Михаил Безродный - Россия и Запад
Теперь пришло время кратко пересказать некоторые (доселе неведомые нам) основные факты биографии Г. А. Теодоровича. Ибо все, что было рассказано нами выше, добыто исключительно нашим старательским трудом; все же последующие сведения предоставлены (в ответ на нашу просьбу) современным витебским краеведом и знатоком витебской старины — Аркадием Михайловичем Подлипским из его статьи о Г. А. Теодоровиче, опубликованной в «Шагаловском международном ежегоднике»[71]. (Самое-самое время поклониться краеведам — ведь это соль эвристической науки!)
Итак (по сведениям краеведа), Генрих Адольфович Теодорович родился 7 (19) июля 1864 года в Пинске в семье сосланных в Россию поляков. В 1881 году окончил смоленскую классическую гимназию и в том же году поступил на юридический факультет Московского университета. По окончании университета в 1886 году получил место помощника присяжного в Витебске, где прочно обосновался, обрел дом, семью, преданных друзей и где весьма достойно прожил до самой своей смерти.
Но искреннее уважение и признательность витебчан Г. А. Теодорович снискал не только своей успешной судебно-адвокатской практикой и общественной деятельностью. Он был также широко образованным, культурным человеком, понимающим толк в музыке, театре, живописи и, конечно, в поэзии. Г. А. Теодорович знавался с Леонидом Андреевым, Куприным; неоднократно встречался и беседовал с самим Семеном Афанасьевичем Венгеровым, престарелая матушка которого жила неподалеку, в Бобруйске. Далее, Г. А. Теодорович, помимо минской, витебской, придвинской и прибалтийской периодики, довольно активно печатал свои стихи и в таких столичных изданиях, как «Журнал для всех», «Весь мир», «Светлый луч», «Бодрое слово», «Мир», «Журнал журналов». Добавим от себя, что почти во всех перечисленных в статье А. М. Подлипского литературных журналах, где появлялись стихи и переводы Г. А. Теодоровича, его имя как ПОЭТА было (жило, сосуществовало) рядом (под одной обложкой) с самыми выдающимися популярными русскими поэтами-символистами той блистательной эпохи, включая Блока, Брюсова, Кузмина, Волошина, Зинаиду Гиппиус… И Константина Бальмонта…
11 февраля 1917 года в газете «Витебский вестник» было напечатано стихотворение, озаглавленное «Я хочу быть, как звезда» за подписью А. Р.-ович. Его банальный мотив, лирическая канва, простой сюжет и искренний искрящийся эгоцентризм («я хочу») восходит почти напрямую к Бальмонту в самых его (Бальмонта) чистых, высоких поэтических устремлениях, которые были так близки поэту и критику Генриху Теодоровичу.
Я хочу быть, как звезда
Я хочу быть, как звезды ночные
То рождаться, то вновь пропадать
Я хочу, как сиянья лесные
Золотою весной расцветать.
Я хочу быть серебряной рыбкой,
То нырять, то всплывать на отмель
Я хочу быть далеким и зыбким
Как морских берегов акварель.
Я хочу недолго
Но красиво жить,
Я хочу недолго
Но тебя любить.
Я хочу над жизнью
Темной и пустой
Пролететь горящей
Яркою звездой.
Остается добавить, что только авторитетному историку русского символизма впору (и по плечу) и точно, и спокойно, и со знанием дела откомментировать публикуемый заново очерк-шедевр о Бальмонте и дать ему должную научную опенку.
И тут я с непременным уважением и искренностью называю имя петербургского литературоведа Константина Марковича Азадовского, автора на сегодняшний день самой толковой, выверенной по фактам и источникам статьи, посвященной К. Д. Бальмонту в биографическом словаре «Русские писатели. 1800–1917»[72], и также его сравнительно недавней убедительной статьи «С исчерпывающей полнотой»[73], в которой дана самая точная оценка современного бальмонтоведения.
И позвольте это эссе считать нашим приношением К. М. Азадовскому к его юбилею.
