Иэн Таттерсаль - Скелеты в шкафу. Драматичная эволюция человека
Майр великолепно владел ораторским искусством и обладал прекрасным письменным слогом (хотя в печатной версии его речи и заметны следы спешки), поэтому он не стал ходить вокруг да около. В предельно ясных выражениях он сообщил собравшимся, что запутанная картина человеческой эволюции, составленная из десятков новых родов и видов, абсолютно неверна. Теоретические и морфологические критерии, которыми пользовались анатомы для их характеристики, были подобраны неправильно. К примеру, если взять плодовых мушек двух разных видов и увеличить их до размеров человека, они будут гораздо менее похожи друг на друга, чем представители двух любых существующих видов приматов. То же самое можно было сказать и об ископаемых останках гоминидов.
Какой бы неуместной ни была эта метафора, она задела нужные струны в душах слушателей, которые прекрасно осознавали, насколько тонок лед теоретических рассуждений, по которому они пытались ходить. Таким образом, Майр подготовил аудиторию к своему главному заявлению о том, что разнообразия родов и видов гоминидов попросту не существовало. Кроме того, ее и не могло существовать, так как наличие материальной культуры настолько расширяло экологическую нишу гоминидов, что в экосистеме не нашлось бы места для сосуществования двух или более человеческих видов.
Все эти теоретические и практические рассуждения Майр свел к необходимости объединить все известные ископаемые останки гоминидов в рамках единой политипичной линии наследования. Он выделял в этой линии всего три вида, объединенных общим родом Homo. Согласно теории Майра, Homo transvaalensis (австралопитек) являлся предком H. erectus (питекантропов, синантропов и т.д.), который, в свою очередь, эволюционировал в H. sapiens (включая неандертальцев). Вот так выглядела общая картина.
Тем не менее Майр чувствовал, что все не может быть настолько просто, а потому задавался вопросом: почему, в отличие от других высокоразвитых семейств млекопитающих, гоминиды не породили множество видов? «Какая причина препятствовала гоминидам создавать новые виды, несмотря на их эволюционный успех?» — вопрошал он. Собственный гениальный ответ Майра на этот вопрос снова отсылал его к «экологическому разнообразию человека». Майр заявлял, что специализацией людей было отсутствие всякой специализации. «Человек занимает больше экологических ниш, чем любое известное нам животное. Если одному виду принадлежат все экологические ниши, открытые для рода Homo, то совершенно очевидно, что новые виды не могут возникнуть» (выделение автора). Майр также отметил еще одну характерную для человека черту, которая, по его мнению, подтверждала теорию о филогенезе как о бесконечном движении Homo sapiens из прошлого к современности. «Люди крайне нетерпимы к конкурентам, — говорил Майр, — и уничтожение неандертальцев захватчиками-кроманьонцами — это только один пример».
После выступления Майр отвечал на вопросы аудитории. Когда один из слушателей (не палеоантрополог) спросил его, как можно толковать существенные морфологические различия между ископаемыми останками гоминидов в рамках одного вида, Майр дал блестящий ответ: «Род невозможно описать и ограничить исключительно на морфологических основаниях, так как у него отсутствуют абсолютные характеристики». В тот момент никто не посчитал себя вправе ему возразить. Никто не смог указать ему на очевидную проблему — что морфология была единственным признаком, с которым могли работать палеоантропологи, и хотя теоретически он был прав относительно отсутствия «абсолютных родовых характеристик» (что бы это ни значило), практически род ископаемых останков все равно определялся по их морфологическим свойствам. Никто также не предположил, что нетерпимость к конкурентам может быть специфической чертой Homo sapiens, отличающей его от ближайших родственников. Никто вообще не поставил под сомнение отвлеченные и довольно спорные рассуждения Майра ни во время выступления, ни в течение нескольких лет после публикации его провокационной речи.
