Андрей Шарый - Дунай: река империй
Виктор Тилгнер. Бюст Франца Иосифа. 1900 год.
Император Австрийской империи и апостолический король Венгрии, Франц Иосиф (1830–1916) называл себя “последним монархом старой школы”. Вступив на престол в бурном для Европы 1848 году и начав государственную деятельность с жестокого подавления венгерского восстания, он продержался на троне невероятных 68 лет. Унаследованная Францем Иосифом от дяди Фердинанда I и реформированная в дуалистическую австро-венгерскую монархию империя пережила своего государя всего на два года. Воспитанный в абсолютистской традиции, Франц Иосиф относился к венцу как к данному Богом праву повелевать народами и почетному символу семейной ответственности. Человек долга и редкой самодисциплины, трудолюбивый бюрократ, император и король Франц Иосиф (сокращение k. und k. – от Kaiser und König – стало одним из обозначений Дунайской монархии; Роберт Музиль в романе “Человек без свойств” уничижительно называл габсбургское государство Каканией) без устали работал во благо подданных, но его управленческого потенциала не хватило для выживания страны. В любых обстоятельствах император вставал в пять часов утра, усаживался за письменный стол и аккуратно, хронологически последовательно, невзирая на степень важности или срочности документа, знакомился с делами и выносил решения. Однако время сильнее королей: монарх из носителя абсолютной власти постепенно превратился в один из инструментов государства, а к концу XIX столетия стал мифом дряхлеющей империи. В романтизированном представлении современников Франц Иосиф – олицетворение старосветских ценностей Центральной Европы, по которым подчас с ностальгией вздыхают в Будапеште и Праге, в Братиславе и Триесте, в Загребе и Любляне, во Львове и Сараеве. Франц Иосиф был аскетом военной закалки, с недоверием относившимся к техническим новшествам: он не пользовался телефоном, пишущей машинкой и лифтом, спал на походной железной кровати. Тем не менее этот император воспринимал общественные новации своей эпохи: парламентаризм и архитектурный модерн, профсоюзы, депутатов-социалистов и гражданские браки. Чопорный двор Габсбургов, одной из самых богатых королевских династий Европы, не отличался роскошью, демонстративная умеренность считалась нормой. В личной жизни Kaiser und König не был счастлив: заключенный в 1853 году по любви брачный союз с принцессой Елизаветой из династии Виттельсбахов через десятилетие исчерпал себя; в 1898 году императрица стала жертвой покушения анархиста. Тридцать лет подругой Франца Иосифа оставалась венская актриса Катарина Шратт. Его младший брат, эрцгерцог Максимилиан, возведенный на мексиканский престол, в 1867 году был расстрелян революционерами. Наследник короны, сын Франца Иосифа и Елизаветы кронпринц Рудольф, в 1889 году совершил самоубийство. Император избрал в преемники племянника Франца Фердинанда, к которому относился без симпатии, но и того убили в 1914 году в Сараеве. Вена, кажется, считает Франца Иосифа повинным в своей драме: этому императору, в отличие от других Габсбургов, установлен скромный памятник на лужайке Замкового сада. На низком постаменте.
Современные венские историки – сошлюсь на автора работы “История Австрии. Культура, общество, политика” Карла Воцелку – пусть и с долей иронии, но пишут о том, что после развала монархии Габсбургов граждане альпийской республики (вот оно, настоящее геополитическое превращение!) “порой ощущали себя несколько лучшими немцами”. Это внутригерманское высокомерие будто бы порождено тем, что австрийцы исповедуют католицизм, более утонченную и нарядную версию христианства; они достигли недостижимых для других немцев высот в культуре, прежде всего музыкальной; ну и вдобавок обладают более дружелюбным и уживчивым характером, чем баварцы или саксонцы. По моим наблюдениям, все эти стереотипы имеют под собой некоторое основание. Но тот же Воцелка смело шутит о том, что в коллективном сознании его соотечественников Людвиг ван Бетховен часто предстает австрийцем, а Адольф Гитлер немцем [16]; известно, что иногда можно приглушить ощущение национальной вины, присвоив чужие достоинства. Симметричный “прусский ответ” южным соседям отправляет нас, в частности, к нацистской кинопропаганде: в снятой по заказу Йозефа Геббельса и вышедшей в прокат весной 1942 года монументальной исторической драме “Великий король” о событиях Семилетней войны (1756–1763) австрийцы предстают главными врагами самого важного монарха немецкой истории Фридриха Великого – надменными, злыми, коварными; на экране они выглядят даже хуже русских.
