Сергей Михайлович Иванов - Утро вечера мудренее
Многие из них пекутся о своем покое не меньше обезьян. Грызуны располагаются на зимовку в одиночку и семьями. Они прорывают себе удобные норы, которые тянутся вглубь иногда на целых три метра, и устраивают там целые склады орехов, зерен и семечек, чтобы было чем подкрепить угасающие силы. Грызуны побивают все рекорды спячки. Суслик-песчаник спит целых девять месяцев подряд. В конце июля он впадает в летнюю спячку, а потом, без перерыва, в зимнюю. Грызуны так потрясли римского поэта Марциала, что он даже написал звучные стихи:
Tota mihi dormitur hyems et pinguinur illo
Tempore sum quo me nil misi somnus alit,
что в переводе означает:
Я сплю всю зиму и оттого жирею,
Пока кто-нибудь не прервет мой сон.
И это не эпиграмма на какого-нибудь там Квинта Курция, а «сатирическое» описание спячки маленького грызуна, который называется соня-полчок (Glis glis L.). Этого соню-полчка современники Марциала ели, или, говоря деликатно и вместе с тем научно, употребляли в пищу.
Невозможно даже перечислить всех, кто впадает в спячку. Зоолог Н. И. Калабухов в своей книге «Спячка животных» пишет, что из 103 видов наземных позвоночных, встречающихся зимой в пределах Орловской области, к 36 относятся животные, которые ложатся на зиму спать. «Если же учесть, — пишет Калабухов, — что видов беспозвоночных, рыб и земноводных гораздо больше, чем сравнительно немногочисленных видов млекопитающих и птиц, проводящих зиму в активном состоянии, то можно с уверенностью сказать, что в наших широтах всех животных, находящихся зимой в оцепенении, во много раз больше, чем животных, находящихся в бодрствующем состоянии». С тех пор как написаны эти строки, прошло пятьдесят лет, количество видов как в Орловской области, так и в других областях поубавилось, но соотношение между активными и впадающими в спячку животными осталось прежним.
Температура тепа у сони-полчка понижается во время спячки в десять раз: с 38 до 3,7 градуса. Но это что! У многих температура падает до нуля, а у некоторых даже до пяти градусов мороза. Спящие животные всего на доли градуса теплее окружающего воздуха. Редкая теплокровная рыба даллия, живущая в водоемах Чукотки и Аляски, засыпает, когда водоемы промерзают насквозь. Если кусок льда со вмерзшей в него даллией положить в таз с теплой водой, она оживет, как только растает лед. В тканях даллии, благодаря какой-то глицериноподобной пропитке, кристаллики льда, которые могли бы их разорвать, не образуются. У всех прочих гипотермическое состояние управляемо: мозговые регуляторы во главе с неутомимым гипоталамусом не дают температуре упасть ниже критического уровня и включают жировой подогрев.
У спящих млекопитающих раз в десять снижается газовый обмен, а дыхание в сорок раз. Свернувшийся в клубочек еж один раз в минуту делает еле уловимый вдох. Мозговые биопотенциалы исчезают у него почти целиком, сохраняясь в одном лишь гиппокампе. Сердце бьется еле-еле, но бьется, даже когда его тело охлаждено до нуля. Это самое удивительное: у животных, не впадающих в спячку, сердце останавливается при температуре тела в 15 градусов. Перед спячкой у животных начинается перестройка деятельности гормональной системы. Они накапливают жир, ферменты, витамины, в том числе витамин Е, тормозящий обмен веществ. Марциал хоть и едал соню-полчка, а ошибся: соня жиреет не зимой, а летом, зимой весь жир уходит на сгорание. Весной соня просыпается худющий как скелет, а к осени прибавляет в весе в три раза. А вот наш любимец Михайло Иваныч Топтыгин впадает, подобно птицам, не в настоящую спячку, а в поверхностное оцепенение. Обмен веществ у него замедляется не намного, сознания он не теряет, его очень легко разбудить.
Если мы еще и гадаем насчет сна и строим разные предположения, то насчет спячки сомнений нет: уж это-то прямое наследие резких перепадов температур. Выдержать их можно было лишь погрузившись в спячку и научившись с наступлением холода снижать свою собственную температуру. От умения переспать смутное время зависела жизнь. Если климат на Земле снова станет суровее, это умение снова пригодится животным. Что они не отказываются от завещанных предками обычаев и спят помногу, свидетельствует, быть может, не столько об их консерватизме, сколько о предусмотрительности. Не хуже нас они знают, что все на свете циклично, и то, что было списано в архив и предано забвению, может в один прекрасный день возвратиться снова.
