Оливер Сакс - Зримые голоса
Таким образом, у носителей языка жестов формируется новый и чрезвычайно сложный способ представления пространства, нового типа пространства, формального, не имеющего аналога у нас, не владеющих языком жестов[90]. Это проявление совершенно нового пути неврологического развития индивида. Создается впечатление, что у носителей языка жестов левое полушарие берет на себя задачу визуально-пространственного восприятия, модифицирует его, делает более острым, придает ему новый, в высшей степени аналитический и абстрактный характер, делая возможным зрительный язык и зрительные понятия[91].
Но является ли эта лингвистически-пространственная способность единственной у носителей языка жестов? Нет ли у них и других визуально-пространственных способностей? Не возможна ли у глухих новая форма зрительного интеллекта? Этот вопрос побудил Беллуджи и ее коллег к изучению способности к зрительному распознаванию у глухих носителей языка жестов. Авторы сравнили возможности глухих детей – носителей языка жестов с возможностями слышащих детей, языком жестов не владеющих. Испытуемым были предъявлены наборы стандартных тестов на распознавание зрительных образов. В тестах на пространственные построения глухие дети показали результаты лучше, чем слышащие, превзойдя свою возрастную норму. То же самое было с тестами на организацию пространства – на способность составлять целое из разрозненных частей и на способность различать и составлять объекты. Здесь опять-таки глухие четырехлетние дети показали превосходные результаты, которых не могли показать даже ученики старших классов. В тестах на распознавание лиц – в бентоновском тесте, где оценивают распознавание лиц и распознавание пространственных преобразований, – глухие дети снова обошли слышащих, намного при этом опередив свою возрастную норму.
Но, вероятно, самый разительный результат был получен при исследовании, проведенном в Гонконге, где Беллуджи изучала способность детей узнавать и воссоздавать быстро проведенные световой точкой на экране очертания стилизованных символов – бессмысленных знаков, похожих на китайские иероглифы. Глухие владеющие языком жестов дети справились с этим заданием блестяще, а слышащие дети с ним практически не справились (см. рис. 4). Глухие дети смогли «расколоть» эти стилизованные значки, то есть выполнить сложный пространственный анализ, а это облегчило зрительное восприятие и позволило с первого же взгляда различить бессмысленный иероглиф. Когда эксперимент повторили с американскими глухими, владеющими языком жестов, и слышащими взрослыми (причем представители обеих групп не знали иероглифов), глухие показали более высокие результаты.
Эти тесты, в ходе которых дети, владеющие языком жестов, выдают результаты, намного превосходящие средний уровень (это превосходство особенно заметно в первые несколько лет жизни), позволяют утверждать, что на фоне усвоения языка жестов усваиваются также и другие особые визуальные навыки. Как подчеркивает Беллуджи, выполнение теста на организацию пространства требует не только распознавания и называния объекта, но и мысленной его ротации, восприятия его формы и пространственной организации – все это существенно важно для пространственного основания синтаксиса языка жестов. Способность распознавать лица и оценивать тончайшие изменения их выражения также очень важна для человека, говорящего на языке жестов, так как выражение лица играет важную роль в грамматике американского языка жестов[92].
Рисунок 4. Глухие китайские дети блестяще справились с задачей воспроизведения стилизованного изображения бессмысленного китайского «иероглифа» (изображение было нанесено на экран светящейся точкой). Слышащие дети из рук вон плохо справились с этим заданием. (Перепечатано с разрешения из: «Дислексия: перспективы с точки зрения письменного языка и языка жестов» У. Беллуджи, К. Цзен, Э.С. Клима и А. Фок в «От чтения к нейронам», под ред. А. Галабурды, издательство МТИ, Брэдфорд, 1989.)
Способность выделять дискретные конфигурации или «рамки» в беспрерывном потоке движения (как в случае воспроизведения стилизованного иероглифа) высвечивает еще одну важную способность носителей языка жестов: их умение синтаксически анализировать движение. Эту способность можно считать аналогом умения расчленять и анализировать речь, выделяемую из потока звуковых волн. Мы все обладаем этой способностью в слуховой сфере, но в зрительной сфере такой способностью обладают почти исключительно только носители языка жестов. И этот навык, это умение очень важно для понимания визуального языка, который, помимо временных, имеет и пространственные характеристики.
