Игорь Беленький - Мэрилин Монро
Это свидетельство Мэрилин чрезвычайно примечательно. В свое время Чаплин, вспоминая о собственном несчастном детстве, писал: «Я не нахожу в бедности ничего привлекательного или поучительного. Она меня ничему не научила и лишь извратила мое представление о ценностях жизни…» К этим словам великого комедиографа стоит прислушаться хотя бы потому, что его семья, в отличие от Мэрилин, жила не просто в бедности — в полнейшей нищете, даже в голоде (его мать сошла с ума от голода); удивительным образом они комментируют жизненный опыт Нормы Джин, столь странно впоследствии сказавшийся на жизни взрослой Мэрилин. «Я вспоминаю, — говорила она, — чем были для тех, кого я знала, двадцать пять центов, а то и просто никель, сколько счастья приносили им десять долларов и как менялась их жизнь от какой-нибудь сотни. Я вспоминаю, как мы с моей тетушкой Грэйс дожидались в очереди перед булочной «Холмсов» возможности наполнить кошелку хлебом… Помню, как она три месяца ходила с одним стеклом в очках, потому что у нее не было пятидесяти центов, чтобы вставить второе стекло. Я помню каждый звук, каждый запах, источаемый бедностью, страх в глазах людей, терявших работу, и то, как они экономили каждый цент и вкалывали где угодно, лишь бы пережить очередную неделю».
Бедность (не говорю уж о нищете) тем и страшна, что, как на «чертовом колесе», выбрасывает человека из общественного круговорота, делает его изгоем — существом презираемым. В этом смысле сочувствие, филантропия, вспомоществование и прочие формы общественной милостыни суть лишь подачки, то есть разновидности того же презрения. Потому и вспоминать о них неприятно, даже больно и мучительно. И ясно, что слова Мэрилин «мы ведь были бедны» не просто объясняют, почему ей не удалось совместить школу и семейную жизнь, но «задним числом» (в воспоминаниях) как бы оправдывают необходимость развода. В самом деле, «звезда», достигнув в жизни не только богатства, но и всего, что только может пожелать девушка, мечтавшая когда-то стать «звездой», в состоянии вспоминать обедномпрошлом только как о части своего «имиджа» — человека, «сделавшего самого себя». Но вдаваться в детали, смаковать с волнением свою бедность, даже находить там «уроки жизни» она не хочет. Не хочет! Она презирает бедность. И кто ее осудит за это — даже если она и не умирала с голода? А уж «считать каждую копейку» — она не умела этого делать никогда, что и неудивительно: ведь она все время, вплоть до замужества, находилась на чьем-либо иждивении.
Повторяю, никто не мог предполагать, что Норме Джин предстоят бурная жизнь, «звездный» статус и соответствующее ему материальное благополучие, более того — богатство, и в первую очередь не могла этого предположить она сама. Но (вполне естественная) потребность преодолеть тот уровень жизни, который могла достичь обычная семья рабочего-техника на авиастроительном заводе «Локхид», была, наверное, в Норме Джин особенно остра. Мечту «стать голливудской «звездой» высказала ведь своему супругу именно она, а не жены остальных рабочих «Локхида» своим мужьям, и, уж во всяком случае, именно юная жена Джима Дахерти в итоге пополнила собой на первых порах те самые «тысячи красоток», о которых с легкой иронией, смешанной с осуждением, говорил ей «многоопытный» супруг. Стало быть, стремление «сделать самое себя» ощущалось в Норме Джин гораздо сильнее, острее, нестерпимее, чем у любой из женщин, живших по соседству. Иначе позднее вряд ли она столь откровенно и жестко сказала бы малознакомому фотографу, сделавшему с нее первые снимки как с фотомодели: «Бедный Джим, это его разочарует. Но я хотела от жизни большего, чем перемывание посуды, глажка белья и уборка квартиры». Думаю, именно по этой причине брак, искусственно созданный Грэйс Мак-Ки, был обречен с самого начала. И не просто потому, что он был искусственным, — главное, чересчур индивидуальной оказалась пятнадцатилетняя девочка, чересчур остро и сильно обнаружились в ней дотоле спрятанные страсти, желания, потребности в максимуме возможного, выяснилось, что самый характер ее развивается по вертикали, стремительно возносясь ввысь, ввинчиваясь в абсолют.
Нетрудно догадаться, что, записавшись в моряки торгового флота и уйдя весной 1944 года в плавание, Джим Дахерти подвел черту под «пребыванием в зоопарке» своей молодой жены. В отличие от ее опекунши, не только не желавшей, но и попросту неспособной разобраться в характере девушки, которую она взялась опекать, Дахерти — нет, не понял — почувствовал, что так или иначе Норма Джин тяготится существованием с ним. Она думала о чем-то ином, и мечта о Голливуде, высказанная Джиму, была не просто пустым разговором, но (пусть робко) выражала потребность в более широких общественных пространствах, нежели дом семейства Дахерти. И кто же тут виноват, что в итоге эта мечта реализовалась именно как мечта о Голливуде? Словом, Джим, как мне представляется, попытался самоустраниться, и это ему удалось.
