Конрад Лоренц - Кольцо царя Соломона
Когда я усаживаюсь за письменный стол, все детища моего Ноева ковчега должны вернуться в свои клетки. Этих смышлёных созданий, знающих цену своей временной свободе, можно с успехом приучить возвращаться в заточение по команде (за исключением мангусты, которая ни за что не сделает этого). Вы строгим тоном отдаёте распоряжение и тут же начинаете сожалеть об этом, ибо смирение и послушание, с которым ваши питомцы плетутся назад в свои клетки, вызывают искушение отменить приказ — вещь, весьма нежелательная с воспитательной точки зрения. И, тем не менее, эти бедные узники, сидящие скорчившись в своих тюрьмах и умирающие от скуки, сейчас гораздо сильнее действуют вам на нервы, нежели пять минут назад, когда они были свободны. Совершенно то же самое можно наблюдать, когда кто-нибудь из нас позволяет своей маленькой дочери остаться в кабинете в часы работы. Ребёнку строго запрещено разговаривать и вообще, так или иначе, нарушать тишину. Внутренний конфликт между необходимостью «хорошо вести себя» и сдерживаемым желанием задать вопрос драматически отражается на маленьком личике — и это одно из самых трогательных ощущений, которое может доставить вам маленький ребёнок. Но все это гораздо сильнее отвлекает вас от работы, чем целая свора обезьян, воронов и скворцов.
Моя эльзасская сука Тито обладает особым умением расстраивать меня этаким манером. Она принадлежит к той категории чересчур привязанных собак, которые абсолютно не имеют своей личной жизни и существуют только своим хозяином и около него. Она будет лежать подле моих ног даже в том случае, если я час за часом сижу за письменным столом, и при этом настолько тактична, что ни разу не позволит себе взвизгнуть или привлечь к себе моё внимание самым мимолётным знаком. Она только смотрит на меня. В пристальном взгляде янтарно-жёлтых глаз читается вопрос: «Когда же ты выйдешь со мной на улицу?». Этот взгляд — словно голос моей совести, он проникает сквозь самые толстые стены! Я выгоняю собаку из комнаты и, тем не менее, знаю, что она лежит сейчас за дверью, неподвижно устремив пристальный взгляд на дверную ручку.
Написав эту главу — особенно последние страницы, я начал опасаться, что слишком заострил внимание на отрицательных моментах, словно моей задачей было отговорить вас от приобретения маленького питомца. Не поймите меня неверно. Если я уделил так много места тем существам, которых не стоит держать в домашних условиях, то сделал это с одной лишь целью: я опасаюсь, как бы разочарование и напрасная трата нервов при неправильном выборе вашего первого подопечного не разрушили ваших ожиданий и не испортили навсегда впечатление от этого приятнейшего, самого стоящего и наиболее поучительного из всех хобби. Потому что я считаю своей серьёзнейшей задачей пробудить у возможно большего числа людей глубокое понимание внушающего благоговение чуда природы. Я фанатически стремлюсь к появлению новообращённых. И если кто-нибудь из вас, внимательно прочтя эту книгу, позволит себе соблазниться и купить аквариум или парочку золотистых хомячков — в этом случае я, вероятно, приобрету приверженца в хорошем деле.
ЯЗЫК ЖИВОТНЫХ
Он познал всех птиц наречья.
Имена их и секреты.
