Грэм Хэнкок - Ковчег завета
СВЯТИЛИЩЕ КОВЧЕГА
На следующий день — 17 января — мы встали еще до рассвета. Эд собирался заснять ряд общих планов на восходе солнца, и Хагос подсказал, что вершина одного из скалистых холмов за городом послужит удобной точкой для съемки.
Поэтому мы встали уже в половине пятого утра, подняли с постели нашего водителя Тесфайе, спавшего с местной проституткой почти постоянно со времени нашего прибытия в Аксум. Еще до пяти мы выехали, выставив в окошко антенну коротковолнового приемника Эда. Слышимость была плохая из-за статических разрядов. Тем не менее мы ухитрились разобрать в новостной программе, что в Персидском заливе в конце концов разразилась война, что американские бомбардировщики сделали за ночь сотни самолето-вылетов на Багдад, причинив огромные разрушения. Иракские же ВВС вроде бы не смогли поднять в воздух ни одного истребителя.
— Похоже, что все уже кончено, — с удовлетворением в голосе прокомментировал это сообщение Эд.
— Сомневаюсь в этом, — сказал Хагос. — Подождем и увидим.
Мы помолчали некоторое время, слушая новые сообщения, пока Тесфайе вел джип по крутой дороге к вершине холма. Небо все еще оставалось почти полностью темным, и водитель, наверное, еще мысленно видел оставленные позади наслаждения, так как однажды он едва не перевернул машину, а в другой раз чуть не свалился в пропасть с края небольшого утеса.
Мы с Эдом и Хагосом правильно поняли этот намек и поспешили выбраться из машины. Оставив Тесфайе развлекаться с маскировочной сеткой, мы пешком поднялись на вершину.
То была короткая прогулка по старому полю боя.
— Здесь укрепились остатки аксумского гарнизона, когда мы отвоевали у них город, — сообщил Хагос. — Это были крутые парни из семнадцатой дивизии, но через восемь часов мы разбили их окончательно.
Вокруг было множество разбитых армейских грузовиков, сожженных бронетранспортеров и подбитых танков. Всходило солнце, и под ногами я разглядел массу неиспользованных боеприпасов. Повсюду валялись стреляные гильзы и осколки шрапнели. Было там и несколько восьмидесятимиллиметровых минометных снарядов, проржавевших, но не разорвавшихся, о которых никто не позаботился.
В конце концов мы добрались до вершины, увенчанной разбитым и почерневшим остовом барака. И вот я стою под малиновым утренним небом и мрачно взираю на раскинувшийся внизу город.
За моей спиной возвышались развалины здания. Его гофрированная алюминиевая крыша, частично оставшаяся неповрежденной, жутко скрипела и визжала под холодным утренним ветром. На земле под моими ногами валялась солдатская каска, разбитая на уровне брови неизвестным снарядом. Чуть дальше, в воронке, виднелся полусгнивший солдатский ботинок.
Стало заметно светлее, и далеко внизу я разглядел сад в центре Аксума, где находилась основная масса гигантских стел. Дальше за пустынной площадью, в изолированном месте возвышались зубчатые стены и башни великолепной церкви Святой Марии Сионской. А рядом с этим внушительным зданием стояла, окруженная колючей проволокой, приземистая серая гранитная часовня без окон, с куполом зеленой меди. Это и есть святилище ковчега, близкое и одновременно далекое, доступное и одновременно недоступное. В нем покоится ответ на все мои вопросы, подтверждение или опровержение всей моей работы. И я взирал на нее с жаждой и уважением, с надеждой и волнением, с нетерпением и одновременно с неуверенностью.
СОЛОМЕННЫЕ ЧУЧЕЛА
К завтраку мы вернулись в домик для гостей. И сидели там первую четверть дня в окружении необычно хмурых и задумчивых тиграи, пришедших послушать новости по хрипящему приемничку Эда, которые Хагос старательно переводил им. Оглядывая их лица — юные и старческие, красивые и обыкновенные, — я был поражен острым интересом этих людей к далекой войне. Может быть, она отвлекала от своего, домашнего конфликта, убившего или искалечившего стольких жителей этого маленького городка. Может быть, она пробуждала сочувствие при мысли о жестоких бомбежках, которым подвергались другие.
Воспринимая нюансы этой сцены, я сообразил, что подобная свобода собраний была совершенно не возможна для запуганных горожан в то время, когда Аксум еще находился под контролем эфиопского режима. И мне казалось, что — пусть даже здесь царила страшная бедность, были закрыты школы, люди не могли открыто передвигаться из страха перед воздушными налетами, крестьяне почти не распахивали своих полей и всем грозил голод — дела здесь шли лучше, гораздо лучше, чем прежде.
