Наум Халемский - Форварды покидают поле
— О чем ты задумался? — голос Зины прозвучал неожиданно.
— Ты уже вернулась?
— Я ведь только сказала дома, куда иду.
— А с кем — сказала?
— Конечно!
— Твоя мама не очень-то обрадовалась, наверное.
— Не очень, — в тон ответила Зина.
В школе меня распекали на всех собраниях, значит, и Зининой маме я врезался в память. Но у девчонок толком не узнаешь.
— Мама знает, что я с плохими мальчишками не дружу.
— А со мной разве дружишь?
Зина снисходительно улыбнулась, две веселые ямочки появились на ее щеках.
— Ты сомневаешься в моей дружбе? Значит, не веришь и в свою.
— Верить я верю, но дружба, мне кажется, должна быть не такой. Случайно встретиться — разве это значит дружить?
— Да, мы редко видимся, но у меня сейчас по горло нагрузок, Вова. Я ведь по поручению райкома работаю с отрядом юных ленинцев.
— Скучное дело.
— Нет, очень интересно! Мы только что возвратились из похода в Голосеевский лес. Вот весело было! Представляешь — привал в лесу, песни у костра. А запевала у нас в отряде…
— До Степки ему далеко. Вот поет, почище Шаляпина.
— Вова, не преувеличивай. Будто ты слышал Шаляпина!
— Клянусь. Точильщик как запоет — все ребята плачут навзрыд.
— Точильщик? Странная фамилия.
— Это не фамилия. Он ходит по дворам и точит ножи.
— А какие он знает песни?
— О двенадцати разбойниках, «Ревела буря, гром гремел», «Не скорби ты, мать родная», «Заковали меня в кандалы».
— До чего все мрачные песни!
— Веселых песен не люблю, — соврал я.
— Тогда тебе должна нравиться скрипка.
Сразу и не ответишь. Правда, когда бродячий музыкант играл на скрипке у нас во дворе, я слушал его как зачарованный. Голос скрипки казался мне волшебным и рождал тревожную радость.
— Да, люблю, — наконец сказал я.
— Приходи тогда ко мне. Я сыграю.
— У тебя есть скрипка?
— Конечно, ведь я собираюсь поступить в консерваторию. Если твой друг действительно поет, приходи с ним.
Пытаюсь идти в ногу с Зиной, но ничего не получается, я сбиваюсь, так как мой шаг равен трем ее шажкам.
Не стоит водить Степку к Зине домой. Отлично помню ее маму, надменно красивую и важную, с прищуренными близорукими глазами, какую-то чересчур холеную и чистую. Представляю себе, что она скажет, если мы с Точильщиком ввалимся в ее хоромы! В моем воображении квартира Зины была чуть ли не дворцом: с такой мамой жить в клетушках, наподобие наших, невозможно. Степка с его малиновым носом вряд ли придется ей по вкусу, да и я…
Мы уже прошли Прорезную улицу и приближались к Думской площади. Рядом с Зиной я всегда ощущал тихую и непонятную радость, а сегодня мне было особенно хорошо и от случайного прикосновения Зининого плеча, и от милой улыбки, и той душевности, что была, пожалуй, самой привлекательной ее чертой. Увлекшись разговором, Зина взяла меня за руку, и таинственное тепло наполнило всего меня. Ни у кого, наверное, ладони не бывают такими теплыми, как у Зины. Пальцы у нее длинные и какие-то хрупкие, точно вот-вот надломятся. От прикосновения этих волшебных рук во мне вспыхивает жажда совершить нечто необыкновенное, поразить и восхитить всех.
Мы шли рядом, улыбаясь друг другу. Сумей я выразить словами свои ощущения, — все улыбались бы вокруг нас. И правда, даже взрослые (а их я всегда считал виновниками всех неурядиц на земле — ведь они между собой не могут ни о чем договориться, воюют, убивают, сажают друг друга в тюрьмы) провожали нас добрыми улыбками.
Мы вошли в сад, и перед нами открылись зеленые заднепровские дали. Обычно я не очень замечал красоты природы. Но сейчас, рядом с Зиной, я, затаив дыхание, смотрел на расплавленный солнечный шар, повисший над рекой, и даже припомнил вдруг стихи, которые мы учили еще в пятом классе.
Заиграл симфонический оркестр. Мы уселись с Зиной в третьем ряду открытой площадки. Я ловил завистливые взгляды хлопцев, стоявших неподалеку, мне даже казалось, будто и взрослые смотрели на меня с уважением. Еще бы! Ведь со мной была такая девушка! Степка сказал однажды, что Княжна красивей Зины. Кретин несчастный, до чего мне хотелось мазануть его по сопатке! Сравнил ангела с чертом… Что с него возьмешь, если он в подобных делах ничего не смыслит, хоть уже бреет бороду.
Оркестр играет очень хорошо, но бог с ней, с музыкой. Я думаю совсем о другом. Мне грезится, будто мы с Зиной здесь одни, музыканты играют только для нас. Легкий ветерок шевелит ее гладкие волосы, она время от времени поправляет их движением головы. Она шепотом просит меня не глазеть на нее: люди подумают невесть что. Пусть думают! На кого же мне глядеть — на постные морды взрослых? Сидят с таким видом, будто не Они разрушили Колизей, уничтожили Джордано Бруно, сожгли на костре Тараса Бульбу, убили Овода!
Мне еще никогда-никогда не было так хорошо.
Сегодня весь мир принадлежит нам обоим, каждая звезда глядит только на нас, липы и каштаны шепчутся о нас, полная луна широко нам улыбается. Сижу, затаив дыхание, боюсь спугнуть Зину. Она молчит, но чувствует себя, по-видимому, свободно. Вот она повернулась и, чуть коснувшись губами моего уха, отчего у меня сладко закружилась голова, спросила:
— Знаешь, что играют?
Да простят меня композиторы, но самой чарующей музыкой в эту минуту я считал шепот Зины, ее дыхание.
— «Персидский базар», — снова прошептала она.
Музыка, полная томных восточных напевов, никак не вязалась с моим представлением о шумном, многоголосом базаре. Конечно, «Персидский базар» — это тебе не песня о двенадцати разбойниках. Уж я разыграю Степку, пусть не считает себя великим знатоком.
Зина все-таки настояла на своем, я отвел от нее глаза и уставился в огромное синее небо, мечтая о том, как мы с Зиной будем всегда вместе, а Севку Корбуна задавит ломовой извозчик или переедет автомобиль. Интересно, Степка или Санька такое испытывали? Княжна, конечно, тоже довольно красивая, однажды она меня даже поцеловала. Девчонки любят всякие нежности, поцелуи и так далее. Но сейчас мне самому ужасно хотелось поцеловать Зину.
В антракте мы, не сговариваясь, пошли извилистой тропинкой среди густой зелени парка к Днепру. Пахло свежестью, водой и Зининым теплом. Над нашими головами завел серенаду соловей или скворец — я в птицах не очень-то разбираюсь, во всяком случае, это была птица с музыкальными способностями. В темноте я чувствовал себя смелее и осторожно взял Зину за руку.
— Пора домой, — вдруг, словно испугавшись нашего уединения, сказала Зина.
Неужто конец нашей прогулке?
Впрочем, Зина продолжала идти рядом со мной, и мы еще долго выбирались из темных аллей.
Луна светила робко, и я был ей благодарен, так как при ярком свете не мог бы так крепко сжимать ладонь Зины. Наверное, ей было больно, но она молчала. Я боялся, как бы она не отняла руку, и от этого страха не произнес ни слова, пока мы не подошли к самому Днепру. Широкая река играла отражением звезд, зыбкими серебристыми дорожками.
— Вова, с кем из ребят ты сейчас дружишь? — нарушила она затянувшееся молчание.
— Почему сейчас? Настоящая дружба должна быть вечной, — несколько напыщенно произнес я.
Откровенно говоря, я обрадовался этой теме разговора: ведь рассказывая о Сане и Степе, я мог показать себя с лучшей стороны. Разумеется, оба они были бы весьма удивлены, услыхав, какие добродетели им приписываются. Степку я рисовал необыкновенным певцом и верным другом, Саньку — умнейшим парнем, чертовски отважным. Тут же на ходу я придумал, будто Санька работал под куполом цирка без всякой сетки. Стоит мне придумать какую угодно историю и рассказать ее, как я сам начинаю в нее верить.
Рассказ о Саньке и Степке заинтересовал Зину, и она предложила:
— Приходи, Вова, с твоими друзьями в клуб металлистов, там бывает очень интересно, особенно на молодежных вечерах.
— А нас пустят?
— Конечно, я всегда могу достать контрамарки.
— Ладно, я с охотой.
Потом Зина рассказывала, как ее отряд ходил в Триполье, где от рук зеленовцев погибли киевские комсомольцы. Мне всегда казалось, что будь я среди тех ребят, бандитам бы несдобровать. А иногда приходили другие мысли: хорошо бы погибнуть такой смертью, тогда и обо мне будут рассказывать, как о герое. Но нет, если говорить начистоту, погибать мне все-таки не хотелось. Можно ли совершить подвиг и остаться в живых? Нельзя, наверное. Раз человек так много думает о себе, о том, как сохранить свою драгоценную жизнь, героя из него не выйдет. И вообще волна несет меня не к тому берегу. Вот, например, Зина. Она любит скрипку, собирается учиться, увлечена юными ленинцами, походами, «Синей блузой». Отец, мать, дядя Мирон, Андрей Васильевич Головня, мой брат Толя, даже младший, Мишка, — все они к чему-то стремятся, а я слоняюсь по земле и не знаю, чего хочу. Нет, правда. Плетусь, точно подбитый форвард.
