Роберт Каплан - Муссон. Индийский океан и будущее американской политики
Что касается региона, известного в наши дни как Юго-Восточная Азия, то, по словам Боксера, он был «занят множеством враждовавших государств, чьи калейдоскопические взлеты и падения проследить немыслимо – даже в общих чертах». Спускаясь по Малайскому полуострову в сторону Индонезии, мы посетили бы царства Патани, Сингору (Сонгкхлу) и Лигор (Накхонситхаммарат), находившиеся под сиамским политическим влиянием, «но испытавшие также китайское воздействие – культурное и торговое». Малакка, чьи правители приняли ислам в XIV в., но приветствовали в своей гавани купцов-индуистов, была богатейшим султанатом полуострова. Главные острова Индонезийского архипелага делились между крошечными воинственными государствами. Что касается Китая, то, испытывая натиск японских пиратов и кочевников-монголов, он, в сущности, ушел из просторов Индийского океана, где в минувшие времена присутствовал полноправно и широко благодаря плаваниям флотоводца-евнуха Чжэн Хэ [30].
Если читатель уже сбился с толку, то поясняем: в этих обстоятельствах и кроется суть дела. Исламское завоевание произошло тогда, когда в VII в. Аравию и Северную Африку, где существовали полоски чахлых византийских и берберских владений, охватило безвластие. Точно так же и португальское нашествие на индийские моря случилось во времена слабых княжеств и встревоженных империй – например Китая, где правила династия Мин, Персии, где владычествовали Сефевиды, и Оттоманской Турции. Но полное политическое преобладание на Индийском океане было недостижимо в эпоху парусного флота – из-за муссонов. Муссоны делали плавание в одну сторону быстрым, но путешествия в оба конца становились невероятно медленными, поскольку направление ветра не менялось долгие месяцы [31]. Итак, португальцы не столько завоевывали Восток, сколько заполняли на нем великую прореху безвластия – приходили на смену отступавшим китайцам, подводили индийские моря к новой исторической фазе.
Сколь ни были португальцы узколобы и нетерпимы во многих вопросах, они умели являть и широту души. Именно этой стороной их национального характера объясняются самые крупные португальские успехи в имперском строительстве[27]. Со временем дипломаты, купцы, естествоиспытатели и ремесленники-умельцы влились в ряды солдатни, сновавшей между Лиссабоном, Персидским заливом и Индией. Многие путешественники были образованными, любознательными людьми, для которых странствие – отнюдь не единственный и последний способ бежать от невзгоды. «Глубина, широта и разнообразие проводимых исследований составляли приметную особенность португальского мира», – пишет историк А. Дж. Р. Рассел-Вуд, сотрудник Университета Джонса Хопкинса. Как показывает случай с ибн-Маджидом, португальцы полагались на арабских лоцманов, если пересекали ширь Индийского океана, и на арабских, гуджаратских, яванских и малайских лоцманов, если плыли от Малабарского берега Индии к востоку – на Цейлон, в Сиам (Таиланд) или к архипелагам Юго-Восточной Азии. Они брали на службу туземных воинов и выказывали уважение к местным ремеслам и промыслам. Они сделались искушенными знатоками индийских изделий, особенно мебели. «По-видимому, не было ни единого людского занятия, ускользнувшего от рысьего взора и чуткого слуха странствовавших по свету португальцев», – пишет Рассел-Вуд [32]. И хотя они могли быть неописуемо свирепы, но случалось – в Африке, например, – что португальцы применяли силу как самое последнее средство при положениях безвыходных, а обычно возводили форты и строили фактории лишь в результате долгих и терпеливых переговоров [33]. Соединенные Штаты могли бы многое позаимствовать из положительных сторон португальского имперского духа, оставившего глубокий культурный отпечаток в Муссонной Азии, где множество туземцев обратились в католичество, а на Шри-Ланке и Молуккских островах португальский язык звучит и поныне.
