Александр Пиперски - Конструирование языков: От эсперанто до дотракийского
(20) ev-ler-imiz-de
дом-множ-наш-местн
'в наших домах'
(21) yatak-lar-ımız-da
кровать-множ-наш-местн
'в наших кроватях'.
Таким образом, эсперанто оказывается даже ближе к идеалу взаимно-однозначного соответствия между формой и значением, чем большинство тюркских языков.
Что же касается лексики, Заменгоф так описывает ее подбор:
Словарь составлен мною не произвольно, а по возможности из слов, известных всему образованному миру. Так, напр., слова, одинаково употребительные во всех цивилизованных языках (так называемые «иностранные» и «технические»), я оставил без всякого изменения; из слов, различно звучащих в различных языках, взяты мною или общие двум-трем главнейшим европейским языкам, или принадлежащие только одному, но популярные и у других народов; там, где данное слово в каждом языке иначе звучит, я старался находить слово, которое имело бы только подходящее значение или более редкое употребление, но зато было бы знакомо главнейшим народам (напр. слово «близкий» в каждом языке звучит иначе; но сто́ит взять латинское «ближайший» (proximus), и окажется, что оно, в различных изменениях, употребительно во всех главнейших языках; если я, следовательно, слово «близкий» назову proksim, то я буду более или менее понятен каждому образованному человеку); в остальных же случаях я брал обыкновенно из латинского, как языка полуинтернационального.
Заменгоф считал, что всю грамматику эсперанто можно выучить за час: в его «Международном языке» она занимает пять с небольшим страниц и состоит из 15 правил (позже их количество было доведено до 16). Алфавит этого языка, правда, на первый взгляд выглядит странновато, поскольку он содержит шесть необычных букв с надстрочными знаками:
Ударение в эсперанто всегда ставится на второй слог от конца: ŝaŭmaĵo 'суфле' читается как [шаwма́жо], urtiko 'крапива' – как [урти́ко], и так далее. Все буквы имеют однозначное чтение, не зависящее от контекста (а не как, например, в русском языке, где буква д в слове дом читается как твердое [д], в слове деготь – как мягкое [д'], а в слове год – вообще как [т]). Кстати, в этом абзаце пересказаны целых два правила языка эсперанто, предложенных его создателем, – про ударение и про однозначное чтение букв, так что на грамматику остается меньше правил.
Впрочем, уже сам Заменгоф осознал, что введенные им буквы с надстрочными знаками (ĉ, ĝ, ĥ, ĵ, ŝ и ŭ) могут вызывать типографические трудности, поэтому он разрешил заменять крышечку буквой h и писать ch, gh и так далее, а ŭ заменять на простое u – так, слово ŝaŭmaĵo в такой упрощенной графической системе будет записано как shaumajho. Но такие замены имеют недостатки. В частности, они препятствуют однозначному чтению: буква h в эсперанто тоже есть, и без знания языка может быть непонятно, как читать ch – как ĉ или как c + h. Именно поэтому возобладала другая система, в которой любой диакритический знак заменяется на букву x, которая в алфавите эсперанто отсутствует: ĉ превращается в cx, ŭ – в ux, и так далее. То же самое 'суфле' в таком случае превращается в sxauxmajxo.
А что же оставшиеся правила? Конечно, можно их просто прочитать, но мы пойдем другим путем и попробуем разобраться с ними по реальному тексту. Оказывается, одного совсем коротенького стихотворения вполне достаточно для того, чтобы узнать почти все самое главное про устройство языка эсперанто.
Итак, перед вами – перевод лермонтовского «Паруса», выполненный советским поэтом-эсперантистом Константином Гусевым (1916–1980){56}. Апостроф – это поэтическая вольность, разрешенная уже самим Заменгофом, который тоже писал на своем языке стихи. Этот знак может заменять a в слове la и o в конце других слов. Гласный, замененный апострофом, при этом все равно идет в счет при определении ударения: например, fervor' звучит как фэрво́р (а в полном виде это fervoro – фэрво́ро).
Начнем разбираться с этим текстом. Blankadas похоже на русское бланк 'пустой лист', unusola сразу наводит на мысль о корнях со значением 'один, одинокий' (уникальный, соло и т. д.), а значит, velo – это парус. La напоминает французский или итальянский артикль (Ла-Манш, Ла Скала 'лестница'); nebula, возможно, как-то связано с русским небом, mara – с морем, а в blu' = bluo легко опознать английское blue 'синий'; тогда остается слово en – это, видимо, предлог 'в'.
