Александр Лавров - От Кибирова до Пушкина
Годом раньше Лев Копелев опубликовал в № 16 «Континента» литературно-критический очерк «Памяти Александра Галича», однако в дальнейшем с этим журналом не сотрудничал. Поскольку в период эмиграции резко усилились мировоззренческие расхождения между А. Солженицыным и Л. Копелевым, а «Континент», как правило, отстаивал позиции А. Солженицына, то трещина раскола пролегла также между Копелевым и Максимовым. Но подлинной причиной личного конфликта между ними стал, на наш взгляд, именно уничтожающий отзыв Л. Копелева о «Саге», которого В. Максимов уже не смог ни забыть, ни простить. Начисто отрицая художественные достоинства данного текста, сравнивая литературный стиль и уровень полемики «Саги» с фельетонами Д. Заславского, статьями Вс. Кочетова и Н. Грибачева, Л. Копелев писал:
Субъективно В. Максимов стремится ниспровергнуть метафизическое зло коммунизма, отстоять достоинство России, вразумить невежественных туземцев дикого Запада, которые не понимают, как опасны для них свобода печати, ужасы плюрализма и недостаточное почитание единомышленников и покровителей Максимова.
Но объективно он более всего помогает советской пропаганде и западным сталинистам. Он вооружает их аргументами и наглядными пособиями: вот он каков, наш идеологический противник, которого великодушные советские власти отпустили на все четыре стороны, вот его подлинное лицо яростного врага демократии и либерализма: несогласным он злорадно сулит кольца в «носорожьих ноздрях» и «следственные стойла»![1249]
После публикации «Саги о носорогах» за В. Максимовым в определенных кругах третьей эмиграции закрепилась репутация антилиберального публициста и редактора, сторонника автократии, который отрицает плюрализм и ценности западной демократии. И хотя при внимательном и подробном, номер за номером, чтении «Континента» легко убеждаешься, что это было совсем не так, излишне запальчивый и действительно грубый тон «Саги», увы, сделал свое дело. В одном из сатирически выведенных персонажей читатели «Саги» легко узнавали Генриха Бёлля, который помогал гонимым в СССР писателям, дружил с диссидентами и правозащитниками, принял в своем доме высланного из страны А. Солженицына. Именно карикатурное, брезгливо-пренебрежительное изображение Г. Бёлля (хотя имен и фамилий В. Максимов предусмотрительно не называл) вызвало наибольшее возмущение.
Представители третьей «волны» эмиграции — особенно старшее поколение, «шестидесятники» — неизбежно втягивались в политические баталии. Блестящий филолог Ефим Эткинд в ответ на упреки своего ленинградского друга Игоря Дьяконова в том, что он публикует на Западе политизированную публицистику, объяснял в частном письме от 26.07.1976 года:
Вы пишете, тут есть другие — это неправда, других почти нет. Или, вернее, они в самом деле — другие, чем я. Одни — православные монархисты, другие — националисты-русопяты, третьи — обожатели западного капитализма, четвертые — обыватели, потребители, принципиальные паразиты. И вот мы здесь, среди этих соотечественников, и люди Запада с изумлением на нас смотрят: откуда эти ископаемые? Эти воинствующие азиаты, иногда талантливые, но всегда — азиаты? Александр Исаевич произносит речь, где превозносит Франко — а все глядят на меня: вы что, все такие? У вас вся интеллигенция такая? Максимов пишет очередную статью, где социалистов и демократов называет дебилами. Коржавин сожалеет, что американцы ушли из Вьетнама и тем самым предали дело свободы… Когда оказываешься здесь, то понимаешь, что ответственность — твоя. Что необходимо сказать западному читателю, кто мы такие, мы — советские — интеллигентные, современные, прошедшие войну и космополитизм, сталинскую душегубку и хрущевский «реабилитанс»; что главное, движущее нами — не ненависть, не белые или нацистские идеи или инстинкты, не стяжательство, а нечто иное. И это нечто надо сформулировать.[1250]
Имеет смысл, на наш взгляд, подчеркнуть определение «советские», которое Эткинд применяет в отношении интеллигенции, оказавшейся в эмиграции в 1970–1980-е годы. В. Максимов не употребил бы его никогда, поскольку пафос редактора «Континента» был принципиально и неизменно антисоветским. Е. Эткинд же (как и Л. Копелев) являлся убежденным сторонником «социализма с человеческим лицом», до конца дней сохраняя симпатии к марксизму и социализму.
