Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 3
Свой вопрос относительно правомерности психологизма Гуссерль ставит определенно и резко. «Существуют собственно, говорит он, только две партии. Логика есть дисциплина теоретическая, от психологии независимая и в то же время формальная и демонстративная, – так утверждает одна из них. Для другой же логика является зависимым от психологии учением об искусстве, при чем само собою исключается возможность того, чтобы она носила характер формальной и демонстративной дисциплины в смысле арифметики, являющейся образцом в глазах представителей первой партии»109. И не менее определенен и резок ответ Гуссерля на предложенную дилемму: он всецело присоединяется к первой парии и столь же всецело отвергает позицию другой. При этом им отвергаются не одни только те мнения, которые, считая логику учешем об искусстве мышления, в то же время утверждают, что она «поскольку вообще есть наука, является частью или отраслью психологии»110, «отдельной психологической дисциплиной»111, «ничем иным, как психологией мышления»112, практической психологией очевидности»113, и т. п. Он идет последовательно дальше и с одинаковой решительностью отвергает все попытки построить логику, как не-психологическую, нормативную дисциплину «должного» мышления, раз только для такого построения необходимым фундаментом все же признается психологическое исследование114. Его аргументация сосредоточивается при этом в следующих четырех основных пунктах:
1. Признание логики частью психологии или какое-либо обоснование ее на психологии неизбежно сопряжено со смешением двух совершенно чуждых друг другу сфер познания. Психология исследует факты, совершающееся во времени, явления, претерпевающие изменение и эволюцию, между тем как логика своим предметом?) имеет смысл познавательных актов, внутренние связи смыслов друг с другом и их идеально-объективное единство, т. е. не само мышление, а то, что мыслится, – «мнимое» в мышлении. Предмет психологии есть нечто реальное; предмет логики – нечто идеальное, в себе неизменное и безвременное. Нужно проводить строгое различие между суждением, как сбывающимся душевным переживанием, и тем смыслом, который переживается в этом суждении и наиболее соответствующим образом обозначается, как содержащееся в нем идеально положение (Satz). Сумма операций, производящих умножение двух на два, не одно и тоже с самим положением: 2 х 2 = 4. Первая представляет собою связь познавательных переживаний, в которых наука субъективно осуществляется, в которых протекает деятельность математического счисления, при помощи которых выявляется истина: 2 х 2 = 4. Положение же 2 х 2 = 4 есть логическая связь, т. е. своеобразная связь теоретических идей, внутреннее единство самих чисел115. Точно такое же различие существует между психологическим законом и логическим основоначалом. Первый регулирует явления, получается из наблюдений над фактами и по природе своей эмпиричен, индуктивен, и только в большей или меньшей степени вероятен; например, закон ассоциации. Второе регулирует связи положений друг с другом, управляет идеальным единством познавательных содержаний; оно не имеет отношения ни к каким фактам, ибо логические связи не фактичны, а идеальны;
в равной мере оно и не подразумевает никаких фактов, так как по своей природе априорно и познается не индуктивно, а непосредственным усмотрением; например, закон тожества, который и нечего доказывать и нельзя никак доказать, индуцировать и т. п., он ручается сам за себя116. Точно таким же образом различаются между собой познавательное признайте чего-либо за истинное и сама истина, признаваемая, как таковая. Признание может осуществляться и не осуществляться; оно может быть интенсивнее и слабее, оно может изменить свою природу. Истина, наоборот, вечна и неизменна по самому своему смыслу. Что 2 х 2 = 4, не может перестать быть тем, что оно есть, ни при каких условиях. Оно не может ни существовать, ни не существовать, подобно факту признания. Оно имеет вечное значение, как некоторое обязательное «идеальное бытие»117. «Мы постигаем истину не как эмпирическое содержание, которое обнаруживается и снова исчезает в потоке психических переживаний; она не является феноменом среди феноменов, но она является переживанием в совершенно ином смысле, – в каком переживанием будет общее, идея»118. Если бы истина находилась в существенном отношении к мыслящим умам, к их умственным функциям и формам умственного движения, то она возникала бы и исчезала вместе с ними, и если не вместе с отдельными индивидуумами, то с родом»119. А это значило бы, что она совсем не истина, ибо по своей природе истина лежит вне сферы понятий возникновения и исчезновения, вне сферы времени: она «значит» (gilt), т. е. являет собою некоторое единство значимости в безвременном и абсолютном царстве идей120. Утверждать, что логика есть часть психологии или основывается на психологии, совершенно так же невозможно, как и утверждать то же самое по отношению к математике. Более того, утверждать, – это значило бы одновременно утверждать и про математику, что она является частью психологии или основывается на ней; ибо точно так же, как и логика, математика исследует идеальные связи обоснования познавательных содержаний. Чтобы раз навсегда обезопасить себя от этих абсурдных последствий, нужно старательно помнить, что акт познания и содержание познания не одно и то же, и что логика (как и математика) имеет дело только с последним121.