____________________ Евгений Белодубровский«Тут все дело в тоне»
Когда разговор заходит о переводах Пастернака из Рильке, в центре, как правило, оказываются две темы: почему этих переводов так мало и в какой степени переложение того или иного текста отвечает оригиналу[74]. Наиболее убедительный ответ на первый вопрос нашел, как кажется, К. М. Азадовский, указавший на такие свидетельства самого Пастернака, из которых следует, что свой долг памяти Рильке Пастернак исполнял «в другом совсем плане и шире» (письмо к Жозефине Пастернак от 16 января 1929 года) и понимал его, в расшифровке К. М. Азадовского, «как <…> способ существования»[75]. Близость Рильке Пастернаку и общность их личного и исторического опыта столь велики, что перевод был бы едва ли не тавтологичен по отношению к собственному творчеству. Нечто близкое имел в виду У. Арндт, говоря, что в переводах из Рильке «Пастернак не переводит, а <…> пишет свою поэзию в „рилькеанском трансе“» («Pasternak is not translating but <…> writing his own poetry in a Rilkean trance»)[76]. В автобиографическом эссе «Люди и положения» (1956) Пастернак сформулировал важный для него переводческий принцип:
Немногочисленные попытки передать его (Рильке. — М.Б.) по-русски неудачны. Переводчики не виноваты. Они привыкли воспроизводить смысл, а не тон сказанного, а тут все дело в тоне[77].
Следом, как бы в подтверждение этой мысли, Пастернак приводит два своих перевода из сборника Рильке «Книга образов» («Das Buch der Bilder», 1902/1906) — «За книгой» («Der Lesende», букв, «читающий») и «Созерцание» («Der Schauende», букв. «устремляющий взор, смотрящий»). В отобранных им стихах Пастернак, очевидно, увидел важнейшие темы творчества своего «любимого учителя»[78]. Традиционный метод челночного сопоставления русской версии с оригиналом в применении к этим переводам нередко оказывается ущербным. И дело здесь не только в том, что большее или меньшее число элементов оригинала становится платой за верность «тона» в переводе, но в том, что у Пастернака перевод данного текста связан с более широким контекстом как творчества Рильке, так и собственного творчества. Убедиться в этом можно на примере двух — самых, пожалуй, очевидных — отступлений от оригинала в пастернаковском переложении «Der Lesende» Рильке[79].
ТекстыТексты приводятся по следующим изданиям: Rilke R. M. Kommentierte Ausgabe in vier Bänden. Bd. I. Gedichte 1895 bis 1910 / Hrsg. von M. Engel und V. Fülleborn. Frankfurt a. Main, Leipzig, 1. Auflage. 1996. S. 331–332; Пастернак Б. Люди и положения // Пастернак Б. Воздушные пути. Проза разных лет / Сост., подгот. текста и подбор илл. Е. В. Пастернак и Е. Б. Пастернака; вступ. ст. Д. С. Лихачева; коммент. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова. М., 1983. С. 433–434. Деление на отделы условно и введено для удобства сопоставления. Кроме текста Рильке и перевода Пастернака, привожу также мой рабочий перевод, по возможности близкий к оригиналу[80].
R. M. Rilke. «Per Lesende».
1 Ich las schon lang. Seit dieser
Nachmittag,
2 mit Regen rauschend, an den
Fenstem lag.
3 Vom Winde draußen hörte ich nichts
mehr:
4 mein Buch war schwer.
5 Ich sah ihm in die Blätter wie in
Mienen,
6 die dunkel werden von
Nachdenklichkeit,
7 und um mein Lesen staute sich
die Zeit. —
8 Auf einmal sind die Seiten
überschienen
9 und statt der bangen
Wortverworrenheit
10 steht: Abend, Abend… überall
auf ihnen.
Б. Пастернак. «За книгой».
1 Я зачитался. Я читал давно.
2 С тех пор, как дождь пошел
хлестать в окно.
3 Весь с головою в чтение уйдя,
4 Не слышал я дождя.
5 Я вглядывался в строки, как
в морщины
6 Задумчивости, и часы подряд
7 Стояло время или шло назад.
