Инесса Гольдберг - Тайны почерка, или Что на роду написано
Он был угнетен и делал все, чтобы выкарабкиваться из своих постоянных депрессивных состояний на поверхность. Однако, к сожалению, депрессии настигали его несмотря ни на что (ступенчатость слов, ослабление нажима, «распад» подписи...).
Безусловно, рефлексия, ностальгия, воспоминания, прошлое, покинутость давали о себе знать, отсюда признаки и напряжения с отчаянием. Его нижняя зона является не очень регулярной, отчаяние проявляется и в жирных, нечетких, запачканных чернилами мазках.
Его автограф – способ показать всем, что он берет себя в руки, силен, что он – символ, это видно и в его пьедесталоподобном, чрезмерно сильном росчерке. Подпись – не что иное, как компенсация слабого и бессильного человека.
Наполеон имел активный и проворный ум. Как я говорила выше, структура его букв упрощена, письмо нестандартно, быстро, оптимизировано, развита вертикаль и верхняя зона почерка. Но в его случае, ум, возможно, доставил ему больше вреда, чем пользы. Он был человеком, который испытывал себя и других... Но обмануть самого себя ему все же не удалось. В результате Наполеону не удалось избежать раскола в своей индивидуальности, постоянной борьбы между его истинным состоянием и его прошлым имиджем победителя...
Петр Ильич Чайковский
Глядя на этот почерк, становится очевиден факт срыва нервной системы его автора.
Мы наблюдаем здесь практически все признаки импульсивной природы личности: стесненность строк, заостренные «выпады» в штрихообразовании. Кроме этого, бесконечное непостоянство, характеризующее практически все графические явления в почерке – наклон, размер букв, связки и несвязность букв в словах, и все это – при тесноте расстояний между словами.
Эти графические факторы обнаруживают личность, находящуюся в остром невротически истеричном состоянии. Состоянии, которое ни на секунду не снимается или облегчается энергичной деятельностью и которое периодически проявляется острыми перепадами от пафоса и самозабвения в деятельности до душевной боли и нервной агрессивности.
С помощью такой агрессии Чайковский пытается справиться с внешними трудностями и отогнать их, при том что именно внутренние затруднения и проблемы причиняют его личности внутренний раскол...
О причинах, объективных или субъективных, внутреннего душевного раскола мы можем лишь догадываться, но налицо пережитая (точнее, постоянно переживаемая) психологическая травма, мешающая благополучной адаптации в социуме и отнимающая много душевных сил, служащая постоянным источником нервного беспокойства.
Личность Чайковского, как свидетельствует его почерк, была лишена гармонии, последовательности и эмоциональной устойчивости. Это значит, что в своих взаимоотношениях он был непредсказуем, импульсивен и метался, не зная точно, чего хочет сам. Безусловно, стандартные рамки, условности, нормы не были для этого человека беспрекословными ценностями. Нестандартность и внутренний протест – одни из наиболее ярких особенностей этой личности.
Ясно, что противоречивость натуры не была просто «капризностью». Человека действительно раздирали внутренние противоречия и конфликты. Однако, поскольку такое душевное состояние выглядит, как ядро личности, можно предположить, что таким Чайковский был с детства и его внутренняя неустойчивость в большей степени обусловлена врожденными факторами, генетикой.
Особенности такой нервной системы были в ее слабости и в происходящих, судя по всему, сбоях: для почерка (а значит, и личности) характерны резкие перепады в состоянии – периоды душевного подъема должны сменяться периодами упадка тонуса, духа, разочарованием, самыми настоящими депрессиями.
И никогда автора почерка не оставляло чувство раздражения. В более позитивные для него моменты оно могло трансформироваться хотя и в несколько возбужденную, но продуктивную деятельность, в более негативные – в мрачность, отчаяние, а также внутреннюю, и не только, агрессию, резкость, даже грубое отношение. Чайковскому повезло в том, что он был талантлив и музыкален, поскольку только в свободном творчестве человек с такой натурой может наиболее комфортно самореализоваться, его профессия позволяла ему иметь такие «слабости».
Что касается гомосексуальной ориентации композитора, то, исходя из очень сильного доминирования «мужских гормонов», он мог быть либо бисексуалом, либо иметь активную роль в отношениях.
