Даниел Бергнер - Чего хотят женщины? Наука о природе женской сексуальности
Упоминая эти понятия, Мин закатила глаза. Она описала пациентку, любовник которой часто спрашивал ее во время секса: «Так хорошо?» Это совершенно расхолаживало ее. «Это было приятно, но, – Мин содрогнулась, осознавая заблуждение, стоящее за его деликатностью, – в этом не было никакой сексуальности». В этом не было ничего пылкого, никакого признака, свидетельствующего, что страсть этого мужчины выходит из-под контроля.
Согласно Фрейду, сексуальность была впечатана в наши души в момент самого первого восторга, и грудь матери была великолепным его источником.
Разговор с Мин заставил меня вспомнить о Фрейде и одном из его последователей – Мелани Кляйн. Сексологи, как правило, не тратят много времени на психоаналитические теории, обычно они игнорируют или высмеивают фрейдистские идеи как безосновательные и бесполезные. Мин никогда не упоминала Фрейда, но казалось, что в ее идеях проглядывали его взгляды, равно как и то, о чем говорила Кляйн. Похоже, те же идеи вписывались и в исследования Чиверс.
Согласно Фрейду, сексуальность была впечатана в наши души в момент самого первого восторга, и грудь матери была великолепным его источником. «Это было первое и самое важное действие ребенка, – писал он сто лет назад. – То, что он сосал грудь матери. Любой, кто видел, как насытившийся ребенок отодвигается от груди и засыпает с раскрасневшимися щеками и блаженной улыбкой, не может не думать, что эта картина в будущем будет повторена в виде сексуального удовлетворения». Базовая потребность в пище стала первым уроком ребенка в эросе – выживание и чувственность сошлись воедино. «Как нам кажется, губы ребенка ведут себя как эрогенная зона, и, без сомнения, стимуляция потоком теплого молока – источник радостных ощущений». Сознание младенца тонет в ощущениях почти оргазменной силы.
«Обнаружение объекта – по сути, есть повторное его открытие». Фрейд описал, как формировались наши желания в юности и взрослой жизни. Мы пытались вернуться в далекое прошлое, к удовольствиям, которые когда-то получили, которые доставлялись нам матерью не только в процессе кормления, но и бесчисленными другими способами: именно мать склонялась к ребенку, мыла его гениталии, крепко прижимала к себе, прятала свое лицо в его шейку. «Мать наверняка испугалась бы, – продолжал Фрейд, – если бы узнала о том, что она пробуждала сексуальный инстинкт и подготавливала его позднейшее интенсивное проявление. Она расценивает то, что делает, как нечто асексуальное, чистое… в конце концов, она ведь старается не возбуждать гениталии ребенка больше, чем это неизбежно при уходе за ним». Фрейд утверждал: «Она не должна упрекать себя ни в чем даже после того, как узнает правду, ведь она просто выполняет свою задачу, обучая своего ребенка любить».
Согласно теории Фрейда, эротическая энергия девочек вскоре двинется в путь по весьма сложному эмоциональному маршруту и будет перенаправлена от матери к отцу, но первоначальные уроки не пройдут даром: сексуальный посыл матери никогда не сотрется из памяти.
Затем Кляйн еще больше углубила идею Фрейда. Для Фрейда уход за ребенком и кормление грудью были намного менее важными понятиями, чем фаллос или ощущение его отсутствия. Кляйн разрушила эту иерархию ценностей. Грудь, согласно ее представлениям, была вершиной всего. Возможно, Фрейд, будучи мужчиной, неизбежно возвеличивал фаллос, поставив его на первое место, и требовался психоаналитик женского пола, чтобы опровергнуть это представление. Тем не менее вполне вероятно, что взгляды Кляйн сформировались не только вследствие того, что она была женщиной, но и благодаря ее клинической работе с маленькими детьми, а не путем восстановления детства посредством воспоминаний и событий жизни уже взрослых пациентов, как это делал Фрейд. Но какими бы ни были причины, Кляйн возвращалась к младенческим воспоминаниям о груди, которая, казалось, заполняла собой все поле зрения младенца. Все остальное исчезало. Грудь успокаивала и закрывала собой весь мир, обольщала и отрицала все остальное, предлагала и оберегала, учила любви и вдохновенной силе. Она была «пожирающей… изобильной… неистощимой… преследующей», поглощала все сознание младенца и, по сути, никогда не лишалась своей доминирующей роли.