Не проводя этого необходимого различия, Милль принужден, например, видеть в законе противоречия «одно из наиболее ранних и естественных обобщений из опыта»122и интерпретировать его, как утверждение реально-психической несовместимости в нашем уме двух отрицающих друг друга суждений. Он явно смешивает при этом самый закон противоречия, который не только не является нашим обобщением, но по содержанию своему обусловливает собою всякое, даже наиболее раннее обобщение (всякий вообще опыт), с нашим опознанием его как закона, которое, действительно, не всегда существовало и хоть и не является обобщением из опыта, но возникло, несомненно, вместе с опытом. Излагая же закон противоречия, как психическую несовместимость двух суждений, он становится в забавное противоречие с действительностью, ибо психически нет ничего невозможного в том, чтобы одновременно признавать противоположное или отрицать и утверждать одно и то же; противоречие невозможно лишь логически, в содержании мышления, a не в психическом переживании мыслительного процесса123.
Равным образом и Гейманс, не проводя между актом и содержанием принципиального различия, приходит к мысли изложить силлогистические формы умозаключения, как эмпирические законы мышления. При этом он по существу дела оказывается лишенным возможности дать место понятно ошибочных умозаключений и объяснить исключение из числа силлогистических форм целого ряда умозаключений. Ибо психологически всякое умозаключение регулируется с одинаковой необходимостью законами мышления; и только логическая точка зрения, обращающаяся к содержанию умозаключений, может дать действительный критерий для различения истинного и ложного, значимого и незначимого124.
Тем же самым вызвано к жизни учете Зигварта о двух сторонах закона противоречия, – о том, что этот закон в одно и то же время является и естественным и нормативным законом. В действительности, это – два совершенно чуждых друг другу закона, из которых один эмпиричен и есть обобщение от психических фактов, а другой представляет собою идеальный принцип, безвременный и априорный. Стремление Зигварта различать их только в зависимости от того, предполагает ли закон противоречия эмпирическое или идеальное сознание, совершенно затемняет первичную природу значимости закона противоречия, независящую ни от какого сознания. Только как правило конкретного мышления, т. е. в своем нормативном употреблении, находится закон противоречия в отношении с сознанием. Но это ведь его производное значение, предполагающее его чисто логический смысл125.
Нужно строго различать сами логические законы и их нормативное употребление. Это последнее имеет связь с психически-обоснованными правилами мышления; сами же законы непосредственно от этого свободны126. «Расплывчатое выражение «нормативные законы мышления», которым обозначают также и их, содействует обычно тому, что их смешивают воедино с психологически-обоснованными правилами мышления»127. Этим объясняется и неудача борьбы нормативистов (например, Зигварта) с психологистами; ибо, сохраняя за логическими законами нормативистический характер, они этим непроизвольно сообщают лежащим в основе нормативности чисто-идеальным теоретическим связям привкус психологичности. Естественному закону противостоит, в действительности, не нормативный закон, а идеальный закон; чисто-психическому акту познания противостоит не мысленный акт, согласующейся с нормами, а содержание акта, обладающее чисто-логическим обоснованием128.
