Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 13
Познавательную деятельность животных Ренувье, с одной стороны, сближает с человеческой, с другой – тщательно их разграничивает. Картезианская гипотеза «автоматизма», т. е. неодушевленности животных, представляется ему «чудовищной». Животное не только ощущает, но в смутной неосознанной форме мыслит, судит, пользуется инстинктивно категориальными функциями, подобно тому, как и мы мыслим нередко интуитивно, без участия рефлексии в собственном смысле слова. Так, например, Этьенн Жоффуа С. Илер рассказывает про одного шимпанзе, который, вися на веревке, пожелал развязать узел на ней. Заметив, что это ему не удается (узел находился над ним), он вскоре взлез по веревке выше и, освободив таким образом узел от тяжести своего тела, без труда развязал его. Вот пример интуитивной сообразительности животного. Но интеллект животного все же toto genere отличен от человеческого в том отношении, что оно сравнивает, но не осознает акта сравнения, короче, у него нет мышления о своем мышлении, нет рефлексии. А раз у него нет рефлексии, у него нет и воли в собственном смысле этого слова. Воля отнюдь не тожественна с возможностью произвольного движения: и при двигательном параличе у человека не утрачена воля. Равным образом нельзя отожествлять ее со спонтанностью, с особым чувством стремления (Strebensgefühl). Воля не есть нечто внешнее интеллекту: она глубоко проникает и самый интеллект. Она не есть зритель борьбы мыслей и представлений, который в надлежащий момент вмешивается в эту борьбу и произносит свое «fiat» или «veto». Само движение нашей мысли волевой природы. Воля самоподвижна (automotrice) и самодвигатель. Она двигатель не в том смысле, что непосредственно влияет на органы движения – мышцы. Она есть сама осознаваемая и осмысляемая борьба мотивов. Само же чувство усилия, привходящее в эту борьбу, относится к сфере представлений – это активность произвольного внимания. Ею именно определяется выбор той возможности, которая воплотится в действительность. Известное представление, связанное с установкой определенного суждения, одерживает верх в борьбе мотивов, получается определенное решение, которое и переходит (не всегда, конечно) в поступок. Ведь не только телесные процессы влияют на духовные, но и обратно, духовные процессы воздействуют на телесные, и воля может влиять на последние, но не прямо, а видоизменением констелляции представлений, которое, в свою очередь, вызывается активностью разума в процессе обдумывания. Безумие зависит не только от органических расстройств, но и от установки неправильных утверждений и ложных решений. Поэтому болезни воли следует лечить не только восстановлением правильных органических функций, но и прямым влиянием на интеллект, на способность суждения больного. «Ничто не доказывает, что известные симптомы познавательного порядка не могут быть избегнуты или подавлены лечением такого же порядка, т. е. интеллектуального и морального». Таким образом, Ренувье сходится с интеллектуалистическим направлением в психиатрии, какого, например, придерживается ДюБуа. Воля человека не только по внутренней природе своей разумна, она и свободна. Мы, несомненно, обладаем чувством свободы, но ведь оно может быть и иллюзией. Если свобода воли – иллюзия, то в таком случае «необходимость можно уподобить шулеру, который обладал бы способностью из всех карт развернутой колоды заставить нас свободно выбрать ту карту, которая уже была предопределена им. Однако, свобода воли не есть иллюзия, но несомненный факт. 1) Нам могут сказать, что закон причинности исключает свободу воли; но на это нужно ответить, что причина и действие не связаны между собою логической необходимостью, да свободные акты и не суть беспричинные, но их причиной является человек во всей совокупности своих функций. 2) Могут заметить, что закон сохранения энергии противоречит свободе воли; но закон сохранения энергии не имеет абсолютного значения, да если и допустить таковое, то мыслимо участие психической энергии в видоизменении конечного результата сложной совокупности движений. Маленького камушка бывает достаточно, чтобы вызвать громадный обвал, так точно еле заметное вмешательство психической активности может вызвать огромные по своей значительности результаты в системе материальных процессов. Сказать, что мир есть замкнутая механическая система, в которую не может проникнуть никакое спонтанное побочное воздействие, значит делать голословное предположение, на которое нас ни опыт, ни рассудок отнюдь не уполномочивают. 3) Данные моральной статистики, говорят, указывают на то, что убийства, браки, даже неточности адресования повторяются из года в год с поразительным единообразием. Отсюда можно заметить, что в среднем человеческие действия подчинены неизменным законам – и только. Цифры при всем их постоянстве все же колеблются. Ничто не дает нам права перенести здесь выводы на отдельного человека. 