Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 9
Куда, например, надо отнести склонность некоторых людей обращать исключительное и даже болезненное внимание на какую-нибудь отдельную часть тела человека и, в особенности, на его угодливость; при этом некоторых во всей физиономии человека прежде всего привлекают к себе глаза, других – походка, третьих – цвет волос! Есть люди, у которых особенно развита mémoire auditive и которые не в силах удержать в памяти чье-либо лицо – и в то же время они с чрезвычайной ясностью и во всякое время могут представить себе голос того же самого человека со всеми его оттенками, вибрацией и характерным произношением. Свидетель, который обращает на глаза, опишет их цвет, размер и выражение, но станет в тупик или ответит очень неопределенно, если его спросить о росте или цвете волос обладателя этих самых глаз. Разного рода уродливости, как горб, хромота, косоглазие, кривоглазие, болезненные наросты на лице, шестипалость, провалившийся нос и т. п., на многих производят какое-то гипнотизирующее впечатление. Взор их невольно, вопреки желанию, обращается постоянно к этому прирожденному или приобретенному недостатку, почти не будучи в силах от него оторваться. Врожденное чувство эстетики и стремление к гармонии и симметрии, свойственные человеку, обостряют протестующее внимание, и другие свойства и черты наблюдаемого человека отходят на задний план и стушевываются. Свидетель, отлично представляющий себе наружность горбуна или движения человека с искалеченными, скрюченными или неровными ногами, совершенно добросовестно не будет в силах припомнить что-либо определенное касательно одежды, цвета волос или глаз тех же самых людей…
Подобная же связанность внимания проявляется и тогда, когда ужас или отвращение заставляют избегать взгляда на предмет, возбуждающий такое состояние. Есть люди, которые не могут заставить себя глядеть на труп вообще, а на обезображенный, с зияющими ранами, выпавшими внутренностями и т. п., тем более. Внимание их обращено на все, что находится вокруг и около наводящего ужас предмета, и упорно отвращается от самого предмета. Это, конечно, отражается и в их показаниях. И, наоборот, на некоторых такие именно предметы имеют то гипнотизирующее влияние, о котором говорилось выше. Несмотря на ужас и отвращение, часто даже вопреки им, иной человек не может отвести глаз от картины, от которой, по народному выражению, «тошнит на сердце».
Тягостное и отталкивающее зрелище постоянно притягивает взор, который невольно с пытливостью и необыкновенною изощренностью впитывает в память возмущающие душу подробности, вызывающие чувство мурашек в спине и нервную дрожь в конечностях. В современной жизни местом, где проявляется такого рода гипноз, служат кабинеты восковых фигур. Эти фигуры, с зеленовато-мертвенным оттенком их лиц, неподвижными глазами и безжизненными, деревянными ногами, производят на многих неприятное впечатление. А когда такие фигуры служат для изображения мучительства различных пыток или сцен совершения кровавых преступлений, это впечатление доходит до крайних пределов. Музей Grevin в Париже, подносящий своим посетителям последние новинки из мира отчаяния, крови и проклятий, или так называемые «Folterkammer» немецких восковых кабинетов всегда могут насчитать между зрителями этих вредных и безнравственных зрелищ, приучающих толпу к спокойному созерцанию жестокости, людей, которых «к этим грустным берегам влечет неведомая сила». Есть нервные люди, которые предпочли бы остаться ночью в одной комнате с несколькими трупами, например, в анатомическом театре или «препаровочной», чем провести час наедине с несколькими восковыми фигурами, и тем не менее, они почти никогда не могли противостоять искушению зайти в кабинет восковых фигур. Они вступали туда с «холодком» под сердцем и, насытив, вопреки душевному возмущению, свое внимание удручающими образами во всех подробностях, страдали потом от вынесенного впечатления и долго тщетно старались изгладить из памяти вопиющие картины…
Такое же влияние имеют иногда и те произведения живописи, в которых этическое и эстетическое чутье не подсказало художнику, что в изображении действительности или возможности есть черта, за которую переходить не следует, так как за нею изображение уже становится безжалостным и даже вредным поступком. Несколько лет назад на художественных выставках в Берлине и Мюнхене были две картины. Одна представляла пытку водою, причем безумные от страдания, выпученные глаза и отвратительно вздутый живот женщины, в которую вливают второе ведро воды, были изображены с отталкивающей реальностью. На другой, носившей название «Искушение святого Антония», место традиционных бесов и обнаженных женщин занимали мертвецы, находившиеся на всех степенях разложения, пожиравшие друг друга и пившие из обращенной в чашу спиленной верхней части своего черепа собственный мозг. Обе картины всегда привлекали толпу; некоторые возвращались к ним по несколько раз и в то время, как из уст их раздавались возгласы отвращения и ужаса, глаза их жадно впивались во все подробности и прочно запечатлевали их в памяти.
