Владимир Обручев - В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г.
В ожидании постройки избы мы живем еще в палатках у астрономического пункта. Сегодня Салищев наблюдал ночью на морозе в 30 градусов. Тяжелое испытание для наблюдателя: к винтам инструмента нельзя прикоснуться, объектив покры вается льдом. К тому же, кроме полушубков, у нас нет теплой одежды, а в сапогах стоять на морозе несколько часов подряд мучительно.
С 8 октября начинают класть зимовье. Главный архитектор — Михаил. Он ловко владеет топором и хорошо руководит постройкой. Изба строится размерами четыре на шесть метров, из двух комнат.
На второй день положили все семь венцов и накат из тонких бревен и начали заваливать землей крышу. Михаил выстругал доски и сбил из них дверь. Поставили две железные печки, на окна натянули бязь, стены проконопатили осокой, которую привез Атласов.
10 октября почти все закончено, и русские рабочие переселяются в зимовье. На следующий день переезжаем и мы. Очень приятно после холодной и тесной палатки сидеть в тепле, спать раздевшись. Изба сложена так хорошо, что хотя ночью мы не топим, к утру температура +10 градусов. Чтобы не так выдува ло, на ночь окна вместо ставен закрываются сенными потниками — "бото".
Избушка внутри имеет несколько мрачный вид, как и всякое северное зимовье, но все, кому приходилось жить в таких зимовьях, вспоминают потом с удовольствием широкие нары, ружья по стенам, одежду, развешанную у раскаленной докрас на печки, свет свечей, рассеивающийся среди темных бревен стен.
10-го привели оставшихся на последней стоянке лошадей. Пятидневный отдых им нисколько не помог — наоборот, они на вид еще более тощи, чем раньше. Очевидно, сухая трава совер шенно не может восстановить силы лошадей, не привыкших к суровым условиям. Простуженная лошадь пала.
В течение нескольких дней, остающихся до отъезда, я распродаю наиболее слабых лошадей в обмен на мясо, масло, теплые шапки, рукавицы, заячьи одеяла. Ни шуб, ни меховых сапог здесь достать нельзя, и придется прислать их из Оймякона.
В зимовье постоянное оживление: мы готовимся к отъезду, а остающиеся всячески усовершенствуют свое жилище. Нам на дорогу пекут лепешки: вот уже больше двух месяцев, как кон чились сухари, и мы живем на лепешках. Заводят пресное тесто, иногда прибавляя для пышности соду, и пекут на сково родках…
Наконец Петр Атласов приносит весть, что стала Индигирка.
Со мной в Оймякон поедут Салищев и трое якутов, кроме Афанасия, который остается на Эльги как переводчик — он немного знает по-русски.
Мы оставляем почти все продукты: муку, табак, сахар. Им хватит на месяц, а за это время я надеюсь прислать на оленях новые запасы. Масло и мясо они достанут здесь, а за спичками и солью отправят Афанасия в Тарын-Юряхскую факторию.
На Полюсе холода
15 октября мы выступаем. Под вьюки и для людей выбираются лучшие лошади. Кони, привычные к горам, за десять дней отдыха на сухой траве поправились. На них выросла густая зимняя шерсть, и они от этого кажутся еще толще.
Остающиеся в зимовье провожают нас с несколько сжавшимся сердцем. И нам жалко покидать эту приземистую избушку в густом лесу — в ней так тепло и уютно.
В юрте Петра Слепцова — прощальный чай. Нам подают лепешки и хаяк. Хаяк — это смесь масла с молоком (иногда с добавлением воды), сбитая и замороженная. Он подается расколотым на куски и превосходен на вкус, когда примесь во ды в нем незначительна. В комнате хаяк не скоро тает, если заморожен при температуре ниже 30 градусов, и с горячим чаем особенно приятен. На днях Слепцов прислал нам в качестве "кэси" по кругу хаяка и мороженых сливок.
У юрты Слепцова на одной из наших лучших лошадей нас встречает Федор. Лошадь оседлана богатым якутским седлом с серебряными инкрустациями и с черным чепраком.
Наши лошади собраны, их всего тридцать три. Мои глаза останавливаются на Карьке — эта "лешева скотина" опять нас будет задерживать своими хитростями и прятаться в лесу. Но Федор смотрит на нее восторженными глазами: в Якутии очень редки темные лошади, вороных совсем нет, а карие, которых называют вороными, считаются первоклассными. И Федор с не которым волнением спрашивает, сколько я хочу за Карьку. Я отвечаю: "Бир мэхак" ("Один мешок" — сто рублей; сто — по-якутски "сюс", но для денег употребляется слово "мешок"), и Карька переходит к Федору, к обоюдной радости.