В конце 1978 — начале 1979 года Е. Эткинд резко разошелся с В. Максимовым и А. Солженицыным именно потому, что находил в их взглядах неприемлемый для него экстремизм и русский национализм. Солженицына он обвинял в фанатизме и стремлении соединить государственную власть с церковью, наподобие аятоллы Хомейни («Solzhenizyn will einen Ajatollah». Интервью газете «Die Zeit», 28 сентября 1979).
К концу 1980 года заметно обострилась полемика внутри эмигрантской среды в целом. В письме от 17 ноября Е. Эткинд с горечью сообщал филологам М. Альтшулеру и Е. Дрыжаковой, живущим в США:
Видали ли Вы «Континент» № 25? «Колонку редактора» с обвинениями в адрес Синявского и мой — будто мы агенты ГБ? Горько мне не это (ну, ругается пьяный…), а другое: молчание ЗДЕСЬ тех, кто не смолчал бы ТАМ. Тех, кто достаточно хорошо знает меня, чтобы не позволить плевать большим тиражом. Тех, кто знает, что за традиции выработала русская публицистика и журналистика за многие десятилетия. Таких, кто знает это, здесь слишком много.[1251]
«Колонка редактора» в № 25 «Континента» под названием «Немного об эмигрантских распрях» была действительно крайне резкой по тону. В. Е. Максимов (задетый за живое, раздраженный) нападал на «профессоров» новой выпечки, громко именующих себя «изгнанниками и политическими эмигрантами», что не мешает одному из них «после семи лет своего заграничного диссидентства получить от родного правительства постоянный советский паспорт для проживания за рубежом, а другому отправлять свою жену в беспрепятственные вояжи по маршруту Париж — СССР и обратно»[1252]. По сути, это было обвинение А. Синявского и Е. Эткинда в политическом предательстве, в заигрывании с советской властью. Подобные обвинения становились тем интенсивнее, чем чаще оба парижских профессора публично выступали (не только в Европе, но и в США) против В. Максимова, А. Солженицына и всего так называемого «правого» крыла русской эмиграции.
С внутренней оглядкой на «Континент», с задачей противостояния ему в № 12 «Синтаксиса» (1984) была опубликована своего рода декларация независимости (написанная, очевидно, М. В. Розановой). В ней подчеркивалась особая роль и миссия этого издания:
«Синтаксис» был задуман как журнал беспартийный и независимый — от окрика «вождя», от силы денег, от «истины» в последней инстанции. Мы предаем гласности не бесспорные, а зачастую спорные вещи и идеи, которые сплошь и рядом «не проходят» в других журналах по причинам, от качества материала не зависящим. Идее единой, авторитарной «истины», хранящейся в кармане больших начальников, мы противопоставляем в первую очередь вопрос о том, насколько интересна, свежа, оригинальна присланная нам статья, насколько она способствует разнообразию взглядов и стилей — развитию самостоятельной мысли и творчества в современной России.[1253]
В № 13 «Синтаксиса» была помещена редакционная заметка «Кто такая госпожа эмиграция?», в которой выражалось возмущение инсинуациями со стороны «Континента»:
Вот журнал «Континент» (№ 42, с. 356) всем редакционным составом, с мрачной торжественностью извещает о существовании каких-то доподлинно известных журналу агентов КГБ — в виде «некоторых „представителей“ третьей эмиграции». Однако имена этих мерзавцев почему-то не называет. Почему? Из гуманных соображений? По склонности к символизму, к поэтике намеков и туманных иносказаний? По обычаю оперировать таинственным определением «некоторые», заимствованному из советских газет и создающему атмосферу зловещей сверхсекретности и взаимной подозрительности? Или это просто такой художественный прием полемики, и редакция «Континента», сознавая, что клевещет, опасается, как бы названные имена не привлекли ее в суд за клевету?[1254]
От такой душевной болезни — «психопатии на социально-политическом уровне» — «Синтаксис» предлагал «лечиться не страхом, а смехом».
В № 14 и 15 (1986) центральное место было отведено полемическим статьям А. Синявского, направленным против А. Солженицына: «Солженицын как устроитель нового единомыслия» и «Диссидентство как личный опыт». В № 17 (1987) их дополняла статья «Чтение в сердцах», которую писатель посвятил анализу работы А. Солженицына «Колеблет твой треножник…» (в ней содержалась нелицеприятная оценка книги А. Терца «Прогулки с Пушкиным»). Таким образом, «Синтаксис» открыто и убежденно позиционировал себя как либерально-демократическое, плюралистическое издание, чурающееся любых форм теократии и авторитаризма. А. Синявский при каждом удобном случае — и устно, и печатно — вступал в публичную полемику с А. Солженицыным, отвергая идеологическую составляющую писательского творчества, отстаивая артистическое начало в искусстве, художественный поиск и эксперимент.