Опьянев от новоприобретенного богатства, португальцы бездумно транжирили свое золото. Имперская добыча не отправлялась на родину, для нужд ее развития. Португалия оставалась маленьким – неограненным и тусклым – алмазом; ей недоставало настоящей буржуазии – до самого XX в. Подумаем о нищенстве на склоне лет, которое следует за разгульной юностью, мотовством и поисками бесшабашных приключений. Подумаем о зимнем Лиссабоне – этом, как выразился Фернандо Пессоа, португальский поэт и мыслитель первой половины XX в., «величественном оборванце» [34]. Эпоха Возрождения цвела в Португалии недолго – благодаря природному консерватизму местного населения, Контрреформации в Европе, возвышению иезуитов и инквизиции. Просвещение в маленькой стране, лежащей далеко за Пиренеями, было погашено. В океанской португальской империи высшими учебными заведениями являлись только орден иезуитов и другие религиозные сообщества, боровшиеся против Реформации. А мусульмане держались упорно и стойко, обретя безопасность в своих диаспорах, разбросанных по всем тропическим морям, от Леванта до самого Дальнего Востока. Они просто скоротали время и пережили португальцев, чью империю впоследствии «остругали» голландцы и англичане [35]. Наконец, Восьмой крестовый поход провалился: сказались на нем и туземные особенности, присущие «Эштаду да Индиа», и религиозные войны в Европе, где христианство «разделилось в самом себе».
Что эллины и римляне сделали для Средиземноморья, то португальцы сделали для Индийского океана: придали ему историческое и литературное единство – по крайней мере в глазах Запада. Если Гомерова «Одиссея» и Вергилиева «Энеида» стали мифами, основанными на полузабытых событиях незапамятной давности, то «Лузиады» – эпическая поэма, сложенная Луисом де Камоэнсом о португальских морских завоеваниях в Индийском океане, – опираются на вполне определенное историческое событие: плавание Васко да Гамы в Индию. А состоялось оно лишь за несколько десятилетий до того, как возникла поэма.
Васко да Гама, изображаемый Камоэнсом, отличается от Одиссея либо Энея тем, что перед нами скорее живой человек, а не собирательный образ. Васко да Гама лишен романтических или трагических черт; он даже не слишком интересен. Как уже говорилось, наиболее выдающаяся особенность Васко да Гамы – огромная выносливость, умение целыми годами терпеть неуверенность и одиночество, переносить лишения и тяготы, есть гнилую пищу и мучиться от цинги среди беснующихся океанских волн; способность глядеть, как пушечные ядра буквально разрывают людей на клочья во время прибрежных сражений, – пока соплеменники да Гамы наслаждаются домашним уютом, сидя в Лиссабоне [36]. «Он тысячи опасностей страшился / И лишь на волю вырваться стремился», – как говорится в поэме [37]. В разгаре шторма, когда «пучины разверзаются до преисподней», Васко да Гаме, «истерзанному сомнениями и страхами», некого призывать на помощь, кроме Всевышнего. И он обращается к Богу с проникновенной речью, моля об умиротворении стихии: «Великая, божественная сила! / К тебе я ныне, бедный, припадаю… / Неужто шторм ужасный не уймется / И нам еще придется с ним сражаться? / И разве лучшей доли не найдется / Для тех, кто ныне обречен скитаться, / Кто славит твое имя неустанно / Средь волн неумолимых океана!»
…Пока он говорил, неутомимо
Лихие ветры такелаж крушили.
Подобные быкам неукротимым,
Сменить свой гнев на милость не спешили.
И вереницы молний негасимых
Нахмуренное небо озарили.
Уже стихии меж собой сражались.
На землю небо сбросить собирались [38].
Но моряки пережили бурю и достигли Индии. А поскольку Луис де Камоэнс излагает вполне истинные события, эта повесть о приключениях потомков Луза (мифического основателя Португалии) среди бескрайних и неведомых океанских хлябей кажется читателю невероятнее античных поэм, чьи герои-мореходы «жались поближе к берегам» [39]. Разве Одиссей или Эней, спрашивает Камоэнс, осмеливались выйти в «истинные океаны», разве они «хоть мельком» видали то, что видел да Гама? [40]. Помыслить жутко об одиссеях, длившихся много месяцев или даже лет, о многотрудных скитаниях португальцев по Индийскому океану. До тех пор пока люди не примутся странствовать среди других планет, им не дано больше испытать здесь, на нашей вращающейся Земле, той болезненной, великой и непреодолимой затерянности, которую ощущали португальские мореплаватели.
В поэме великан Адамастор, стоящий на страже у мыса Доброй Надежды (мыса Бурь), пробуждает в этих мореходах страх и неуверенность: не чересчур ли далеко отважились они проникнуть? Но португальцы не поворачивают вспять. «Лузиады» вмещают в себе самую суть португальских свершений в конце XV и на протяжении XVI в.: вытащить Запад за пределы «тесных средиземноморских горизонтов» и, по словам оксфордского ученого Мориса Боуры, открыть ему «вид, охватывавший половину земного шара» [41].