Германские княжества и Австрия уже больше тысячи лет, со времен Карла Великого и династии Бабенбергов, делят верхнюю треть Дуная. Шесть веков Австрия упорно, с настойчивостью стачивающего камень потока, стремилась все дальше вниз по течению реки, объединив под скипетром Габсбургов огромные территории и дюжину народов. В поздний период центральноевропейской империи, накануне ее горького конца, гимн Австро-Венгрии звучал на одиннадцати языках, от немецкого и венгерского до украинского, иврита и фриульского диалекта итальянского. Чувство родины для миллионов жителей просторной страны столетиями определялось прежде всего не национальной идеей, а верностью католической императорской фамилии – пока эту страну не разорвали в том числе и национальные противоречия. В гимне “Песнь кайзеру” не упоминался Дунай, зато само государство Габсбургов, столетие назад второе по площади и третье по численности населения в Европе, едва ли не чаще, чем Австро-Венгрией, в обиходе до сих пор называют дунайской монархией. “Двенадцать голосов шепчутся в крови расположившегося на берегах реки народа, и кто является истинным австрийцем, у того двенадцать и более душ”, – цветисто писал историк и литератор Герман Бауман. Дунай пронзал центральноевропейскую империю, изгибался шлёгенской петлей, в пору половодья затапливал Моравское поле, пересекал венгерскую степь, рвался к морскому побережью. Через три четверти века после исчезновения австро-венгерского мира будапештский писатель Петер Эстархази заметил: “В Вене Дунай впервые задумывается о море, но до моря ему еще далеко”.
Великая река покидала владения Габсбургов ровно за тысячу километров до взморья, миновав город Оршова в румынской теперь части Баната. Стать властелинами двух морей, не только Адриатического, но и Черного, Габсбурги не мечтали, эта задача была им не по силам: столетиями Австрия храбро держала фронт сопротивления османской экспансии, а в начале XVIII века в борьбу за влияние в низовьях Дуная и на северо-востоке Балкан вступила Россия. Так или иначе, гибель империи стала для Вены еще и крушением исторической мечты: Австрийская Республика занимает ныне всего лишь осьмушку территории прежней монархии. Вена – единственная европейская столица, население которой в XX веке не увеличилось, а сократилось. Если в 1910 году двухмиллионная Вена была четвертым городом Европы (а Австро-Венгрия по большинству экономических показателей была четвертой европейской страной), то к 2010-му австрийская столица откатилась во второй десяток самых многолюдных населенных пунктов Старого Света, занимая скромную позицию между Варшавой и Бухарестом. Вену и мегаполисом-то всерьез не назовешь, даже славу первой дунайской столицы она уступила Будапешту. Это, однако, не сказалось на качестве жизни: в различных всемирных рейтингах и социологических опросах о комфорте, уюте, налаженности городского хозяйства Вена неизменно и по праву занимает первые строки.
Новое место Австрии на политической карте определило для ее жителей и иное ощущение реки. Ядро современного австрийского государства осталось там же, где это государство тысячу лет назад начало складываться, – в долине Вахау. Дунай из реки разных народов, скрепленных идеями габсбургского попечительства, из реки, экспортировавшей от центра к провинциям не только товары и услуги, научные знания и технические достижения, вальсы и оперетты, но и мессианскую концепцию цивилизованности, превратился в символ смирения нации. В зеркале дунайской воды больше не отражается могущество державы. После военно-политического краха Австрия искала спасения в грезах о былом величии, монархическое прошлое и культурный багаж легли в основу новой национальной идентичности. Линц, Кремс, Тульн, Вена теперь стоят на берегах другой реки, австрийский Дунай уже не так глубок, как прежде.
Звезда национал-социалистического кинематографа Марика Рёкк была очаровательной женщиной, прекрасной танцовщицей и голосистой певицей. Дочь будапештского архитектора, Рёкк говорила по-немецки с венгерским акцентом, что, как остроумно заметил один нацистский кинокритик, добавляло музыкальным комедиям с ее участием “экзотической паприки”. Среди миллионов поклонников Рёкк числились оба тоталитарных вождя, Адольф Гитлер и Иосиф Сталин. Фюрер в личном общении называл Рёкк “милой чудесницей”, а Сталин разрешил к прокату в Советском Союзе несколько вегетарианских фильмов с ее участием. “Девушка моей мечты” играла, впрочем, не только в беззаботных киноревю и опереттах, но и в серьезных драматических картинах. В кассовой киноленте “Концерт по заявкам” Рёкк создала портрет образцовой женщины Третьего рейха, верной подруги летчика люфтваффе. После окончания войны Рёкк осталась было без работы, попав под закон о запрете на профессии, однако уже в 1947 году актрису реабилитировали и она вернулась на экран во всей роскоши внешности и талантов. Рёкк была обворожительна, советский режиссер Михаил Ромм окрестил ее “кошкой секса”. Немецкий и австрийский киноархивы оказались в ту пору в распоряжении Госфильмофонда, гардеробы берлинских актрис конфисковали для “Мосфильма”, венская киностудия Wien-Film Rosenhügel работала под контролем советской военной администрации. Вот на этой киностудии в 1949 году режиссер Георг Якоби и снял свою жену Марику Рёкк в музыкальной комедии “Дитя Дуная”, через год вышедшей на экраны и в Советском Союзе.
