Николай Заболоцкий - Стихотворения и поэмы
(«Возвращение с работы»)
Богатству тем и мотивов, которые мы встречаем у Н. Заболоцкого, отвечает и разнообразие применяемых им художественных средств.
С одинаковой легкостью прибегает он и к обстоятельному эпическому повествованию, иногда принимающему своеобразную ироническую окраску («Рубрук в Монголии»), и к величавой патетике оды («Город в степи», «Творцы дорог»), и к элегии («Завещание»), и даже к романсу («Можжевеловый куст» из цикла «Последняя любовь»).
Н. Заболоцкий — один из немногих современных поэтов, который сохраняет в своей художественной системе мифологические и античные образы, казалось бы одним своим появлением сразу делающие стихи старомодными: «Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева…» («Гроза»); «О, что бы я только не отдал взамен за то, чтобы даль донесла и стон Персефоны, и пенье сирен…» («Гурзуф»); вспомним также «Стирку белья».
Не только в пределах одной книги, но и в одном и том же стихотворении мы встретим у него акварельный «розовато-коричневый дым не покрытых листами ветвей» и красочно-романтический пейзаж:
Ползут по деревьям туманы,
Фонтаны умолкли в саду.
Одни неподвижные канны
Пылают у всех на виду.
Так, вытянув крылья, орлица
Стоит на уступе скалы,
И в клюве ее шевелится
Огонь, выступая из мглы.
(«Последние канны»)
В одном и том же стихотворении мы увидим удивительное соседство:
Были тут огнеликие канны,
Как стаканы с кровавым вином,
И седых аквилегий султаны,
И ромашки в венце золотом.
В неизбежном предчувствии горя,
В ожиданье осенних минут,
Кратковременной радости море
Окружало любовников тут.
И они, наклоняясь друг к другу,
Бесприютные дети ночей.
Молча шли по цветочному кругу
В электрическом блеске лучей.
А машина во мраке стояла,
И мотор трепетал тяжело,
И шофер улыбался устало,
Опуская в кабине стекло.
(«Последняя любовь»)
Надо было быть большим художником, чтобы звук невыключенного мотора, благодаря парадоксальному и в то же время точному слову «трепетал», так органически «вписался» в изысканную по краскам картину этого горького свиданья (отметим неназойливую аллитерацию, сопровождающую упоминание об этом звуке: «мотор трепетал тяжело»).
Надо было быть дерзким художником, чтобы в стихотворении «Стирка белья» нарисовать образ Афродиты — прекрасной человеческой души, как бы заново родившейся на этот раз не из морской пены, а из бесчисленных корыт скромных прачек. Незаметно, без навязчивой аллегоричности стирка «в городишке из хаток и лип», где уже века «бьются по ветру тысячи юбок, шароваров, рубах и онуч», превращается в образ великого очищения человеческой души, погрузившейся в народную глубь.
Начало стихотворения «Некрасивая девочка» прозаично и по интонации, и по словарю: «Заправлена в трусы худая рубашонка… Не торопясь к обеду, гоняют по двору…» Смелой рукой объединяет Заболоцкий воедино эти строфы с высоким пафосом последующих. Подчеркнуто беспощадный портрет «дурнушки» («рот длинен, зубки кривы») — со словами о «младенческой грации души», сквозящей в каждом ее движенье.
Секретом таких неожиданных сочетаний, дерзких переходов поэт владел в совершенстве. Поэтому и проявляется в его стихах «мир во всей его живой архитектуре», а не стилизованный согласно эстетическим представлениям автора о том, что в стихах будет выглядеть «красиво», а что — нет.
Н. Заболоцкий — выдающийся мастер прекрасного по своему благозвучию стиха. Величавые раздумья, горделивый восторг познания мира часто воплощены в его произведениях в плавных периодах, в строфах с широким использованием анафоры, разнообразных синтаксических параллелизмов, а иногда и внутренней рифмы. Читатель мог это заметить уже по некоторым ранее приводившимся отрывкам. Можно, однако, привести еще множество примеров:
Поселись на высоком шесте,
Полыхая по небу восторгами,
Прилепись паутинкой к звезде
Вместе с птичьими скороговорками.
Повернись к мирозданью лицом,
Голубые подснежники чествуя,
С потерявшим сознанье скворцом
По весенним полям путешествуя.
