Дерек Бикертон - Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей
Однако предположим, что пища находится на некотором расстоянии от всех других членов группы и что между обнаружением пищи и возможностью донести информацию о ней до других должно пройти некоторое время. Если бы в такой ситуации мог быть использован любой сигнал животного, не было бы это спасением из клетки «здесь и сейчас» и первым случаем настоящей перемещаемости?
Виды знаков
Конечно, так и могло быть. Но какие тогда это были виды сигналов? До сих пор я упоминал только два: указательные и символические. Но символы не могут просто возникнуть из-под рубанка мастера; так как они не были известны ни в какой СКЖ, их победе должна была предшествовать серьезная работа на ранней стадии становления протоязыка. А указатели неизменно связаны с наличной ситуацией, так как они должны непосредственно указывать на то, к чему относятся.
На наше счастье, есть и еще один, третий класс — иконические сигналы. Иконический сигнал, или знак, представляет собой нечто, напоминающее то, к чему он относится — некоторым образом. Это может быть часть референтного предмета, или его изображение (или часть изображения), или шум, который он создает, — то, что каким-либо образом напоминает предмет в реальном мире (или даже, как оказывается в случае с символами, некий абстрактный класс).
Я собираюсь рассматривать эти три класса — иконические, указательные и символические сигналы — не так, как это делал Дикон
Влияние естественного отбора: необходимость передачи информации об источниках пищи, расположенных за пределами непосредственного восприятия тех, кому предназначено сообщение.
Возможные средства: иконические знаки.
Теперь перед нами встает вопрос: а можем ли мы найти некую эволюционную модель? Говорим ли мы о чем-то совершенно уникальном и имевшемся только у некоторых предков человека, или же у других видов тоже есть нечто подобное, что мы можем использовать для понимания процесса? Если нет, то мы подвергаемся риску увязнуть в трясине рассуждений, в трясине, не имеющей эмпирической основы, на которую мы можем опереться, чтобы нас окончательно не затянуло в болото. Со слишком многими нашими предшественниками именно это и случилось.
Поэтому давайте прекратим рассуждать как инженеры и начнем думать как биологи. Сравнительный метод — основа эволюционной биологии, и именно отсутствие чего-либо, с чем можно сравнить язык, с самого начала сбивает с толку ученых. Пришло время взглянуть на эволюцию и на ее работу в прошлом и попытаться провести сравнение между нашими инженерными спецификациями и тем, что действительно происходило.
Но с чего же нам начать?
Наиболее очевидное место, с которого стартуют все, — это человекообразные обезьяны. В конце концов, они — наши ближайшие родственники, сделанные практически из того же генетического материала. Если и существует непрерывность в развитии языка, то она, несомненно, имеет генетическую основу.
В следующих нескольких главах мы это и рассмотрим.
3. Поющие обезьяны?
К концу XIX века каждый, кто не был ослеплен религиозными догмами, знал, что человек отнюдь не является специально созданным продуктом некоего назойливого божества, но членом семьи приматов, который мог произойти от предка, напоминающего шимпанзе. Полное значение этих открытий не могло быть понято, пока в 1954 году не была открыта двойная спираль ДНК, положившая начало веку генов.
Открытие следовало за открытием, и генетика начала доминировать среди наук о жизни. Детерминизм Ричарда Докинза, изложенный в его книге «Эгоистичный ген» («The Selfish Gene»), стал общепризнанным, и, тогда как влиянию среды отводилась только вторая роль, росло всеобщее убеждение в том, что гены до сих пор являлись самой значимой движущей силой в эволюции. Когда стало ясно, насколько сходны между собой геномы человека и человекообразных приматов, все больше людей начали признавать, что огромная часть, если не всё, характерных черт и форм поведения, считающихся типично человеческими (и во многих случаях — исключительно человеческими), была не более чем развитием черт и поведения, имеющихся у обезьян. Такая точка зрения была зафиксирована в названиях популярных книг об эволюции человека: «Голая обезьяна» («The Naked Аре»), «Третий шимпанзе» («The Third Chimpanzee»), и (конечно же) «Обезьяна, которая говорила» («The Ape That Spoke») и «Говорящая обезьяна» («The Talking Аре»).