Впрочем, на первых порах после ухода Джима в плавание, ничто вроде бы не предвещало какого-либо радикального слома в судьбе молодой семьи. Оставшись без забот о муже, Норма Джин решила поступить на работу, и свекровь устроила ее на авиастроительный завод «Рэйдио Плэйн Компани» в Ван-Нюйсе. Таким образом, начало было фабричным — и нелегким. (Спустя восемь лет в короткой роли Пэгги, работницы рыбоконсервного завода в фильме «Ночная схватка», самым убедительным у Мэрилин покажется, в общем-то, проходной кусок в цеху по переработке рыбы. «Я никогда не забывала, — вспомнит потом Мэрилин, — каково это — чувствовать себя одной из этих женщин».)
Вот как она сама описывает дальнейшие события: «Компания эта изготовляла не только самолеты, она делала и парашюты, и какое-то время я проверяла продукцию. А потом, после проверки парашютов на испытаниях, нам, девушкам, перестали доверять эту работу, хотя вряд ли это из-за меня. Затем я работала в лакокрасочном цеху, покрывая лаком фюзеляжи. Лак — штука текучая, напоминает смесь бананового масла и клея. Несколько дней я болела, а когда вышла на работу, там повсюду разгуливали армейские фотографы из «Хэл Роуч стьюдиоз» — у них там фотоуправление, и, пока я красила эти махины, они все время щелкали своими затворами. И вот эти ребята, военные, увидели меня и принялись расспрашивать, где это я пропадала. «Болела», — отвечала я. «Давайте выйдем из цеха, — предложили они, — и сделаем с вас снимок». — «Не могу, — сказала я. — Тут и другие девушки работают, и они будут недовольны, если я прекращу работу и пойду с вами». Но военных фотографов это не смутило. Они тотчас же достали у директора завода, мистера Хузиса, разрешение для меня выйти из цеха. Сначала они заставляли меня изображать, будто я качу самолет, затем спросили, есть ли у меня свитер… И я «катала» самолеты в свитере. Одного из этих армейских фотографов звали Дэйвид Коновер. Сейчас он живет у канадской границы. Так вот он все время повторял мне: «Вы созданы быть моделью!» — а мне казалось, что он заигрывает со мной. Через несколько недель он принес с собой цветные снимки, которые сделал с меня, и сказал, что из «Истмэн Кодак Компани» его расспрашивали: «Ради Бога, кто эта модель?» И я начала думать, что, может быть, он и не шутил, когда говорил, что я должна стать моделью. Ведь оказалось, что, позируя, девушка может заработать в час пять долларов, а это совсем не то же самое, что за десять часов в день получать то, что я зарабатывала на заводе и что деньгами-то не назвать…»
Я привел эту длинную цитату, во-первых, для того, чтобы один из наиболее решающих моментов в жизни Мэрилин был описан не биографами (причем, естественно, с ее же слов), а ею самой; во-вторых, я хочу обратить внимание читателя на самое начало приведенного текста — где девушкам перестали доверять работу с парашютами. Несмотря на, казалось бы, частный эпизод, он оказывается весьма примечательным. Начать с того, что она называет «проверкой парашютов». На самом деле вместе с остальными девушками Норма Джин занималась тем, что укладывала купол и стропы парашюта в специальный контейнер, или ранец. (Да и странно было бы доверять контроль уложенных парашютов случайным, непрофессиональным людям, и еще на военном производстве!) Далее, сказанное Мэрилин можно понять так, что после «проверки» парашютов на испытаниях что-то произошло, иначе почему вдруг девушек отстранили от работы? Здесь — типичная для Мэрилин рассеянность, неясность воспоминаний, которыми полны многочисленные интервью и беседы с ней. Однако эта неясность породила слух, который некоторые биографы (особенно уже в наши дни) превратили в жизненный факт. Сандра Шиви, например, описывает этот же эпизод следующим образом: «Получив работу на [авиа]заводе… Мэрилин пережила крупную неприятность, когда один из парашютов, проверенных ею, не раскрылся и пилот погиб. По словам одного из приятелей, Мэрилин долгое время находилась в шоке, и, когда позднее выяснилось, что виновата была не она, ей потребовались дни и дни, чтобы прийти в себя». Все это — фантазии; в действительности же парашюты, которые, повторяю, не проверяли, а укладывали девушки, предназначались не для людей, а для миниатюрных учебных беспилотных самолетов-мишеней с дистанционным управлением. Даже если бы парашют не раскрылся, большой катастрофы не произошло бы.