4) Закон больших чисел, которым руководятся теория вероятностей и статистика, говорит не против свободы воли, а за нее. Закон больших чисел заключается в том, что, имея равные шансы за и против (например, имея равное количество черных и белых шаров в урне и вынимая их в слепую), мы при увеличении числа испытаний заметим в числах тенденцию к сближению, к уравнению. Если я, например, имею в ящике тысячу белых и тысячу черных шаров, то, при достаточном числе испытаний, я замечу, что число белых шаров, вынутых в слепую мною, станет приближаться к числу таковых же черных шаров. Свободный выбор предполагает равные возможности, которые именно здесь и обнаруживаются на опыте. Так как закон больших чисел применяется (со все возрастающим приближением, составляющим его сущность) к вероятностям явлений, зависящим от нашей воли, в случаях, где для определенного выбора отсутствует постоянный мотив, т. е. таких, для которых случайный тираж является типическим примером, то мы имеем возможность верить с вероятностью, что явления этого порядка, вообще говоря, не предопределены. В таких случаях человек является первым и непосредственным (instantanée) источником изменчивых действий, при одинаковых прецедентах. С детерминистической точки зрения закон больших чисел можно, конечно, объяснить ссылкою на то, что изменяющиеся причины при большом числе взаимно уничтожают друг друга, и обнаруживается лишь действие постоянных причин, но в таком случае закон больших чисел не есть закон в собственном смысле слова, Между тем с точки зрения свободы этот закон доказывается, а именно, при допущении двух неопределенных, равно возможных будущих (futurs ambigus), таких, где из двух противоположных ни для одного нет большего предсуществующего основания для его реализации по сравнению с другим.
Свобода воли все же лишь вероятна. Ее надо индивидуально принять, уверовать в нее, сама эта вера является условием реализации свободы для индивидуума, А верить в свободу необходимо вовсе не из одних моральных соображений, но потому, что без свободы нет и теоретического познания, нет ни истины, ни науки. Очевидность истины есть лишь метафорическое выражение – именно сама-то очевидность и не очевидна, если мы будем понимать знание как чисто-интеллектуальный процесс, в котором воля и вера не принимают участия. Нам говорят: но ведь истина навязывается нам необходимо, помимо нашей воли и нашей веры, она заключает в себе объективно принудительный момент. На это Ренувье замечает – история философии есть живейшее доказательство противного – расхождение, противоположность систем является в ней, можно сказать, законом. За необходимое разные мыслители считают прямо противоположное. «Пирроническая школа – живое доказательство того факта, что воля играет роль в установка достоверности. Если предположить, что истина навязывается всем умам необходимо, то и заблуждение является необъяснимым, ведь оно навязывается умам с такою же необходимостью: и истина, и заблуждение имеют одинаково необходимое происхождение. Если же мы признаем, что всякое суждение есть акт воли, то заблуждения легко объяснимы, и всякий человек является ответственным за суждения, им устанавливаемые». «Если все необходимо, то и заблуждения также необходимы, неизбежны и неотличимы (от истины)»; теряется основание для различения истинного и ложного, ибо утверждения истинного и ложного являются одинаково необходимыми. Достоверны лишь непосредственные данные сознания, все же остальное, познание, в которое привходят память и мышление, уже может быть объектом сомнения. Однако, мы верим и принимаем за истинное в нашем знании, хотя бы в целях практической жизни, гораздо большее, и такие допущения делают даже самые радикальные скептики. Такие допущения, нередко безмолвные, не высказанные, Ренувье называет тезисами реальности, их всего четыре: 1) Мы все допускаем сознание с его тожеством во времени и с его интеллектуальными функциями, которые подсказываются нам мощным инстинктом. II) Мы признаем независящие от нас реальности – внешний миp. III) Мы признаем «чужие я» людей и других существ. IV) Мы, наконец, верим, что мир подчинен законам, которые соответствуют законам познания. Итак, истина достижима лишь через индивидуальную свободу: «практический разум должен полагать основание и для себя, и для всякого реального разума, ибо разум не расщепляется – разум это человек, а человек всегда человек практики». «Надо решиться сделать выбор: необходимость или свобода, другого пути нет. Вы – за науку и за мораль? Выбирайте свободу, которая является их условием. Согласование знаний между отдельными людьми имеет огромное значение в познании, но первый шаг в искании и установке истины не есть общественный договор (contrat social), но личный договор (contrat personnel) – договор с самим собою. Ренувье не ставит истину всецело в зависимость от индивидуального произвола, но он подчеркивает существенную роль веры и свободной воли в ее формировании. «Признав тщету чистого или абсолютного разума, надо ввести веру в науку, определив там ее роль и значение, и сделать самую веру научной, останавливаясь у пределов всеобщности и разумности при развитии веры» («Psychologie» II, 257). Вера эта, как мы видели, привходит всюду в познание феноменального мира, мир ноуменальный для Ренувье не существует. Для Канта область веры и знания лежит в различных плоскостях, для Ренувье – в одной плоскости.