Сборы задержали нас, уже поздно, и поэтому мы быстро идем вперед. Иннокентий гонит табун в двадцать голов; лошади все время отбегают в сторону, в луга, и Иннокентий гоняется за ними с криками. Он умеет, как никто, дико взвизгнуть, гоняя лошадь, так что жутко становится в лесу.
Сегодня мы доходим до конца эльгинского расширения уже в темноте. Ноги в сапогах деревенеют от холода. Несмотря на солнце, уже 26 градусов мороза. Издалека видны искры, сно пом выбивающиеся из трубы юрты, где мы должны ночевать; кажется, что никогда не доедем.
Наконец вот и изгородь. Ворота гостеприимно распахнуты; с трудом слезаешь с седла, привязываешь коня к "сергэ" — точеному столбу во дворе. Нагнувшись, входишь в юрту, — она полна якутами, стоящими у камина. Но все они стоят спиной к огню: у якутов не принято греться, глядя мечтательно в струящееся пламя. Огонь в камине силен, и на него даже больно смотреть.
Трудно передать, как приятно после мороза погреться у камина, зная при этом, что лошади стоят в загоне, им дано сено и не надо заботиться об их судьбе.
Начиная е этого дня, Федор в счет уплаты за Карьку доставал нам на каждом ночлеге сено. Повидимому, и в Оймяконской долине он также имел много должников.
Обычно путешествующий якут не покупает сена: летом лошадь его пасется на подножном корму, а зимой во всякой юрте не только накормят самого, но и лошадь, Для юрт, стоя щих на оживленных дорогах, это тяжелая повинность.
Выше нашей ночевки долина Индигирки сразу суживается, с востока и с запада подступают высокие группы гор. Вдоль утесов выходим на лед Индигирки. Мы с Яковом, как всегда, задерживаемся у утесов и только ночью достигаем расширения Юддех. Яркожелтая луна освещает серебряные горы. Вдали видна юрта, как всегда, с ярким огнем. Когда подъезжаем к ней, ее силуэт со снопом искр рисуется на иссиня-черном небе.
В Юддехе мы проводим весь следующий день: надо привести отставших лошадей и накормить их.
Утром я делаю маленькую экскурсию на тот берег, к утесам. Остальной день сидим в юрте. Нам с Салищевым очень любо пытен весь домашний распорядок, за которым хорошо наблюдать из нашего почетного угла.
Зимняя юрта в то время отличалась от летней прежде всего тем, что к ней вплотную примыкал хлев — хотон, дверь в который всегда открыта, чтобы он обогревался тем же камином, что и юрта; вернее, двери нет совсем. Юрта ("балаган" — по- якутски) и хотон снаружи прикрыты слоем земли с навозом. Входная дверь обита шкурой, окна осенью со стеклами, но во второй половине октября начинали вставлять на зиму льдины.
Льдину вытесывали по величине отверстия и замазывали снегом с водой. Такое "стекло" лучше сохраняет тепло, чем рама с настоящими стеклами, которые встречались иногда в юртах. Стекла обычно были разбиты, в окно дуло; льдина же прилегает гораздо плотнее; света она дает больше, чем рама с мелким переплетом, затянутая слоем инея. На льдине внутри юрты также оседает слой инея, но его каждое утро соскребают ножом. За несколько месяцев льдина проскребывается, и тогда вставляют новую.
Утром коров выгоняли из хотона через юрту, чтобы не охлаждать хотона. Им давали сена столько, чтобы они не сдох ли; удой от этого, конечно, не улучшался. Лошадей сеном кормили только тогда, когда на них ездили; в остальное время они паслись на подножном корму, выкапывая сухую траву из-под снега. Вводить на ночь в хотон лошадь считалось вредным.
В юрте, где мы остановились, на шестке камина стояло не сколько котлов со льдом, который растапливался на воду. Воду якуты обычно привозят только в виде льда на санях, так как водоемы сильно промерзают. Воды нужно много, главным образом для чая. Пьют чай без конца, каждого проезжего тотчас поят чаем, и хозяйка или хозяин обязательно пьют с ним. У огня медный чайник всегда наготове; самовар в Оймяконе только у богачей. Вокруг огня все время вертятся ребятишки; они полуголые, несмотря на зиму. У маленького мальчика, который греется у камина, есть кожаные штаны, но они сзади разрезаны, и он ездит задом по земляному полу. Тут же у огня сидит собака. Собак в Оймяконе мало: охота - плохая, не стоит держать, а кошек совсем нет. Никто не решался везти сюда кошку через хребет на оленях; были уверены, что олени от этого заболеют и даже могут совсем не пойти.