Здесь лежат корни того, что Айрин Пепперберг описала как «при-матоцентризм» в исследованиях эволюции языка. Кажется само собой разумеющимся, что если бы человек на самом деле был не более чем говорящей обезьяной, то истоки языка или, по крайней мере, его непосредственные предшественники должны были быть найдены и у шимпанзе, горилл и орангутанов. Это убеждение подтверждалось и начатыми в 1960-х годах попытками по обучению этих обезьян не-
Сложно быть приматами
Давайте рассмотрим некоторые ошибки в конвенциональной истории.
Во многих ее версиях язык возникает благодаря соперничеству с другими особями группы — своего рода гоночному соревнованию между все более умными и изощренными протолюдьми. Но такая история не учитывает две существенные вещи: ареал наших предков, уже более развитых, чем шимпанзе, но все еще не имеющих языка, а также все изменения по сравнению с типичным поведением человекообразных, которые этот совершенно иной ареал неизбежно вызвал. И еще она не учитывает тот факт, что на некотором этапе развития, но, скорее всего, достаточно давно, у этих предков сформировалась кооперация такого уровня и характера, какой был неизвестен никаким другим приматам. Речь не о том, что у человека нет соперничества в группе — оно есть, и немаленькое. Но, что парадоксально, человек также имеет высокую способность к совместной деятельности, к объединению своих усилий для совместных рискованных предприятий в группах от двух до многих миллионов индивидов. У обезьян, напротив, диада, пожалуй, наибольшая группа, в которой может возникать совместная деятельность не связанных между собой индивидов, и даже тогда это только взаимоотношения рода «я почешу твою спину, если ты почешешь мою». И условия обитания, и источники совместной деятельности будут подробнее описаны в главах 6 и 8.
Кроме того, связь между языком и интеллектом имеет очень неопределенную природу, что будет рассмотрено в нескольких следующих главах, в частности в главах 4 и 10. На первый взгляд, эта связь с мозгом выглядит как сама собой разумеющаяся. Мы умные, и у нас есть язык, а другие животные не такие умные, и у них языка нет. Мы предполагаем, что интеллект — более широкая категория. Так как мы обычно рассматриваем язык как не более чем средство для выражения наших мыслей, кажется вполне естественным считать, что язык должен быть следствием мышления, а не наоборот. Для наивных наблюдателей столь же очевидным кажется то, что земля является центром вселенной, а солнце, луна и планеты вращаются вокруг нее.
Что касается мышления, интеллекта и языка, то наши представления о них не далеко ушли от представлений о вселенной людей, живших, скажем, тысячу лет назад.
Однако я бы хотел сейчас обратить ваше внимание на проблему перехода (я имею в виду переход от безъязыкового состояния к тому, что можно было бы с натяжкой назвать начальной стадией языка) и рассмотреть некоторые препятствия, возникающие на пути этого перехода, если мы принимаем чисто приматоцентричный подход.
Большинство концепций так или иначе обходят стороной эту проблему. Там, где необходим точный, детальный, аккуратно обоснованный анализ, мы редко получаем что-то большее, нежели обнадеживающее размахивание руками. Но этот переход от отсутствия языка к некоторому подобию протоязыка — точка, в которой сходятся все пути, ключевой момент в эволюции языка, и вся центральная часть этой книги будет посвящена тому, что, по моему убеждению, является, согласно имеющемуся на данный момент знанию, наилучшим и, пожалуй, единственно возможным объяснением данного вопроса. Но сначала нам нужно понять, почему не стоит поддерживать точку зрения непосредственного эволюционного движения от типичной СКЖ высших приматов к языку.
Нужно начать с простого взгляда на то, с чем нам придется работать. Соответственно, мы рассмотрим СКЖ современных бонобо и шимпанзе, предполагая, что эти системы не деградировали и не ухудшились после того, как эта эволюционная ветвь отделилась от основной линии развития, приведшей к человеку (разумеется, мы не можем знать этого точно, но нет никаких причин предполагать обратное). Так как в первых двух главах я описал, на что должен быть способен самый простейший язык, теперь мы можем оценить, насколько вероятно, что некое расширение или усложнение этих СКЖ могло привести к тому, что можно считать протоязыком.
