Александр Гера - Набат-2
Правая дверь также начиналась и заканчивалась электрощитом. Ничего интересного. А вот стена была свежей кладки.
Набрав побольше воздуха в легкие, Судских миновал кладку. Минреп буквально задел его кости.
Наклонный ход уводил его еще ниже, откуда шел неясный шум. Судских двигался осторожно, подсвечивая себе под ноги. Чем ближе был шум, тем свежее становился воздух, словно он шел не вниз, а к поверхности.
Ход закончился как-то сразу. Стены расширились и пропали, Судских окружила зияющая темнота, свет фонарика терялся шагах в пятидесяти, так ни за что и не зацепившись, и только под ногами нашлась для него твердь — овальная кладка тесаного камня и вода вровень с ней. На карте это место отсутствовало вообще. Широченная чаша, наполненная водой. Он двинулся по кругу, шел более двадцати минут и вернулся на прежнее место. Судских нагнулся к чаше. Вода оказалась очень вкусной и прохладной, напоминая родничок Сорокапятки. Судских мог поклясться, что сил прибавилось, сонливость сменилась бодростью. Ну а как иначе, если на утомительном пути встречается глоток холодной воды?
Круговая панорама стены не имела ни одной двери, кроме хода, приведшего его сюда. Судских взялся тщательно изучать стену: кому-то понадобилось отделать ложе и возвести свод из тесаного камня. Пригнанные плотно, они выглядели монолитом. Ювелирная работа, и лет ей довольно много.
«Если есть вода, где-то должны быть припасы и хранилища, — размышлял Судских, продолжая неторопливо ощупывать кладку. — Резервуар с водой не отмечен, а стенка наверху из свежей кладки больше просит сломать ее, нежели отойти подальше».
Убив целый час, Судских ничего не обнаружил. Вздохнув, он отправился наверх.
И до того было Мучительно проходить сквозь кладку, что на миг он потерял сознание. Догадался: его особенные качества тают… Все, наверх!
На всякий случай он открыл правую щитовую. От электрощита исходило тепло, обычное для высокого напряжения. Зато, приглядевшись внимательно к левому щиту, он определил, что щит не запитан. Закоротил две клеммы кусачками и убедился в этом: короткого замыкания не последовало. На задней стенке среди плотного потока проводов он нашел искомое: с помощью фомки, которую брал с собой, он раздвинул провода и увидел замочную скважину. Ключей не было, но появился азарт и замок не показался сложным. Повозившись, он открыл заднюю стенку. Щит отошел в сторону. За ним оказалась другая дверь из тонкого металла. С запором он справился с помощью фомки. Эти две двери говорили не о беспечности хозяина, а скорее о его уверенности. Попробуй, если ты такой крутой…
Каменные узкие ступени уводили вниз, тридцать шесть ступеней. Привели Они в тоннель с кладкой, точь-в-точь схожей с той, какая была вокруг чаши. Ориентировочно он был где-то рядом с ней, с таким же свежим воздухом, здесь даже были подфакельники на стенах, а через пятьдесят шагов тоннель свернул налево почти под прямым углом и через десять шагов закончился двумя нишами справа и слева.
В левой Судских обнаружил едва приметные следы двери.
«Чую, есть дверь, открывается, тщательно замаскирована только», — убеждал он себя.
Судских перещупал все места с малейшими признаками выступов. Ну нет открывалочки, нет!
И так не хотелось нырять в неизвестность, идти сквозь эту последнюю стену, ощущая, как рвутся в нем незримые связи, терзая его до безумия, возможно, тканей не телесных, а тех, которые делают тело телом, из плоти и крови.
Он долго переводил дух, как перед прыжком, и, набычившись, пошел на стену.
Проход оказался невероятно трудным, словно путь по дну в густых водорослях и не вода, а соляная кислота разъедала его. Рвались уже не ткани, а сами нервы.
За стеной он упал и минут пять лежал, приходя в себя. Когда поднялся на ноги, понял, что ему невероятно плохо, тело едва повиновалось.
Осветив фонариком кладку, он увидел факел в подставке, и почему-то эта находка придала ему силы. Спичкой Судских запалил его, факел разгорелся стремительно и ярко.
Большое низкосводчатое помещение озарилось мягким светом. Вдоль стен, плотно один к другому, стояли высокие лари с полукруглыми крышками из меди, а в середине хранилища внушительных размеров короба и лишь в дальнем углу выпирал из общей гармонии сундуков стол-бюро, какие привились в эпоху царя Ивана Грозного.
