Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 10
Мы говорили уже о том, что при депрессии, в числе характерных для нее признаков, содержится и интеллектуальное угнетение, в смысле некоторого заторможения интеллектуального процесса. Действительно, такое состояние переживается субъектом, замечается им; он испытывает, при этом, недостаток мыслей, появляющихся в поле сознания, бедность и скудость их. Но интересно, что не во всех случаях психического угнетения сосуществуют эти два признака. Хотя и не часто, но бывает так, что рядом с угнетающим эмоциональным тонусом субъект переживает в сфере чистоинтеллектуальной ту или иную степень возбуждения. Здесь будет наплыв мыслей, обилие их; в это время переживается иногда своеобразный, если можно так выразиться, вихрь их. В поле сознания они возникают одна за другой, в известной ассоциативной последовательности; здесь словно насильственно вспоминается многое из прежней жизни. Но все это покрывается мрачным аффективным состоянием; несмотря на возбуждение интеллектуального процесса, облегчаются и здесь лишь те ассоциационные звенья и цепи, которые соответствуют угнетающей эмоции. Иной раз, рядом с тяжелым эмоциональным тонусом и затруднением в сфере чисто интеллектуального процесса, наблюдается не подавление волевых проявлений и, вообще, психомоторной сферы, а возбуждение этой последней, и в это время субъект обнаруживает стремление к движению; при этом он не замечает физической усталости, которая временно словно им не воспринимается. Субъект может много ходить, ему трудно сидеть на месте; какая-то подсознательная сила не дает ему покоя, и он ищет забвенья в постоянном передвижении.
Изредка интеллектуальное заторможение и угнетение в сфере психомоторной не совпадают с мрачным настроением. И вот интересно отметить, что при циклотимии различные области нашей душевной деятельности, разграничиваемые, конечно, искусственно, могут находиться в данном периоде этого аномального состояния в неодинаковом положении, именно, в то время, как одна из сторон находится в состоянии угнетения, другая – оказывается возбужденной. Этот факт заслуживает внимания; он любопытен с теоретической точки зрения. Его же можно констатировать иногда и там, где циклотимик переживает фазу экзальтации; и в этих случаях на фоне общего экзальтативного процесса обнаруживается депрессия той или другой сферы душевной деятельности.
Слабо выраженные циклотимические состояния заметны лишь самому субъекту, их переживающему; тут иногда идет дело о таких состояниях, которые близки к норме. Но вот вопрос, имеем ли мы нечто аналогичное, качественно сходное в душевной деятельности нормальных лиц или же это – аномалия в распределении душевной энергии, носящая специфический характер, и ее генез связан с какими-то особенностями нервно-психической организации.
Изменения настроения обычного свойства, стоящие в связи с получаемыми впечатлениями, не имеют ничего общего с циклотимическими проявлениями. Известная периодичность, та или иная форма ритма в душевном процессе здорового человека едва ли могут быть отождествляемы с той аномалией, которая известна под именем циклотимии. Естественные разочарования, разного рода душевные драмы, потрясения, перемены в миросозерцании, – все это отличается качественно от душевных переживаний циклотимика; все это – психические факты иного порядка.
Правда, может быть комбинация естественных переживаний с циклотимическими, и тогда нелегко бывает иной раз выделить ясно и определенно циклотимический элемент. При циклотимии изменение нашего подсознательного «я», вызванное физиологическими условиями, так велико, что высшая сознательная деятельность не может правильно себя проявлять. Надо добавить еще, что в периоде экзальтации стимулированная подсознательная сфера, при одаренности субъекта, может обнаружить себя в создании творческих произведений, имеющих большую ценность.
Много небезынтересного материала для патопсихологии дает наблюдение над патологическими личностями; здесь мы имеем дело с конституциональными, прирожденными особенностями характера. Так как в данной области не существует резкой и определенной границы между нормой и патологией, так как здесь есть пограничная область, то, понятно, и самое учение о характерах, наука «характерология» близко соприкасается с учением о патологических личностях.
