Сергей Бернатосян - Воровство и обман в науке
Возражения были просты до предела — не верим! — и больше походили на эмоциональные вопли яйца Ганзера, нежели на научные контраргументы. Френелю оставалось только иронизировать над запутавшимися в формулах коллегами: "Мы согласны, что теория действительно сложна, но неужели природу могут остановить трудности подобного рода". Ну, а чем дальше в лес, тем больше дров.
Открытие фотоэффекта Столетовым и указания Эйнштейна и де Бройля на двойственную природу света лишь подлили масла в огонь. Ученые сходу раскололись на три враждующих стана. Последователи Ньютона продолжали рьяно утверждать, что свет представляет собой поток материальных частиц, сторонники Френеля отстаивали волновую теорию света и лишь самая малозначительная часть физиков склонялась к мысли, что свет обладает как волновыми, так и корпускулярными свойствами. Один только Нильс Бор, по меткому замечанию В.Гейзенберга, "балансировал" между всеми, оставляя решение проблемы за… политиками. В духе неиссякаемого на юмор Бернарда Шоу он утверждал, что на этот вопрос лучше ученых ответит германское правительство. Если свет представляет собой волны, запретит пользоваться фотоэлементами, если же — поток частиц, запретит применение дифракционных решеток.
Все эти баталии не прошли мимо внимания летописцев науки. С каким трудом новая волновая теория вытесняла ставшее реакционным учение Ньютона, исписано немало страниц. И все-таки одно любопытное обстоятельство выпало из их поля зрения. Связано оно с именем английского исследователя Томаса Юнга, нигде и никем в этой связи не упоминавшимся.
А ведь никто иной как Юнг, с ранних лет блиставший необыкновенными способностями и щедро наделенный всяческими дарованиями, первым сформулировал основные принципы волновой теории света и на их основе дал объяснение явлению дифракции. Вслед за этим он с профессиональной дотошностью разобрал "по косточкам" сложнейшую проблему суперпозиции волн, не поддававшуюся другим великим умам. Более того, Юнг первым открыл явление интерференции света и поставил признанный впоследствии классическим эксперимент по наблюдению за ним. Молодой ученый даже подготовил исчерпывающий обзор по проблемам этих оптических явлений и предложенному им методу определения длин световых волн, с которым выступил перед светилами Лондонского Королевского общества еще в 1801 году (обратите внимание на дату!). Кстати, многие научные термины, в том числе и "интерференция", были введены в научный обиход с подачи Юнга.
Казалось, все сделал Юнг, чтобы заслужить славу не только первопроходца, но и первооткрывателя. По всей логике вещей совершенные Юнгом эти поистине великие открытия в оптике (а их сразу было несколько) должны были бы состояться и сохраниться за ним. Но они не состоялись. Почему? Вероятно, этому помешали молодость исследователя и свойственная его трудам сложность рассуждений в толковании открытых им явлений. Во всяком случае именно они стали причиной неблагожелательного приема, оказанного работам Юнга со стороны маститых английских ученых.
Иные предположения разваливаются. Ведь в изданном Юнгом в 1807 году двухтомном фундаментальном труде "Лекции по натуральной и экспериментальной философии" излагались не только результаты опытов по волновой оптике, но и делались правильные выводы из них. Как и в предыдущем трактате "Опыты и проблемы по звуку и свету", Юнг подверг в этой работе острой критике постулаты Ньютона и противопоставил его теорию волновой, к которой пришел задолго до Френеля.
Восемь долгих лет Юнг безуспешно ломился в Храм науки, стоял у самого порога ряда крупнейших открытий, но стучался, видно, не в ту дверь. Надо было зайти ему туда с обратной стороны, а не через парадный подъезд, и тогда, возможно, он подобно Френелю беспрепятственно бы вышел оттуда в историю с богатым научным наследием, став звездой первой величины. По всей видимости мысли в его голове неслись так стремительно, что он за ними никак не поспевал. Результат не замедлил сказаться: от передовых рубежей науки Юнг отстал на много лет вперед.
Дело в том, что, когда его очевидный приоритет не заметили или не захотели заметить, а "мертворожденную", хотя и ценную, теорию предали необоснованному забытью, сам ученый отошел от начатых исследований, переключив свое внимание на другие научные вопросы.
