Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн
Так в чем же проблема? Справедливей всего признать, что сознание Эйнштейна куда удачнее подходило для научного анализа, чем для сопереживания. Он действительно пренебрегал чувствами своих ближних, и это прискорбное свойство проявлялось в нем с юных лет. Так, в 1895 году, поселившись в доме семейства Винтелеров в Арау, шестнадцатилетний Альберт влюбился в дочь хозяина, восемнадцатилетнюю Мари. А через год он уехал для дальнейшей учебы в Цюрих, и его чувство к Мари остыло (хотя и не настолько, чтобы он перестал посылать ей для стирки свое белье). Мари же продолжала любить его – похоже, еще сильнее, чем прежде. В итоге он оборвал их отношения – сначала прекратил писать ей, а затем и отказался приезжать. Грубостью и неоправданной жестокостью он довел бедную девушку до глубочайшей депрессии, от которой она долго лечилась в специализированной клинике.
Постепенно сам Эйнштейн начал понимать, что в принципе не расположен к сильным эмоциональным привязанностям. В 1917 году он сказал своему другу Генриху Зангеру (который, в частности, выступал посредником в нарастающем разладе Эйнштейна с первой женой, Милевой): «Осознав, насколько переменчивы любые человеческие взаимоотношения, я научился защищать себя и от холода, и от жары так, чтобы температурный баланс поддерживался безупречно». Это звучит так, словно речь идет не о температурном балансе, а о биологической холоднокровности. К тому времени Эйнштейн больше не жил с Милевой и был настроен до конца своих дней оставаться в «одиночестве, которое само по себе уже доказало, что является неописуемой благодатью».
Разумеется, серьезную роль здесь сыграла его самозабвенная преданность работе, которая, как мы уже заметили, оставляла слишком мало времени на что-либо еще. В 1897 году Эйнштейн пишет своей матери о том, как «напряженная интеллектуальная работа и наблюдения за божественной природой», точно строгие ангелы, ведут его «через все жизненные трудности». А еще чуть ниже все-таки признает, что «в моменты прозрений я часто кажусь себе страусом, который прячет голову в песок, чтоб не видеть приближающейся опасности». Стало быть, его работа и предлагала ему лазейку, через которую он мог убежать от своей эмоциональной привязанности? В другом письме он пишет: «Я напоминаю себе дальнозоркого человека, который любуется шириной горизонта и беспокоится о вещах у себя перед носом, лишь когда те закрывают ему обзор». Похоже, он прекрасно понимал, что его страстная любовь к науке – отличное убежище, в котором можно прятаться от проблем личной жизни.
О том же самом он упоминает и в знаменитой поздравительной речи на 60-летие Макса Планка в 1918 году: «Одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с её мучительной жестокостью и безутешной пустотой». И далее продолжает: «Человек стремится каким-то адекватным способом создать для себя простую и ясную картину мира, чтобы оторваться от лишних ощущений… На эту картину и её оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы там обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном круговороте собственной жизни».
О его эмоциональном дефиците пытались высказаться и другие близкие ему люди. Так, Леопольд Инфельд заметил: «Я не знаю никого, кто был бы столь же одинок и бесстрастен, как Эйнштейн… Его сердце никогда не кровоточит, он спокойно и радостно двигается по жизни, не испытывая сильных эмоций. Его необычайная доброта и любезность совершенно обезличены, они словно исходят от существа с другой планеты».
Три женщины – секретарь Элен Дюкас и любимая сестра Майя с ее дочерью Марго – жили с Эйнштейном душа в душу до конца его жизни, причем сестра и приемная дочь куда больше любили проводить время с ним, нежели с собственными мужьями. И сей факт лишний раз подтверждает, что с Эйнштейном можно было уживаться так, чтобы это нравилось ему самому. Хотя стоит признать и то, что в этих взаимоотношениях никто не требовал от него того особого эмоционального участия, на которое рассчитывают обычные домочадцы.
В своем эссе 1949 года «Почему социализм?» Эйнштейн заявил: «Человек – существо одновременно одинокое и социальное». И в его случае это было именно так.
Негодный муж
Брак – это цивилизованная форма рабства.
Альберт Эйнштейн (по свидетельству Конрада Вахсмана)Эйнштейн был просто не создан для брачных уз – хотя это не помешало ему жениться целых два раза. Обеим его женам было с ним не легко, хотя первая пострадала куда больше. То, как он обращался с ними, не только отражало эмоциональную глухость, которой он мог страдать, но выдавало в нем человека, который – несмотря на репутацию великого гуманиста в глазах всего остального мира – способен на жестокость с теми, кого должен был защищать надежней, чем кого-либо еще.