Причиной такого слепого принятия критики почти наверняка стал тот факт, что яркое выступление Майра заставило немногочисленную элиту палеоантропологии заняться так необходимым ей самоанализом. Палеоантропологи начали понимать, что и они сами, и их предшественники (за исключением, возможно, лишь Франца Вайденрайха) все это время действовали в теоретическом вакууме, не задумываясь о процессах, которыми объяснялись истории об окаменелостях, или о месте их базовых предпосылок в общей картине эволюции всего живого. Затем Майр, уверенный в себе создатель синтетической теории, дал им полный и логичный анализ их собственной науки. В этом анализе были и морфология, и эволюционный процесс, и систематика, и теория возникновения видов, и экология — те ключевые факторы, которые палеоантропологи все это время игнорировали и за которые сейчас чувствовали свою вину. Майр предложил им убедительное и последовательное видение человеческой эволюции, и, не имея альтернативного варианта, они могли лишь капитулировать перед ним. Оказавшись в подобной неудобной эпистемологической ситуации, никто даже не заметил, что сценарий, предложенный Майром, имеет лишь очень отдаленную связь с палеонтологической летописью.
Единственным англоязычным палеоантропологом, отказавшимся сдаваться на милость Майру, был молодой помощник Роберта Брума Джон Робинсон. Он отмечал, что морфологическая гетерогенность между грацильными и массивными австралопитеками, а также некоторые сходные черты южноафриканских и ранних яванских материалов указывали на как минимум две линии гоминидов, существовавших параллельно друг другу в плиоцене или начале плейстоцена. Майру пришлось согласиться с доводами Робинсона, и хотя это согласие и было опубликовано в журнале, которого палеоантропологи не читали, после этого случая всем им пришлось согласиться с тем, что массивные австралопитеки выпадали из схемы Майра. В результате родовое имя Australopithecus продолжало использоваться для всех грацильных австралопитеков (а некоторые палеоантропологи, в основном Робинсон, по-прежнему называли массивных австралопитеков парантропами). Кроме того, сам Робинсон использовал термин «телантроп» для обозначения загадочных останков гоминидов с очень легким строением из Сварткранса. Точно такие же останки к тому моменту были обнаружены и в одной из пещер Стеркфонтейна. Там же в середине 1950-х годов стали находить грубо обработанные каменные орудия.
Но на этом все и закончилось. После памятного 1950-го года все англоязычные палеоантропологи встали под знамена Майра и признали, что после периода существования австралопитеков (а возможно, и в течение него) эволюция гоминидов представляла собой прогрессивную модификацию одной центральной линии. В какие-то моменты времени она могла состоять из нескольких географических вариантов, но все они были связаны друг с другом генетическим обменом и подчинялись единой тенденции — медленным и долгим эволюционным изменениям под воздействием естественного отбора, который действовал немного по-разному в разных частях света, но при этом никогда не проявлял себя настолько сильно, чтобы привести к возникновению новых видов. Изменения подобного рода удобно было отслеживать по эволюции отдельных черт (мозга, стопы или желудка), не обращая внимания на виды, которым такие черты принадлежали.
Тем не менее вопрос морфологии оставался открытым. Даже в 1950-х годах палеонтологическая летопись гоминидов уже демонстрировала значительное анатомическое разнообразие, увидев которое исследователи любых других групп млекопитающих (не имеющих «деспециализации») с готовностью бы признали в них наличие нескольких разных видов. Однако у палеоантропологов имелся готовый ответ на этот вопрос — они его попросту игнорировали.
В течение почти 10 лет после выступления Майра мало кто отваживался вообще использовать видовые наименования. Типичная для того периода диаграмма человеческого филогенеза выглядела так: бесформенный набросок всего семейства гоминидов и куски географических карт, на которых были подписаны места обнаружения отдельных образцов (Мауэр, Ла-Шапель или Брокен-Хилл). Именно они стали де-факто объектами изучения палеоантропологии. Эволюционные взаимоотношения между ними обсуждались с надменной важностью, так как для участников таких дискуссий не имело значения, к каким видам принадлежали обнаруженные останки.
С учетом обстоятельств это игнорирование формальных зоологических наименований и видов, которые они обозначали, было вполне объяснимым. Более того, данную тенденцию нельзя назвать абсолютно плохой. Сейчас она кажется скорее фазой, которую палеоантропология должна была пройти. Как верно отметил Майр, огромное количество формальных зоологических наименований, созданных для описания сравнительно небольшой коллекции окаменелостей, плохо соотносилось с действительностью. Перед тем как сформировать рациональный взгляд на вещи, ученым нужно было расчистить место. Именно это и произошло, и пускай представление о разнообразии видов в рамках семейства гоминидов вернулось в палеоантропологию через некоторое время, оно было ограниченным. Ученым разрешалось давать новые имена находкам, если те были действительно уникальными, однако на предложение новых названий уже известным окаменелостям или на использование при их описании старых видовых наименований существовало табу.