Все животное и растительное царство засыпает при первой же возможности. Что же первично, что исходно — сон или бодрствование? — спросим мы себя еще раз. И еще раз воскликнем: сон, вне всякого сомнения, сон! Месмер прав: не сон существует для бодрствования, а бодрствование для сна. Если бы травяная лягушка, болотная черепаха, еж, таракан, медведь, суслик, если бы все персонажи книги Калабухова умели говорить, они не задумываясь воскликнули бы вслед за нами: «Сон»! — и взяли бы сторону Месмера.
Они — да. А человек? Ведь он же не впадает ни в зимнюю, ни в летнюю спячку и спит только треть суток. А сколько людей, которые и трети не спят: не могут. Человека же имели в виду Месмер с Томасом Манном, а не лягушку и не суслика. Может, с венцом творения дело обстоит иначе?
С одной стороны, человек — часть животного царства и наследник всех эпох эволюции. В этом своем качестве он и благословляет сон, признавая его чуть ли не целью жизни. Но не ради ли красного словца утверждает он это? Ведь, с другой стороны, человек — воплощение определенной тенденции в развитии того же животного царства. Об этой тенденции Н. Я. Пэрна в своей книге «Сон и его значение» говорит так:
«Из более примитивного и более общего состояния „жизни вообще“ постепенно вырабатывается более сложное, но и более одностороннее состояние „жизни как координированной связи с окружающим“. Этот процесс выработки бодрствования происходил в течение всей биологической эволюции: чем выше организовано живое существо, тем совершеннее оно „умеет бодрствовать“, чем ниже оно на лестнице эволюции, тем оно больше приближается к состоянию полусна. В постепенном развитии бодрствования у ребенка мы видим быстрое и сокращенное повторение этого эволюционного хода».
Справедливость этих слов несомненна. Даже не выходя за рамки своего вида, мы легко можем убедиться в том, что чем выше организовано существо, тем совершеннее оно умеет бодрствовать. Ни Месмер, ни Томас Манн, что бы они там ни говорили, сонями не были: в бодрствовании они находили не меньшее удовольствие, чем в сне. Вейн замечает, что было и есть много теорий сна и не было ни одной теории бодрствования. Поэты слагают оды сну, но никто еще не написал оду бодрствованию. И это естественно: бодрствование так же само собой разумеется, как и проза г-на Журдена.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НОЧНЫЕ БРОСКИ
В обычных условиях человек, собирающийся спать, ложится в постель. Но если условия необычны, а спать хочется, человек может спать в любой позе. Пассажиры автобусов или электричек спят сидя в креслах и на скамьях; к сожалению, может заснуть за рулем и водитель. Часовой может заснуть стоя, опершись на винтовку. Солдаты спят во время марша на ходу; на ходу спали Фритьоф Нансен и его спутники, шагая на лыжах сквозь безмолвие Арктики. В прежние времена булочники месили тесто во сне. И водителей, и пассажиров, и булочников, и путешественников, и марширующих солдат — всех усыпляет одно: монотонность.
С усыпляющим действием ритмично повторяющихся «раздражителей» мы сталкиваемся, едва появившись на свет: нас укачивают, чтобы мы поскорее заснули. Если никого нет поблизости, мы сами себя укачиваем, напевая себе колыбельную песню. Нередко маленькие дети, чтобы заснуть, тихонько и ритмично тыкаются головой в подушку. Маленькие обезьянки, отнятые у матерей, тоже укачивают себя сами — они припадают к земле и ритмично раскачиваются из стороны в сторону. Колыбельные песни и укачивание существуют у всех народов и существовали всегда: в природе нашего организма заложена способность успокаиваться и засыпать под монотонные ритмы. Монотонные движения в сочетании с монотонной музыкой могут погрузить танцующих в сомнамбулическое состояние. Нагоняет сон даже монотонное двигание челюстями: усыпляет не только переполненный желудок, но и сам процесс его наполнения.
Но вот мы засыпаем. Голова клонится на грудь, глаза слипаются, книга выпадает из рук. Мы подхватываем ее, читаем одну и ту же строчку несколько раз. Книга уплывает, и мы уже спим, окончательно спим. Мышцы наши расслабляются одна за другой. Как только очередь доходит до мышц глотки, начинается храп. Если мы лежим на спине, храп усиливается из-за того, что западает куда-то задняя часть языка. Предотвратить храп так же невозможно, как предотвратить тайфун. Старики и дети часто спят с полуприкрытыми глазами, китайцы тоже: такое уж у них строение глаз. А что, спросите вы, проку в закрытых глазах, если уши все равно открыты? Уши, оказывается, не совсем открыты. Во время сна в среднем ухе расслабляется крошечная мышца, и необходимое взаимодействие между косточками, которые воспринимают звуковые колебания, нарушается. Вот почему мы преспокойно спим под журчание не слишком громких разговоров — мы их совсем не слышим.