Томас Эдисон
Поразительно соответствие подписи и почерка этого человека, оно полное – и по размеру букв, и по их форме, структуре, наклону.
В подписи и почерке буквы имеют несколько квадратную форму, нажим несвободно постоянный, доминирует средняя зона почерка. Линии максимально прямы.
Все эти признаки свидетельствуют о демонстрации уверенности в себе, готовности идти со всеми в одной упряжке и о традиционализме, но более всего – в почерке видна бесконечная упрямая целенаправленность и терпение, при этом – сильная и энергичная глубинная энергия (либидо), дающая личности в процессе работы последовательную пробивную силу.
Вместе с этим подпись оканчивается неожиданным штрихом-импульсом в верхней зоне почерка, который ассоциируется с миром идей, мыслительной деятельностью и амбициями. Этот штрих заканчивается резким тупым движением, что говорит нам о так называемой «интеллектуальной агрессии». Не удивительно, что у Эдисона нашлись силы провести более трех тысяч экспериментов, чтобы прийти наконец к «правильному результату» – своему изобретению электрической лампочки.
Интеллектуальное усилие, конечно же, было основано на логике и рациональности, но все проведено было благодаря сверхупорству. О способности к возрастающему интенсивному усилию свидетельствует та самая «Т», распростертая вдоль всей подписи.
Почерк и подпись передают некую, казалось бы, «ограниченность» автора, даже его консерватизм, но в них есть жесткая самодисциплина, целеустремленность, интеллектуальная смелость и некая агрессия, которая не позволяла ему уступить и сдаться. Тупое же окончание штриха подтверждает бескомпромиссное упрямство и склонность к интеллектуальному усилию.
Несомненно, в почерке и подписи Эдисона есть настоящее свидетельство обсессивности, почти болезненной упертости на пути к перфекционизму.
Как показывает почерк, и это удивительно, Томас Эдисон стал Эдисоном вовсе не столько благодаря творческому «полету», интуитивному чутью первооткрывателя или природной креативности, этого не было у него «написано на роду», он добился многочисленных успехов в науке благодаря своей идеальной расположенности к очень монотонному, рутинному, поистине нудному труду, своей умопомрачительной занудливости во всем, с чем соприкасался в жизни.
А еще – за счет своей толстокожести. Нервная система этого человека, как свидетельствует почерк, устроена таким образом, что обладает очень высоким порогом возбудимости. Это означает, что только самые сильные и заметные внешние раздражители могли преодолеть этот порог, остальное просто не замечалось. Это давало личности способность к максимальной концентрации – человек в таком состоянии может работать почти сутками, почти ничего не замечая вокруг, поскольку внутренний «раздражитель», то есть интерес, намного мощнее внешних.
При всем этом ученый не был «не от мира сего», наоборот, Эдисон был человек максимально конкретного склада мышления, прикладных интересов, и можно не сомневаться, что область реальности и экспериментов увлекала его гораздо больше, чем отдельно взятые идеи и концепции.
Эдисону с его упертостью и дотошностью в поисках перфект-результата повезло: несмотря на то, что обычно совершенство – это утопия, в своих научных опытах ему, по сути, удалось доказать обратное!
Владимир Высоцкий
Почерк обнаруживает чувствительность к мнению окружающих, критике, обидчивость, очень ревностное отношение к своему имиджу, острую потребность держать марку. Ни капли грубоватости или простоты – очень внимательное, критическое, взвешенное, даже осторожное отношение к каждому своему слову, каждому действию.
Становится ясно, он не писал песни для себя – он страстно хотел признания, понимания и одобрения. Его индивидуализм и протест были частью социальной маски, необходимости произвести впечатление (и это типично для артиста).
Почерк говорит о том, что эффект «настоящести» этого артиста обязан именно его умению притворяться, искусственно маскировать свое сокровенное Я, надевать желаемый облик. Свое настоящее скрыто под толщей этих «масок», под настоящей «броней». Это ни в коем случае не лживость, это естественный защитный механизм, когда человек не может по-другому, когда, опасаясь или испытывая затруднения с проявлением полной откровенности, он играет нарочитую роль, сам до конца не отдавая себе в этом отчет.