Около одиннадцати, после завершения плана съемок Эда на этот день, мы с Хагосом вышли на прогулку в город в сторону парка стел. В одном месте мы прошли мимо живописного настенного панно НФОТ, в котором президент Менгисту был изображен в виде кровожадного демона с запятнанной кровью свастикой на фуражке и цепочками вооруженных солдат, выходящими из его рта. Шестерка МИГов кружила вокруг его головы, его окружали танки и пушки. Подпись на тигринья гласила: «Мы никогда не встанем на колени перед диктатором Менгисту».
Мы шагали по усеянным выбоинами улицам Аксума мимо небогатых рыночных прилавков и пустых магазинов, среди простеньких домов, навстречу струившемуся потоку пешеходов — монахов и монахинь, священников, уличных мальчишек, величественных старцев, крестьян, горожан, женщин с большими глиняными кувшинами с водой, группок подростков, старавшихся, как их сверстники в других странах, выглядеть стильными. И мне подумалось: еще несколько лет назад я благосклонно взирал бы на то, как правительство переселяет всех этих людей на новые места.
— Хагос, все так изменилось в Аксуме после изгнания правительственных войск. Никак не могу понять, в чем дело, но здесь царит совершенно другая атмосфера.
— Это потому, что никто уже не боится, — подумав, ответил представитель НФОТ.
— Даже бомбежек и воздушных налетов?
— Конечно, мы их боимся, но скорее из досады, нежели из страха. К тому же мы находим способы избежать их. В прошлом, когда режим еще держался здесь, мы не могли избежать жестокости местных гарнизонов, пыток, случайных арестов. Этот ужас слишком долго подавлял нас. Когда же мы преодолели страх, знаете что случилось?
— Нет, а что?
— Мы обнаружили, что этот страх нагоняют соломенные чучела и что свободу нужно лишь взять в свои руки.
Мы подошли к саду стел. Прохаживаясь среди огромных монолитов, я поражался искусству и умению забытой культуры, создавшей их. И вспомнил, как в 1983 году монах-хранитель говорил мне, что их устанавливали с помощью ковчега — «ковчегом и небесным огнем».
В то время я еще не понимал, как следует воспринимать слова старика. Сейчас же, после всего, что узнал, я уже понимал, что он мог говорить правду. За свою историю священная реликвия совершила немало замечательных чудес, так что подъем нескольких сотен тонн камня не составил бы для нее особого труда.
ЧУДО, СТАВШЕЕ РЕАЛЬНОСТЬЮ
В четыре вечера в домик для гостей пришел отец Хагоса, сообщивший, что помощник главного священника примет нас. Он добавил, что по протоколу не сможет сопровождать нас на встречу, и подробно объяснил, куда мы должны явиться.
Мы с Хагосом пошли в церковь Святой Марии Сионской и вошли в лабиринт жилых помещений в задней части огороженного участка. Пройдя под низкой аркой, мы оказались перед дверью, постучали и были впущены в сад, где на скамейке сидел старий в черных одеждах.
При нашем приближении он шепотом отдал какую-то команду. Хагос повернулся ко мне и сказал:
— Вы должны остановиться здесь. Я буду говорить от вашего имени.
Начался серьезный разговор. Следя за ним на расстоянии, я чувствовал себя… беспомощным, парализованным, ничтожным, неполноценным. И размышлял, не следует ли мне броситься к старцу, чтобы взахлеб изложить свое дело. Но все же понимал, что мои страстные просьбы, какими бы прочувствованными они ни были, не будут услышаны ушами, которые прислушиваются лишь к ритмам традиции.
Наконец Хагос вернулся ко мне и объяснил:
— Я рассказал помощнику все. Он сказал, что не станет с вами разговаривать. Он сказал, что по такому важному вопросу, как ковчег, уполномочены говорить только Небураэд и монах-хранитель.
— Значит ли это, что Небураэд еще не вернулся?
— Еще нет. Верно. Но у меня хорошие новости. Помощник разрешает вам поговорить с хранителем.
Через несколько минут, пройдя по лабиринту пыльных тропинок, мы подошли к церкви Святой Марии Сионской. Обойдя ее, мы оказались перед металлической оградой, окружавшей часовню святилища. На какое-то мгновение я задержался, глядя сквозь решетку, мысленно рассчитывая, что секунд за десять я перевалю через ограждение и подбегу к запертой двери здания.