8 Как вдруг я вижу, краскою
карминной
9 В них набрано: закат, закат, закат.
1 Я читал уже долго. С тех пор, как предвечерние часы,
2 шумя дождем, стояли за окном.
3 Ветер снаружи я слышать перестал:
4 книга была трудная.
5 Я всматривался в ее листы, как в лица,
6 которые мрачнеют от задумчивости,
7 и, пока я читал, время вокруг меня стало. —
8 Но вдруг страницы озарились,
9 и на месте пугливой массы слов
10 повсюду на них проступило: вечер, вечер…
11 Ich schau noch nicht hinaus, und
doch zerreißen
12 die langen Zeilen, und die Worte
rollen
13 von ihren Fäden fort, wohin sie
wollen…
14 Da weiß ich es: über den übervollen
15 glänzenden Gärten sind die
Himmel weit;
16 die Sonne hat noch einmal
kommen sollen. —
17 Und jetzt wird Sommemacht,
soweit man sieht:
18 zu wenig Gruppen stellt sich das
Verstreute,
19 dunkel, auf langen Wegen, gehn
die Leute,
20 und seltsam weit, als ob es mehr
bedeute,
21 hört man das Wenige, das noch
geschieht.
10 Как нитки ожерелья, строки
рвутся.
11 И буквы катятся куда хотят.
12 Я знаю, солнце, покидая сад,
13 Должно еще раз было
оглянуться
14 Из-за охваченных зарей оград.
15 А вот как будто ночь по всем
приметам.
16 Деревья жмутся по краям дорог,
17 И люди собираются в кружок
18 И тихо рассуждают, каждый
слог
19 Дороже золота ценя при этом.
11 Я еще не смотрю наружу, но нитки длинных строчек
12 рвутся, и слова рассыпаются
13 и катятся, куда хотят…
14 Тогда я понимаю: над осенними
15 в отблесках (?) садами небеса просторны;
16 солнце должно было вернуться еще раз. —
17 Но вот повсюду, куда хватает глаз, наступает летняя ночь:
18 Рассеянные в пространстве предметы собираются в немногие
группы,
19 темные фигуры людей идут по дорогам вдаль,
20 и странно далеко, как будто с особым значеньем,
21 слышно то слабое движение, которое еще происходит.
22 Und wenn ich jetzt vom Buch die
Augen hebe,
23 wird nichts befremdlich sein und
alles groß.
24 Dort draußen ist, was ich hier
drinnen lebe,
25 und hier und dort ist alles
grenzenlos;
26 nur daß ich mich noch mehr damit
verwebe,
27 wenn meine Blicke an die Dinge
passen
28 und an die emste Einfachheit der
Massen, —
29 da wächst die Erde über sich hinaus.
30 Den ganzen Himmel scheint sie zu
umfassen:
31 der erste Stem ist wie das letzte
Haus.
20 И если я от книги подыму
21 Глаза и за окно уставлюсь
взглядом,
22 Как будет близко все, как станет
рядом,
23 Сродни и впору сердцу моему.
24 Но надо глубже вжиться
в полутьму
25 И глаз приноровить к ночным
громадам,
26 И я увижу, что земле мала
27 Околица, она переросла
28 Себя и стала больше небосвода,
29 А крайняя звезда в конце села
30 Как свет в последнем домике
прихода.
22 И если теперь я подниму глаза от книги,
23 ничто не будет чужим, но всё (будет) исполнено величия.
24 Там снаружи — то же, чем я живу здесь внутри,
25 и всё — здесь и там — безгранично;
26 только бы еще более слиться с этим (всем)
27 и мой взгляд приноровить к вещам
28 и к суровой простоте объемов, —
29 тогда (я увижу, что) земля переросла себя.
30 Кажется, что она охватывает все небо:
31 (и) ближняя звезда — как крайний дом.
И было охвачено тою же самой
Тревогою сердце, как небо…
Одно из существенных отличий версии Пастернака от текста Рильке приходится на то место в начальной части, где вечер достигает Читающего:
