мертвые многоножки.
Вот тебе и раз! А я-то вообразил, что я первый человек, проникший в эту часть пещеры, скрытую до сегодняшнего дня от человеческих глаз! Но, оказывается, какой-то энтомолог ухитрился побывать здесь раньше меня и установить свою ловушку для насекомых, наполненную жидкостью, которая должна сохранить их в целости до его возвращения.
Однако каким же путем проник сюда этот охотник за насекомыми? Конечно, не через отдушину, которую я только что расширил с таким трудом. Вот что интересует меня в самой высокой степени и, должен признаться, изрядно ущемляет мое самолюбие.
Пускаюсь в обратный путь и, не дойдя нескольких шагов до проделанного мной отверстия, со смущением убеждаюсь, что у подземного коридора есть ответвление. Сворачиваю в него, взбираюсь на каменный выступ, спускаюсь с другой стороны и оказываюсь в маленьком зале с болотистым полом. Приглядевшись, обнаруживаю, что нахожусь и том самом болотце, откуда начал свой «путь в неизвестное». Прямо передо мной чернеет отдушина, которую я расширил только что с таким трудом.
Значит, энтомолог, которого я так снисходительно пожалел за то, что он бросил свой сачок у входа в пещеру, оказался догадливее меня, первым обнаружил продолжение пещеры Пейор и не ломился при этом, как я, в открытую настежь дверь!
Пристыженный и огорченный, я плетусь к выходу, размышляя о своем тщеславии спелеолога-одиночки, который вообразил себя первооткрывателем и азартно долбил молотком стену, тогда как рядом, в нескольких шагах от него, открывался просторный проход. Этот эпизод напомнил мне анекдот о человеке, который никак не мог выйти из комнаты и чуть не надорвался, высаживая плечом дверь, но так и не сообразил, что она открывается не наружу, а внутрь помещения.
Проходя мимо сачка для бабочек, я бросаю на него сердитый взгляд и тороплюсь к выходу, мрачно посматривая на красные пятнышки под потолком.
Нет, пещера Пейор решительно неблагосклонна ко мне, и я вынужден отказаться от всех надежд и иллюзий, с которыми вступил сюда утром.
Все же, размышляю я, не следует поддаваться чувству разочарования и считать, что эта пещера станет для меня безразличной только потому, что я не нашел в ней то, что надеялся найти. Истинный любитель подземных исследований никогда не падает духом и не отчаивается. Поэтому я еще раз заглядываю по дороге в тесный лаз, чтобы послушать писк лисят в их норе и снова попытаться достать зверьков. Но усилия мои тщетны: лаз слишком узок. Тогда я принимаюсь изучать ступенчатый пол центрального коридора, образованный известковыми отложениями; в каждой ступеньке — углубление, где поблескивает вода — крошечный, кристально чистый водоем.
Наконец я добираюсь до входного зала, где еще раз осматриваю траншею и кучу земли, вырытую неизвестным археологом, который, так же как и я, ничем не был вознагражден за свой тяжелый труд.
Этот неизвестный археолог был, вероятно, не менее меня разочарован и огорчен своей неудачей. Присев на краю вырытой им траншеи я констатирую, что мой неведомый коллега приложил неизмеримо больше усилий, чтобы раскопать эту неподатливую землю, чем я, прошедший пещеру Пейор из конца в конец.
Не помню, говорил ли я, что на протяжении всего пути туда и обратно я, по своей всегдашней привычке, не переставал осматривать каменные стены, надеясь, несмотря ни на что, увидеть на их поверхности гравированные или рисованные изображения. Только стены и потолок входного зала не были подвергнуты осмотру. Мне показалось, что они явно непригодны для наскальных рисунков. Кроме того, археологам известно, что произведения первобытного искусства не встречаются обычно так близко от входа.
Все же для очистки совести я решаю осмотреть детально стены и главное, потолок входного зала — занятие не из приятных или удобных, поскольку свод пещеры неровен и очень низок. Мне приходится передвигаться на четвереньках по мокрому и грязному полу и с риском вывихнуть себе шею осматривать потолок метр за метром.
Не испытывая ни малейшего энтузиазма, я ползу, подобно крабу то на одном боку, то на другом, освещая лампой шероховатые каменные своды, и вдруг замираю на месте, едва дыша от волнения. На темном камне отчетливо проступает тонкое и сложное переплетение линий, явно начертанных человеческой рукой. Изумлению моему нет предела. Никогда еще среди многочисленных наскальных изображений, которые мне приходилось видеть во всех пещерах «с росписью», не встречалось подобного рисунка — фантастического сплетения линий, геометрических фигур и каких-то кабалистических знаков, четко высеченных на камне и образующих загадочную фреску в целый метр длиной.
Немного подальше я обнаруживаю гирлянду грубо нарисованных пятиконечных звезд, которые во всех книгах по магии носят название «печати царя Соломона», а рядом с ними — диск или колесо с шестнадцатью расходящимися лучами. Тут же, в нескольких шагах, нарисованы другие таинственные и непонятные эмблемы и знаки.
Тщательно осмотрев потолок, я нахожу на нем три изображения животных: рыбу овальной, вернее, ромбовидной формы, четвероногое существо, напоминающее лисицу, и другое, похожее на оленя с ветвистыми рогами.
Все эти изображения предстали передо мной одно за другим на протяжении двух или трех минут. Я был совершенно ошеломлен. Эти кабалистические рисунки, разумеется, не имели никакого отношения к искусству людей ориньякской или мадленской эпохи, охотников на мамонтов, бизонов и северных оленей. Рисунки пещеры Пейор можно отнести разве что (самое раннее!) к веку бронзы, когда люди уже знали и умели рисовать пятиконечную звезду, солнечный диск и силуэт рыбы.