Теперь попробуем понять что-то про грамматику. Почему некоторые слова заканчиваются на -o (velo, bluo), а некоторые – на -a (unusola, nebula, mara)? Здесь ключевую роль для понимания сыграет первая строчка: раз velo – это 'парус', а unusola – 'одинокий', то, наверное, на -o заканчиваются существительные, а на -a – прилагательные. Тогда мы лучше понимаем, как устроена вторая строчка: это не совсем 'в тумане моря голубом', а скорее 'в туманной морской синеве'.
В четвертой строке находим корни fremd– 'чужой', в котором узнается немецкое fremd, и land– 'земля, страна' (англ. land, нем. Land). Правда, эти слова заканчиваются не на -a и -o, а на -aj и -oj. Вероятно, здесь выражается еще какая-то грамматическая категория, а именно число. Значит, множественное число обозначается и у существительного, и у связанного с ним прилагательного, причем одинаково – с помощью добавления -j.
В третьей и четвертой строках остались еще глаголы: lasis, volas и serĉi. В них опознаются нем. lassen и фр. laisser 'покидать', нем. wollen 'хотеть' и русское воля, англ. search и франц. chercher. Таким образом, речь здесь идет о том, что парус что-то покинул и что-то хочет искать. Исходя из этого, мы сразу же понимаем, как обозначается прошедшее время (-is), настоящее время (-as) и неопределенная форма (-i).
kion, повторяющееся два раза, – это вопросительное слово 'что?', ĝi – вероятно, местоимение 'он', а plu – то же, что франц. plus 'больше, еще'. Таким образом, мы полностью разобрались с первым четверостишием.
La ondoj ludas, vento spiras – это точный перевод «Играют волны, ветер свищет» (ну разве что на эсперанто он не свищет, а дует). Заодно, кстати, видим, что глагол не согласуется с подлежащим по числу: ludas оканчивается так же, как spiras. А вот в следующей строке мы встречаем еще одну новую для нас грамматическую форму: l' maston – существительное, которое оканчивается не на -o, а на -n. Но можно предположить, что fleksante – это что-то вроде деепричастия 'сгибая', kun fervor' – 'с яростью', и тогда мачта выступает здесь в роли прямого дополнения: 'сгибая мачту с яростью'. Тогда -n – это показатель винительного падежа. Он употребляется в эсперанто только в таких контекстах, а не после предлогов, например, там существительные всегда выступают без падежного показателя (кстати, именительный падеж после предлога – это и есть то самое 16-е правило, которое Заменгоф не включил в свой первый свод правил, а присовокупил к нему позже).
Впрочем, если вернуться назад, можем убедиться, что мы уже видели это -n раньше, а именно в вопросительном слове kion 'что'. Там оно тоже выступало в роли прямого дополнения. А если бы оно стало подлежащим, то выглядело бы как kio. 'Что он покинул?' – это Kion ĝi lasis?, а если бы нам надо было перевести на эсперанто вопрос 'Что его покинуло?', то получилось бы Kio ĝin lasis? Еще раз мы встретим -n в следующей строке – буквально 'увы, не счастья парус вожделеет'. А для того чтобы понять четвертую строку, нам может недоставать только слова for 'прочь' (нем. fort) – получается буквально 'и не от счастья бежит прочь', с глаголом kuras в настоящем времени.
Фактически этих знаний уже достаточно для того, чтобы прочитать третье четверостишие, никакой новой грамматики нам не понадобится. Следует только помнить о том, что существительные заканчиваются на -o, а прилагательные – на -a; без этого мы не разберемся в синтаксисе. В первой строке в сочетании ora bril' ĉiela существительное – это brilo 'сияние' (ср. франц. briller, рус. бриллиант), а прилагательные – ora 'золотой' и ĉiela 'небесный'. В следующей строке говорится, что под парусом голубеет простор волн (l' onda spac' = la onda spaco); onda – это прилагательное от уже встречавшегося нам корня 'волна', которое в этом контексте даже невозможно перевести на русский (ведь не скажешь ни волнистый простор, ни волновой простор).