Возможно ли выявить церебральную основу такого усиления способности к распознаванию пространственных образов? Невилль изучала физиологические корреляты такого изменения восприятия с помощью электрических ответов мозга (вызванных потенциалов) на зрительные стимулы, в частности, на движения по периферии полей зрения. (Усиление способности к восприятию таких стимулов особенно важно при общении на языке жестов, так как взор говорящего фиксирован на лице собеседника, а движения рук улавливаются периферическими отделами поля зрения.) Невилль сравнила результаты, полученные в трех группах испытуемых: глухие от природы носители языка жестов, слышащие, не владеющие языком жестов, и слышащие носители языка жестов (как правило, это дети глухих родителей).
Глухие испытуемые, владеющие языком жестов, демонстрируют бо́льшую скорость реакции на эти стимулы – это проявляется бо́льшей амплитудой вызванных потенциалов в затылочных долях мозга, то есть в первичной зрительной коре. Такое повышение скорости и величины потенциалов не отмечалось ни у одного слышащего испытуемого и является, по-видимому, компенсаторным феноменом – усилением одной модальности ощущений вместо другой (большая реактивность слуховой системы отмечается, например, у слепых)[93].
Усиление компенсаторной способности проявляется и на более высоких уровнях центральной нервной системы: глухие испытуемые с большей точностью схватывают направление движения предметов, особенно находящихся в правой половине поля зрения, что сочетается с усилением вызванных потенциалов в теменной доле левого полушария мозга. Такое усиление наблюдают и у слышащих детей глухих родителей, и, значит, его можно считать не следствием глухоты как таковой, а результатом раннего овладения языком жестов, которое требует точной и быстрой оценки зрительных стимулов. В таких случаях из правого полушария в левое переходит не только функция детектирования движения на периферии поля зрения. Невилль и Беллуджи показали, что у глухих лиц, с раннего детства владеющих языком жестов, в левом полушарии осуществляются функции, в норме присущие правому полушарию, – узнавание рисунков, локализация точек и распознавание лиц[94].
Но самое интересное изменение, выявленное у глухих носителей языка жестов, – это усиление вызванных зрительных потенциалов в левой височной доле, которая до сих пор считалась областью, отвечающей исключительно за обработку слуховых стимулов. Эта находка, по мнению многих ученых, имеет фундаментальное значение, ибо позволяет утверждать, что у глухих области мозга, отвечающие в норме за обработку слуховых стимулов, могут брать на себя обработку стимулов зрительных. Это одна из самых поразительных по убедительности демонстраций того, какой пластичностью обладает центральная нервная система и в какой большой степени она может приспосабливаться к различным сенсорным модальностям[95].
Результаты этих исследований ставят перед учеными фундаментальный вопрос о том, в какой мере нервная система или хотя бы кора головного мозга подчиняются врожденным генетически обусловленным ограничениям (с фиксированным местоположением определенных центров – запрограммированных, предназначенных для выполнения вполне определенных функций) и в какой мере она может проявлять пластичность под влиянием особенностей модальности сенсорного опыта. Знаменитые эксперименты Хьюбела и Визела показали высокую пластичность зрительной коры под действием зрительных стимулов, но оставили открытым вопрос о том, в какой степени сенсорный вход возбуждает присущие коре возможности, а в какой – формирует и создает их заново. Опыты Невилль позволяют утверждать, что такое формирование действительно имеет место, ибо едва ли можно себе представить, что слуховая кора «ждет» глухоты или зрительной стимуляции для того, чтобы стать зрительной и изменить свой характер и модальность. Трудно объяснить эти данные иначе, чем с помощью совершенно новой теории, теории, которая не рассматривает более нервную систему как универсальную машину, прошитую и запрограммированную для всего на свете, а считает, что она становится дифференцированной, принимая разнообразные формы в рамках генетически обусловленных возможностей.