Вёл при встречах разговоры…
Г. ЛонгфеллоЖивотные не обладают языком в истинном смысле этого слова. У высших позвоночных[48], а также и у насекомых — главным образом у общественных видов этих обеих больших групп животного царства — каждый индивидуум располагает определённым числом врождённых телодвижений и звуков, служащих для выражения эмоций. Существуют также врождённые способы реакции на эти сигналы, причём реакция наступает всякий раз, когда животное видит или слышит другого представителя своего вида. Некоторые виды птиц, общественная жизнь которых стоит на высоком уровне, такие, как галки и серые гуси, обладают усложнённым кодом, состоящим из ряда подобных сигналов. Каждая птица способна произносить и понимать их без всякого предварительного научения. Согласованность в поведении разных индивидуумов у общественных видов животных, возникающая в результате взаимодействия врождённых сигналов и ответных поступков, вызывает у человека впечатление, что птицы разговаривают и понимают друг друга. Врождённый сигнальный код животных, несомненно, коренным образом отличается от человеческого языка, каждое слово которого трудолюбиво заучивается нашими детьми, прежде чем они научатся говорить. Кроме того, такая система сигнализации жёстко закреплена наследственностью и, подобно многим чертам строения тела, является характерной особенностью каждого вида; поэтому сигнальный код сохраняется неизменным на всем пространстве распространения вида. Хотя это может казаться очевидным, однако я испытал нечто вроде наивного удивления, когда услышал «разговор» галок в Северной России, — они беседовали на том самом знакомом мне диалекте, который в ходу у галок, живущих на нашем доме в Альтенберге. Поверхностное сходство между этими «высказываниями» и человеческой речью уменьшается, по мере того как исследователь приходит к выводу, что все звуки и телодвижения животных выражают только их эмоциональное состояние и не зависят от того, есть ли поблизости другое существо того же вида. Факты отчётливо доказывают, что даже гуси и галки, живущие с самого рождения в полной изоляции от себе подобных, подают свои сигналы в тот самый момент, когда их охватывает соответствующее настроение. При таком положении вещей становится абсолютно очевидным автоматический и даже механический характер подобной сигнализации. Следовательно, мы обнаруживаем её коренное отличие от человеческого языка.
В поведении человека также можно найти мимические сигналы, которые автоматически передают определённое настроение, и, помимо вашего намерения или даже вопреки ему, влияют на окружающих. В качестве простейшего примера вспомним зевоту. Мимика, подобная зевоте, сразу обнаруживает ваше настроение с помощью явных сигналов, действующих на зрение и слух окружающих. В этом случае производимый эффект не вызывает особого удивления. Для того чтобы передать настроение одного индивидуума другому, совсем не обязательны такие грубые и явные сигналы. Напротив, характерная черта специфического явления передачи настроений как раз и заключается в малозаметности побудительных причин, которые очень трудно обнаружить даже опытному наблюдателю. Загадочный аппарат передачи и приёма таких побудительных сигналов чрезвычайно стар, он гораздо древнее самого человеческого рода и, несомненно, вырождается, по мере того как совершенствуется язык. Человеку не нужно демонстрировать перед своими собратьями мельчайшие жесты, свидетельствующие о его минутном настроении, он может передать своё состояние в словах. А собака или галка обязаны «читать в чужих глазах», чтобы знать, как им придётся вести себя в следующий момент. По этой причине у высокоразвитых социальных животных передаточный и приёмный аппарат «обмена настроениями» развит намного лучше человеческого и гораздо более специализирован. Все выражения эмоционального состояния животных — например, галочий крик «киа» или «киав» — можно сравнивать не с нашей разговорной речью, а с такими мимическими жестами, как зевота, улыбка или наморщивание лба. Эти наши действия являются врождёнными, поэтому они возникают непроизвольно и точно так же непроизвольно воспринимаются и «понимаются» соответствующим врождённым механизмом. «Слова» разнообразных «языков» животного мира — это не более чем восклицания. Хотя жестикуляция человека имеет множество оттенков, однако даже самый талантливый актёр не в состоянии с помощью одной только мимики сообщить, собирается ли он идти пешком или лететь, и хочет ли направиться домой или в противоположную сторону, а серый гусь и галка легко справляются с этой задачей. Приёмный аппарат животных настолько же совершеннее человеческого, как и аппарат передаточный. Животные не только в состоянии дифференцировать большое количество сигналов, но и отвечают на них гораздо более тонко, чем человек (как следует из только что приведённого сравнения). Их способность воспринимать и верно истолковывать едва заметные сигналы, совершенно неуловимые для нас, кажется почти невероятной. Когда галка, разыскивающая на земле себе пропитание, взлетит лишь затем, чтобы усесться на ветви ближайшей яблони и почистить клювом оперение, остальные птицы в стае оставят её действие без внимания, разве что бросят мимолётный взгляд в её сторону. Но если один из членов стаи взлетает с намерением отправиться в дальнюю дорогу, тут уж и другие присоединятся к нему — или только супруг, или значительная группа галок, в зависимости от того, каким авторитетом в стае пользуется зачинщик. Все это происходит даже в том случае, если последний не подаёт никаких звуковых сигналов.