Среди последних выделяется обширная группа так называемых «психастеников». В этих случаях существует своеобразное, но всегда определенное сочетание аномальных признаков; во-первых, в поле сознания таких индивидуумов появляются различные навязчивые идеи и представления. Те и другие находятся часто в полном противоречии с содержанием сознания в данный момент; сознательное «я» протестует против вторжения в его границы этих назойливых идей и представлений; но оно бывает бессильно с ними справиться и борьба с ними не всегда кончается с успехом для субъекта, если он просто только желает от них избавиться. То, что врывается в сознание в виде навязчивых психических феноменов, нарушает обычно естественный ход ассоциативного процесса. Субъект относится критически к своим аномальным явлениям в области сознания. Он считает их чуждыми его сознательному «я». Но это – не просто idées fixes. Навязчивые мысли и представления сопровождаются чувством тревоги; иногда эмоциональное состояние выражается в виде страха каких-либо предметов, именно, животных и т. д. Хотя психастеник и понимает, что его страхи абсурдны или странны, но он не может от них отделаться в данный момент.
Эта тревога, это своеобразное эмоциональное состояние, сочетающееся с навязчивыми мыслями, является одним из характерных признаков психастении.
Индивидуумы данной категории, сохраняющие критическое отношение к своим переживаниям, обычно привыкают к самонаблюдению над ними; и их рассказы о внутренней жизни представляют интерес для решения вопроса о генезисе таких аномальных состояний. Патологическая мнительность, повышенная тревожность, излишние сомнения и колебания составляют отличительные черты психастеников; и на всем этом у них лежит печать утрированности, скрупулезности, при чем, они сами хорошо сознают эти свои странности и психические недочеты. Любопытно, что лица данной категории обычно, в огромном большинстве случаев, обладают хорошо развитым моральным чувством. И иной раз даже приходится здесь встречаться со своеобразным патологическим альтруизмом. Итак, при психастении наблюдается вот это сочетание аномальных признаков, о котором была сейчас речь. Такое сочетание так характерно, что можно бы даже говорить о том, что между отдельными компонентами здесь существует не простая, а какая то органическая связь.
Мы видели выше, как толковались навязчивые психические состояния с точки зрения душевных конфликтов, сознательного и насильственного вытеснения некоторых эгоистических или криминальных побуждений и желаний, с точки зрения гипотезы аномальной символизации: Мне думается, к этому нужно бы добавить еще, что для появления психастенических признаков необходимо некоторое предрасположение. Кроме того, они возникают вероятно, когда в душе субъекта происходит сознательная активная борьба морального чувства с влечениями низшего порядка, насильственно подавленными, недостаточно освещенными логическими доводами, ни сублимированными, во выражению Freud’овской школы. Термин «психастения» в этом смысле получил значительные права гражданства после специальных исследований в этом направлении Pierre Janet; только что названный автор подчеркивает в этих случаях понижение психологического тонуса, ослабление функций, позволяющих воздействовать на реальность и воспринимать реальное. Действительно, надо согласиться, что этим предположением объясняется одна сторона дела, но лишь именно одна, но не вся совокупность того, что мы наблюдаем при психастении. Тонус самого психического процесса здесь не достигает необходимой интенсивности. Если же он повышается в зависимости от каких-либо условий, внутренних и внешних, то навязчивые состояния становятся слабее, а иногда даже могут на время исчезать от одного этого условия.
При логопатии, т. е., при патологическом резонерстве, существует словно совершенно противоположное психастении состояние. У логопатов нет сомнений и колебаний; наоборот, они самоуверены в своих выводах, рассуждениях, в действиях. У них наблюдается обилие суждений разного рода, обычно поверхностных, плохо мотивированных, иногда странных. У них бросается в глаза наклонность к паралогиям. Анализируя высказываемые таким субъектом соображения, обращая внимание на его логический процесс, можно легко убедиться в том, что суждения его весьма односторонни и что он часто неправильно пользуется даже обычными и ходячими понятиями. Иной раз его рассуждения могут показаться, может быть, оригинальными, но по существу они окажутся или неверными, или не имеющими никакой ценности. Здесь мы могли бы, пожалуй, говорить о слабости интеллектуального или логического чувства; и эта аномалия мешает субъекту замечать неправильность своих суждений; он лишен критического отношения к этим последним. Делая ясно неправильные или односторонние заключения, он этого не замечает, и не в состоянии их проверить ни сознательно, ни при помощи интеллектуальной эмоции. В общем, у него будет своеобразное паралогическое мышление, но степень этой аномалии будет, конечно, не одинакова в отдельных случаях. Почти всегда, если не всегда, паралогическое мышление сочетается с тою или иною степенью недостатка морального чувства. И те случаи, которые относились к moral insanity, показывают, что здесь о сохранении правильного мышления можно говорить лишь с чисто формальной стороны. На самом же деле в интеллектуальном процессе лиц, относящихся к этой категории, всегда имеется своеобразный изъян в форме паралогического мышления.