Фрейд полагал, что гомосексуальная привязанность возникает у женщин вследствие некоего детского переживания. В трудах Фрейда и Кляйн предлагалось свое объяснение усиления пульсации крови в экспериментах Чиверс, когда женщины наблюдали за парами других женщин. Груди были первым вместилищем желания, и они имелись только на женском теле – все мы совершаем путешествие с целью их «повторного открытия».
Образ матери у Фрейда, и еще больше у Кляйн, углублял взгляды Мин о женском сексуальном нарциссизме. Посредством женских тел в ее лаборатории или на сцене казино, при помощи почти нагой модели, моющей посуду у раковины, или обнаженных до пояса пловчих, ныряющих в гигантский бокал для шампанского, женщины, подсознательно и опосредованно, становились реципиентами неуправляемого желания, которое они сами некогда ощущали по отношению к телу своей матери. Они впитывали эротическое всемогущество своих матерей.
На одной из стен лаборатории, возле занавешенной комнаты, из которой следили за участницами экспериментов, висел плакат концерта Энни Леннокс. Мин побывала на этом концерте и говорила, что колдовской, проникновенный голос Леннокс, тексты ее песен, льдистый электронный звук музыкальных инструментов порой, казалось, были едва слышны. Леннокс пела: Sweet dreams are made of this. Who am I to disagree?[10] Затем Мин привела некоторые неоспоримые факты, касающиеся страстности. У нее самой было круглое лицо, в то время как Леннокс была худощавой; прическа Мин напоминала эльфийскую, в то время как волосы Леннокс были коротко острижены, а в голосе Мин не было напора, присущего голосу певицы. Но было и нечто общее – нетерпеливое ожидание, с которым люди говорят о страстном желании. У Мин были живые, выразительные черты лица, а ее рот порой кривился в гримасе – в те моменты, когда она говорила о многочисленных консультантах по семейным вопросам, придерживавшихся идеи (в особенности в отношении женщин), согласно которой отдаление момента близости приводит к лучшему сексу.
Женщины, подсознательно и опосредованно, становились реципиентами неуправляемого желания. Они впитывали эротическое всемогущество своих матерей.
Считалось, что самый верный путь к правильному сексу – сопереживание, духовная близость. Мин была убеждена, что эти качества приводят к прекрасным результатам, но, скорее всего, страсть среди них не числится.
Мин повторила результаты экспериментов Чиверс с незнакомцами и близкими друзьями: «Женская страстность не определяется факторами, связанными с личными отношениями, которые, как нам хотелось бы думать, руководят женской сексуальностью, в отличие от мужской». Она собиралась опубликовать исследование, основанное на многолетнем интервьюировании женщин, браки которых были лишены необходимой сексуальности. Она сказала мне, что, возможно, плохие взаимоотношения могут убить сильное желание, но и хорошие отношения не дают никакой гарантии его наличия. «Мы целуемся. Мы обнимаемся. Я говорю ему, что делать. Я не знаю, что не так», – процитировала она слова одного из интервьюируемых. «У нас прекрасные взаимоотношения. Это просто отдельная область – область отношений в постели».
Мин продолжала: важно понимать различие между тем, что вы цените в жизни, и тем, что является самым притягательным, таким как источник страстного желания. Женщины могут придавать большое значение идеалам близости и взаимопонимания, постоянства и уверенности в партнере, но «неправильно думать, что это происходит потому, что женщины предпочитают именно хорошие взаимоотношения, что именно это – основной источник женской страстности». И она снова заговорила о нарциссизме и желании стать объектом примитивной основной потребности.
Она утверждала, что для осуществления этого желания требуется не близость, а сохранение дистанции. Необходимо, чтобы объект страсти находился на некотором отдалении. Она предупреждала об опасности ожидания или даже надежды на осуществление популярной романтической мечты о слиянии с партнером, о возможности сказать: «Ты моя вторая половина». Это неверное представление о любви. Подобный вид отношений, даже просто борьба за него, может уничтожить эрос. Полное слияние не позволяет разойтись, чтобы можно было вновь двинуться навстречу друг другу, не оставляет дистанции, которую должен преодолеть любовник, охваченный страстью, не создает конечной точки, где можно ощутить этот драйв в полную силу.
«Иногда мы просыпаемся, глядя друг на друга», – рассказывала Изабель. Тепло их отношений ощущалось в этом одновременном пробуждении, в том, что они одновременно открывали глаза, в том, что их радужки и зрачки находились настолько близко, что расплывались, поскольку взгляд не мог охватить их полностью. Они с Эриком почти растворялись в этой близости. Затем наступал второй замечательный момент – она убирала то, чем он закрывал лицо, его веки поднимались, и она чувствовала, что ее заметили, узнали, впустили в сознание, окружили, впитали.