Судских открыл ближайший к нему ларь, и волшебством повеяло на него изнутри: до краев наполненный золотыми монетами, он казался пришедшим из детских сказок, но эти монеты брались в руки и ссыпались вниз, как неведомые маленькие существа, сытые, сильные и уверенные в своем чудодействии.
И третий, и десятый, и двадцатый лари ничем не отличались друг от друга ни снаружи, ни изнутри, а короба в середине сияли драгоценными каменьями, игрой чистой музыки.
«Мама моя, — кое-как осмыслил увиденное Судских. — Да здесь добра миллиардов на триста долларов по самым скромнейшим подсчетам! Да нет же! Такое количество в долларах не считают! Все долги России, все возможности здесь… Женщины рожать будут, дети учиться будут, мужики пить бросят…»
Он обошел сокровищницу, зажег все факелы, похохатывая от незнакомого прежде чувства, от непонятного состояния духа, облапившего его, как хмель, как дурман.
Он взял себя в руки, но сам себе казался нереальным.
На столе он увидел гусиное перо, стояли чернильница из обычного камня и такая же песочница, толстенная распухшая книга покоилась в самой середине. Гроссбух — решил он. Взгляд скользнул ниже, и он увидел тощеватый и удлиненный мешок из грубой домотканины. Нагнувшись, он отдернул его и отпрянул: под мешком лежал скелет без одежды. Как током дернуло. Бр-р-р… Пересилив себя, он снова наклонился к скелету и вынул из сцепленных суставов клок бумаги, плотный, как лоскут кожи, исписанный древнеславянской вязью.
«Брат мой, если ты пришел сюда, тебе открылись неведомые глубины и несметные сокровища и ты обладатель всего этого. Великий царь собрал их, спрятал от соблазна и жадных глаз, завещал их сильному и правому. Так повелел ему монах Сильвестр, неземной силой обладающий.
Когда над Русью развиднеется, быть им найденными.
А в одном сундуке дожидаются тебя книги, которые подскажут, как с умом распорядиться этими богатствами.
Ты искал, ты нашел.
Лета 8777 года от прихода ариев в эту землю.
Мир тебе. Храни тебя Бог истинный».
4 — 20
Москва просыпалась под истерическое завывание сирен. Такое случалось и раньше, но раньше было другое время: вой сирен означал проезд какого-то крупного чиновника, с синими фонариками и обязательной охраной, и обязательно вороватого. Теперь это означало вывоз вороватого чиновника под стражей. Если раньше, при Ельцине, москвичи говорили, погладывая лениво из своих окон на проезжую часть, — какая-то сука проехала, теперь с интересом — какую-то суку повезли. При новом президенте министры и чиновники первого эшелона слетали в основном без шума, как осенние листья, но в «Матросскую тишину» их везли с последним почетом. В вечерней программе новостей президент выступал обязательно. В присущей ему манере говорил образно и кратко, сообщал: тут некоторые много на себя взяли, очередного из них от забот освободили. Спите спокойно. Опять масонские разборки — махнет рукой обыватель и переключится на другую программу. В политику наигрались прежде — с коммунистами, с демократией, с глуповатым Горбачевым и придурковатым Ельциным. С нынешним президентом решили передохнуть от собственных волнений, благо он не загружал их глупостями.
Нынешний вой сирен рано утром случился по другому поводу, хотя мало кого озадачил. А было бы с чего, знай москвичи, на какой гремучей смеси они сидели и спали в последнее время.
К семи часам утра спецгруппы Бехтеренко закончили полностью разминирование. Оперативники Воливача окружили их у каждого выхода на поверхность и держали под прицелом. Молчание с обеих сторон. За это напряженное время стало абсолютно ясно: генерал Судских исчез неведомо куда. Обшарили каждый закоулок подземелья, все ходы и переходы и даже намека не нашли. Тогда по приказу президента спецотряды УСИ разоружили, опечатали штаб-квартиру в Ясенево, руководство посадили под домашний арест. Случилось это вполне тихо для проснувшейся Москвы.
А привлекло внимание москвичей другое событие. Больше комическое, чем трагическое: звонарь колокольни Ивана Великого ударил в большой колокол, откуда сняли его мертвецки пьяным. Мало кто расслышал этот неурочный набат, о котором раззвонили радио и телевидение сразу. И вовсе осталось неизвестным, что патриарх лег после обеда и крепко расхворался.
Никто ничего не понял. Кроме тех, кто умел понимать как надо. Как надо сейчас, завтра, через год, из чего складывается история. А история родилась не вчера, и если холоп Ванька научился носить бабочку, это говорит о том, что Ванька ломает дурочку и напялил бабочку. И только. И только свои станут потешаться.