Разбив, и весьма жестоко, сердце Мари Винтелер, он влюбляется в однокашницу по цюрихскому Политехникуму – девушку по имени Милева Марич, уроженку страны, сегодня известной как Сербия.
Родившись на несколько лет раньше Эйнштейна, в 1875 году, Милева росла очень одаренным ребенком. Дочь солдата и бывшей крестьянки, она преуспевала по всем предметам и в 1984 году закончила с высшими оценками традиционно мужскую Королевскую классическую гимназию в Загребе. А в цюрихском Политехникуме стала единственной женщиной на своем потоке в год поступления.
Эйнштейн и Милева тесно сошлись сразу после знакомства, хотя большинство их знакомых полагало, что этому союзу долго длиться не суждено. Милева страдала сразу от нескольких недугов, включая туберкулез и деформацию бедра, из-за которой сильно хромала, и эти обстоятельства часто вводили ее в депрессию. Эйнштейн, человек жизнерадостный и обаятельный, то и дело флиртовал с окружающими дамами. С Милевой же его роднила не столько страсть, сколько ментальное сходство, и поначалу их отношения развивались неспешно в атмосфере взаимного интеллектуального обожания. Серьезное сближение между ними началось по возвращении Милевы со стажировки в Гейдельбергском университете. Осторожный флирт перешел в неподдельную страсть с яростными ссорами и не менее жаркими раскаяниями. Их пылкая переписка тех дней полна самых ярких эмоций – от подростковых любовных признаний («Моя жизнь без тебя – не жизнь», писал Эйнштейн) до почти комичных банальностей («Мы так хорошо понимаем темные души друг друга, но при этом продолжаем пить кофе и есть сосиски» и т. п.). Решающим же – по крайней мере, для Эйнштейна – фактором явилось то, что их отношения скорее способствовали его научным изысканиям, нежели отвлекали его от работы. Милева была отнюдь не «сторонней наблюдательницей», какая, по мнению многих знакомых, составила бы Эйнштейну куда лучшую пару; эта женщина оказалась способна шагать нога в ногу с его интеллектом. Так, одно из писем Эйнштейна, в котором он очень живо расписывает их будущую совместную жизнь, заканчивается сакраментальной фразой: «И вот тогда мы наконец-то займемся электромагнитной теорией света Гельмгольца».
Милева питала большие надежды на построение своей собственной научной карьеры; однако ее амбиции начали угасать после того, как она провалила выпускные экзамены – сначала в 1900-м, а потом и в 1901-м году. Причем во втором случае она уже носила под сердцем ребенка Эйнштейна – дочь, которая родилась в начале 1902 года на родине Милевы, в городе Нови-Сад. Эйнштейн поклялся заботиться о ней и ребенке. «Мои научные цели и повседневные проблемы, – уверял он ее, – не помешают мне принять в вас самое подобострастное участие». Тем не менее он не соглашался жениться на ней, из-за чего их отношения становились все более натянутыми.
Их дочь получила имя Лизерль, но все, что с ней стало в дальнейшем, покрыто до сих пор не разгаданной тайной. К самой идее стать отцом на столь раннем этапе своей карьеры Эйнштейн относился с большим сомнением. До рождения Лизерли, а также пока Милева оставалась за границей, он писал о своей дочери: «Я так люблю ее, хотя еще ни разу с ней не встречался!» Однако он не помчался в Сербию, как только Лизерль родилась, и нет никаких свидетельств того, что о факте ее рождения знал хоть кто-либо из членов его семьи. Он знал, что его родителей это известие не обрадует, поскольку те всегда отзывались о Милеве очень нелестно (по горькой иронии судьбы, много лет спустя сам Эйнштейн еще жестче ругал своего сына, Ганса Альберта, когда тот связался с партнершей старше себя). В Швейцарию Милева возвратилась одна, оставив Лизерль в родительском доме. Ходили слухи, что девочка умерла от скарлатины в 1903-м, хотя не исключено, что ее просто отдали на удочерение в другую семью. О брошенной им дочери Эйнштейн впоследствии никогда не упоминал, ибо вся эта история, скорее всего, явилась чуть ли не самой темной и трагической страницей его жизни.