Применяя эти замечания к свидетельским показаниям, приходится признать, что гиперестезия (обостренность) внимания, возбужденного картинами, внушающими ужас и отвращение, вызывает неизбежным образом анестезию (притупленность) внимания к побочным и в особенности к последующим впечатлениям. Это, конечно, влечет за собою и неравномерную ценность и полноту отдельных частей показания. Однако, нет основания видеть в этом неправдивость свидетеля или намеренные с его стороны умолчания. Таким образом, если о выходящем из ряда событии или резкой коллизии, о трагическом положении или мрачном происшествии даются показания разными лицами, одинаково внешним образом стоявшими по отношению к ним и показывающими каждый неполно, то во всей совокупности получится совершенно определенная, соответствующая действительности картина. Один расскажет про все мелочи обстановки, среди которой найден убитый, но не сумеет определить, лежал ли труп ничком или навзничь, был ли одет или раздет и т. д., а другой опишет выражение лица у трупа, положение конечностей, пену на губах, закрытые или открытые глаза, направление ран, количество и расположение кровавых пятен на белье и одежде, – и затруднится сказать, сколько окон было в комнате, были ли часы на стене и портьеры на дверях и т. д. Один и тот же предмет отталкивал от себя внимание первого свидетеля и приковывал внимание второго…
Бывает, что поражающая свидетеля картина слагается из нескольких наводящих ужас моментов, непосредственно следующих друг за другом. В таких случаях зачастую последующий ужас притупляет внимание к предшествующему, и в описаниях первого появляются разноречия. Яркий пример этого мы видим в рассказах очевидцев (или со слов их) об убийстве купеческого сына Верещагина в Москве, в 1812 году, в день вступления французов, – чем осквернил свою память граф Ростопчин. Описание этого события у Л. Н. Толстого в «Войне и мире» является одной из гениальнейших страниц современной литературы. Проверяя это описание по показаниям свидетелей, приходится заметить, что сцена указания толпе «на изменника, погубившего Москву» и затем расправа с ним – всеми рассказывается совершенно одинаково, а предшествовавшее ей приказание рубить Верещагина передается совершенно различно. В рассказе М. А. Дмитриева – Ростопчин дает знак рукой казаку, и тот ударяет несчастного саблей; по словам Обрезкова – адъютант Ростопчина приказывает драгунам рубить, но те не сразу повинуются, и приказание было повторено; по запискам Бестужева-Рюмина – ординарец Бердяев, следуя приказу графа, ударяет Верещагина в лицо; по воспоминаниям Павловой (слышавшей от очевидца) – Ростопчин со словами: «вот изменник», толкнул Верещагина в толпу, и чернь тотчас же бросилась его душить и терзать. Таким образом исступление озверевшего народа произвело такое ошеломляющее впечатление на очевидцев, что из их памяти изгладилось точное воспоминание о том, что, несомненно, должно было ранее привлечь к себе их внимание.
К индивидуальным особенностям отдельных свидетелей, отражающимся на содержании их показаний, помимо физических недостатков – тугого слуха, близорукости, дальтонизма, амбиоплии и т. п., – относятся пробелы памяти, пополнить которые невозможно даже при самом напряженном внимании. Прекрасная в общем память может быть развита односторонне и представлять собою проявление слухового, зрительного или моторного типа. Но даже если она соединяет в себе все эти элементы и является памятью так называемого смешанного типа, она дает иногда на своей прочной и цельной ткани необъяснимые разрывы относительно специального рода предметов. В эти, если можно так выразиться, дыры памяти проваливаются чаще всего собственные имена и числа, но нередко то же самое случается и с целым внешним образом человека, с его физиономией. Обладатель такой сильной, но дырявой памяти будет напрасно напрягать все свое внимание, чтобы запомнить число, запечатлеть у себя в уме чью-либо фамилию или упорно вглядеться в чье-нибудь лицо, разбирая его отдельные черты и стараясь отдать себе ясный отчет в каждой из них в отдельности и во всей их совокупности… Тут память коварным образом отказывается служить двояко: иногда, удерживая имя, утрачивает представление о соединенной с ним личности, или же, ясно рисуя известный образ, теряет бесследно принадлежащее ему прозвание. Кроме этих случаев, так сказать, внутренней афазии памяти, у некоторых людей одновременно изглаживаются из памяти как личность, так и имя, и в то же время с чрезвычайной отчетливостью остаются действия, слова, тон и звук речи, связанные с этим именем и личностью. Показания свидетелей с подобной памятью могут с первого взгляда казаться странными и даже возбуждать к себе недоверие, так как, не зная этих свойств памяти иных людей, трудно бывает отрешиться от недоумения – каким образом человек, передавая, например, в мельчайших подробностях чей-либо рассказ со всеми оттенками, складом и даже интонациями речи, не может назвать имени и фамилии говорившего. А между тем свидетель глубоко правдив и в подробностях своей передачи, и в своих ссылках на запамятование.