(«Уступи мне, скворец, уголок»)
И я лежал, схватившись за каменья,
И надо мной, сверкая, выл поток,
И камни шевелились в исступленье
И бормотали, прыгая у ног.
И я смотрел на бледный свет огарка,
Который колебался вдалеке,
И с берега огромная овчарка
Величественно двигалась к реке.
(«Ночь в Пасанаури»)
Или такие стихи, как «Еще заря не встала над селом…», «Я не ищу гармонии в природе», «Храмгэс», «Сагурамо», «Город в степи» и многие другие.
Только на первый взгляд может показаться неуместно архаическим размер, избранный им для стихотворения «Воздушное путешествие»:
В крылатом домике, высоко над землей,
Двумя ревущими моторами влекомый,
Я пролетал вчера дорогой незнакомой,
И облака, скользя, толпились подо мной.
На самом деле эта торжественная плавность интонации удивительно под стать полету, когда под вами с обманчивой медлительностью проплывает земля. А в следующей строфе, благодаря ее синтаксическому построению и аллитерации, как бы отзывается гул винтов:
Два бешеных винта, два трепета земли,
Два грозных грохота, две ярости, две бури,
Сливая лопасти с блистанием лазури,
Влекли меня вперед. Гремели и влекли.
Необычайно живописно передано в другом стихотворении приближение грозы:
Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась и смешалась с травой.
Всё труднее дышать, в небе облачный вал шевелится,
Низко стелется птица, пролетев над моей головой.
Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь
вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов — первых слов на родном языке.
(«Гроза»)
Ощущение затрудненного дыхания и нарастающего напряженья возникает здесь не только благодаря точнейшим деталям и эпитетам («Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке»), но и благодаря прерывающим звучание строк паузам. На фоне всего отрывка рельефно выделяются две последние строки, где неожиданный перенос (enjambement) и впрямь дает ощущение громового раската.
Вот взрыв в «Творцах дорог»:
Завыл, запел, взлетел под небо камень,
И заволокся дымом весь карьер.
Многоударная первая строка, изобилующая глаголами и аллитерированная («з-з-з»), сменяется долгим безударным «зачином» второй («И заволокся…»), что дает почти физическое ощущение взрыва, наступившей за ним тишины и безмолвно растекающегося по карьеру дыма.
А вот — для контраста — бесшумное, плавное движение лебедя:
Плывет белоснежное диво,
Животное, полное грез,
Колебля на лоне залива
Лиловые тени берез.
(«Лебедь в зоопарке»)
* * *Мы часто говорим о том или ином ушедшем от нас человеке, что это случилось безвременно, когда он был в расцвете сил. По отношению к Н. Заболоцкому это особенно верно. Николай Алексеевич Заболоцкий умер 14 октября 1958 года в Москве.
Драматические обстоятельства личной и творческой судьбы поэта помешали ему получить заслуженное признание при жизни. Творческий путь его был нелегок и сложен; при всем своеобразии таланта Н. Заболоцкого его поэтическая биография отразила определенные закономерности литературного процесса, происходившего а нашей стране с двадцатых по пятидесятые годы.
Не сразу, по-своему, но Н. Заболоцкий проделал ту же эволюцию, что и многие поэты, начинавшие с некритического следования увлекавшим их в молодости образцам «левого» искусства. Он не замкнулся в позе «непризнанного гения», а неизменно расширял круг своих наблюдений, тем, героев, притягивая к себе все большее читательское внимание. При этом он не насиловал своего дарования, а доискивался в нем еще не использованных возможностей, стремился к высшей художественной ясности и законченности. В этом смысле путь Заболоцкого по-своему поучителен. Сам поэт утверждал, что не может сбросить со счета свои ранние стихи, которые какими-то сторонами вошли в его творческий опыт, но объективно поэт преодолел свои ранние опыты зрелым творчеством — он не только раздвинул границы своего искусства, но и внес в него то жизненное и нравственное содержание, без которого нет и не может быть настоящего большого искусства. Перед нами пример того, как сама жизнь, действительность, история перестраивают душу художника, ведут его от узко-индивидуалистического взгляда на мир и на человека — к глубокому, верному пониманию и правдивому изображению главных, решающих сторон жизни. От фантасмагории и гротеска — к глубоким раздумьям, к художественной правде, к классической ясности, к революционному гуманизму.