"Вспомнил" он о своем покинутом детище только через десятилетие, когда посетившие его домашнюю лабораторию французские физики Доменико Араго и Жозеф Гей-Люссак с восторгом поведали ему о работе их соотечественника, молодого Френеля, рассматривающего свет как волновые колебания эфира. Потрясенный Юнг не мог вымолвить ни слова, несколько минут сидел в неподвижной позе. И было с чего онеметь: его звезда блуждала так долго, что успела загореться новая…
Очнувшись, ученый стал страстно доказывать гостям, что на самом деле основателем волновой теории является он, а не Огюстен Френель. Поверить на слово ему не решались. Жаркий спор прекратила супруга Юнга. Она вынесла из личной библиотеки мужа его давно опубликованный труд и, раскрыв книгу на странице 787, указала как раз на то место, где сообщалось об открытии Юнгом световых волн и явления дифракции. Все также молча она возвратилась в библиотеку и вернулась оттуда с охапкой еще каких-то научных работ и статей. Юнг поочередно комментировал каждую из них и передавал из рук в руки оторопевшим французским коллегам. Не осведомленные раньше об этих исследованиях Араго и Гей-Люссак были поражены прозорливостью Юнга, и им ничего не оставалось, как извиниться и пожать ему руку, натруженную руку первопроходца. Их сомнения в его приоритете были полностью рассеяны.
А что же мировая наука? Она по-прежнему считает творцом волновой теории Френеля, а не Юнга, который сказав "А", не сказал "Б". Не доведя до логического конца осенившую его задолго до Френеля идею, Юнг свернул с пути, предоставив возможность завершающий шаг к истине сделать другому.
Но стоит ли обижаться на науку, если сам Юнг и помог ей так с ним обойтись? Прямота и честность не позволили ему ворваться в ее неприступную цитадель, воспользовавшись "черным ходом", а разбросанность и рассеянность поставили в ряд гениальных… потеряшек.
"Лягушачья" реклама Луиджи Гальмами
Начало "электрической" эры человечества в официальных источниках связывают с именем итальянского физика и физиолога Луиджи Гальвани, поскольку считается, что он первым исследовал электрические явления при мышечном сокращении ("животное" электричество). Первый эксперимент в данной области относят к 1780 году и обычно сопровождают довольно забавной легендой.
Выглядит она так. Однажды тяжело заболела супруга ученого, и врачи прописали ей в качестве лечения регулярно употреблять в пищу суп из лягушачьих лапок. Во время одной из таких целебных трапез сеньора заметила, что лапки как будто бы шевелятся, чем ее мудрый муж сразу заинтересовался. На основе наблюдений за конвульсирующими частями лягушки в супе жены он и сделал ошеломляющий вывод о наличии в природе "животного" электричества.
Красиво, не правда ли? Только на самом деле все обстояло иначе. Байка о лягушачьих лапках была целиком придумана итальянским писателем Алиберти, который слыл непревзойденным мастером развлекательного жанра. В качестве подобного чтива легенда и получила популярность.
Достоверным же в ней можно считать только сообщение о болезни сеньоры и научном открытии. Жена Гальвани действительно страдала серьезным недугом, но постиг он ее лишь через одиннадцать лет после того, как экспериментатор получил сенсационные для его эпохи данные. Алиберти либо этого не знал, либо намеренно допустил писательскую вольность, объединив оба факта во времени и создав, таким образом, рекламу и себе, и Гальвани.
Самому Гальвани она весьма пришлась по душе, и потому оказалась на удивление живучей. Он занял хитрую позицию: не подтверждал и не разрушал выдумку, высказываясь на этот счет весьма туманным образом. "Я сделаю нечто ценное, — писал он, находясь уже в самом зените славы, — если предельно кратко предам гласности историю моих открытий в таком порядке и расположении, в какой мне их доставили отчасти случай (имеются ввиду лягушачьи лапки. — С.?.) и счастливая судьба, отчасти трудолюбие и прилежание. Я сделаю это только для того, чтобы мне не приписывалось больше, чем счастливому случаю, и счастливому случаю больше, чем мне".
Более запутано и вправду не скажешь! Но почему бы не позволить себе впасть в детство, не окружить свою работу элементами таинственности и драматизма? Тем более, что приправленные ими факты тотчас "пойдут нарасхват" и скорей сохранятся в памяти, чем если бы они были изложены сухим наукообразным языком.
Наука и реклама — какая между ними может быть связь? Ведь истинный ученый по существу должен ненавидеть сенсации, а тяга к сенсациям — определять в нем шарлатана и авантюриста. Однако, не так все просто, как кажется на первый взгляд.
