Маркс Тартаковский - Человек — венец эволюции?
Вид человек разумный физически не так уж сильно изменился за 50 тысяч лет. Гигантский путь прошел лишь его Разум. Со мной в институте учился нивх, внук, можно сказать, первобытного охотника, ставший впоследствии писателем; значит, потенции его мозга ничуть не отличались от моих.
Однако в обычной для себя среде первобытный общинник никак не осознает свое индивидуальное бытие и в определенном смысле может быть уподоблен муравью или пчеле. В улье или в муравейнике воистину «единица — вздор, единица — ноль». Община — на века заведенный механизм, где индивид, скованный коммунальным инстинктом, всего лишь «винтик».
Табу — слово из языка древних полинезийцев — абсолютный запрет. Общинник не волен в своих действиях. Да он и не выделяет себя никак, собственного духовного мира у него еще просто нет. И невольное нарушение табу приводило в действие даже какие-то физиологические механизмы в человеке, могло вызвать так называемую «вуду-смерть». Скажем, маориец наткнулся на лакомый кусок и съел его. Но узнав, что это были остатки трапезы вождя, понял, что преступил табу и психологически настолько подготовил себя к неизбежной при этом, по его понятиям, смерти, что действительно умер. О подобном свидетельствуют многие этнографы.
Жизнь родового сообщества, его обычаи, условности составляют самый корень, суть психики каждого из его членов. Коммунальный инстинкт, иначе говоря духовная власть коллектива, довлеет до такой степени, что возможно даже излечение некоторых болезней единственно путем внушения. Такова оборотная, более привлекательная сторона «вуду-смерти». (Вспомните феноменальную популярность нынешних «телепатов» (от «телевизор») — и вы поймете, как и поныне силен древний коммунальный инстинкт.) Целительная сила прежде всего в том, что сам целитель (колдун, шаман) ощущал свою сверхъестественную власть. Да он и олицетворял подлинную духовную власть общины над индивидом.
Преступивший табу не мог даже скрыть этого. Достаточно было объявить, обставив это некоторыми магическими приемами, что «преступник» умрет еще до захода солнца (свидетельство этнографа Л. Штернберга, жившего среди удэгейцев), чтобы он, раз уж не пришла сама по себе «вуду-смерть», наложил на себя руки.
Итак, абсолютная психическая общность племени. Порабощение каждого еще настолько неосознанное, что это и нельзя даже назвать рабством. Пока бессмысленно ставить вопрос о свободе и зависимости, столь занимающий ныне наш дух. Ибо, ощущая себя рабами, мы тем самым прежде всего осознаем себя людьми.
Учтем, правда, что непререкаемые табу в пору первобытного коммунизма являлись, скорее всего, определенной необходимостью. Существование людей было еще таким скудным, на пределе физических возможностей, что нарушение привычного, налаженного хода жизни могло привести к катастрофе всю общину. Вместе с тем духовная тирания коллектива сковывала проявления индивидуальности, обрекала нашего предка на умственную апатию. Из века в век бытие шло по предопределенным кругам. Естественно, такое общество было исключительно стабильным. Кое-где, как, мы знаем, первобытный коммунизм сохранился вплоть до наших дней.
Чарльз Дарвин, наблюдавший во время своего кругосветного путешествия туземцев Огненной Земли, пишет: «Зимой, побуждаемые голодом, огнеземельцы убивают и поедают своих старых женщин… Как ни ужасна должна быть подобная смерть от рук своих друзей и родственников, еще ужаснее подумать о том страхе, который должны испытывать старухи, когда начинает подступать голод. Нам рассказывали, что старухи тогда часто убегают в горы, но мужчины гонятся за ними и приводят обратно на бойню у их собственных очагов!» Дикари убивают и поедают старух раньше, чем собак; когда м-р Лоу спросил мальчика, почему они так поступают, тот ответил: «Собачки ловят выдр, а старухи — нет».
То есть логика (приходится признать это) налицо. И даже Юмор, присущий, по мнению психологов, только человеческим существам: «Мальчик описывал, как умерщвляют старух… Он шутя подражал их воплям…» Для него здесь не было ничего противоестественного: нормально, когда меньшинством жертвуют ради большинства, ненужным (беспомощные старухи) ради нужного (собаки)… Это справедливо! (Попробуйте логически доказать, что это не так!).
А вот Дарвина удручала такая примитивная справедливость во всем, когда «даже кусок ткани, полученный кем-нибудь (в обмен или в подарок от членов команды „Бигля“. — М.Т.), разрывается на части и делится так, что ни один человек не становится богаче другого». Ученый проницательно замечает, что «полное равенство среди огнеземельцев должно надолго задержать их развитие», ибо нет стимула не только к творчеству, но и вообще к труду.
Свяжем оба этих наблюдения Дарвина. У человека нет собственности — и сам он еще, в сущности, не принадлежит себе. Его, как мы видели, можно съесть…
Что такое собственность? Читаем в «Словаре» Вл. Даля: «Собь — все своё, имущество, животы, пожитки, богатство; свойства нравственные, духовные, и все личные качества человека»… (выделено мной. — М.Т.). Личное, то есть духовное, отражено в собственности — в материальном. Нет противопоставления.
В самом деле, обязанность каждого живущего (так считает народная мудрость) «посадить дерево» (сад), «выстроить дом» (создать брачный союз), «воспитать сына» (детей) — что это, как не «самостоянье человека» (слова Пушкина)?.. И напротив, в самом словосочетании «общественная собственность» (противоестественном, если опять-таки вспомнить Даля: «Собственность — именье и всякая вещь как личное (!) достоянье») очевиден приоритет чего-то внечеловеческого над конкретным человеком.
«Мое» немыслимо без осознания своего «я». Мой — дом, мой — скот, моя — земля, мое — «я». Эту прямую связь материального с духовным археологи уверенно отмечают с того момента, когда наши далекие предки уже не бросают умершего сородича, а зарывают в землю (сжигают на костре…) — обычно вместе с какой-то принадлежавшей тому утварью. Индивид приобретает значимость. Его уход из жизни уже замечен. Кстати, когда не было нужды в людоедстве, огнеземельцы — современники Дарвина уже погребали или кремировали трупы. То есть и там, на краю земли, очевидна железная поступь истории, хоть и чрезвычайно медленная.
«Мое» началось не только с захвата части того, что произведено обществом (бывает и так), но прежде всего с выделения личной доли труда. Коллектив вынужден согласиться на такое нарушение «священной» уравниловки. Лучше доедать за умелым удачливым охотником, чем голодать. Появляется личная заинтересованность этого охотника (собирателя, пахаря, рыболова) — и вот мы уже на пути к личности.
Правда, далек еще этот путь. Но перед нами уже не особи, не муравьи или пчелы в человечьем обличье, а по меньшей мере индивиды. У каждого так или иначе не только свои способности и возможности, но и «свои интересы», свои предпочтения и антипатии. В любви — тоже… «Мое достояние» — это важно! — должно достаться «моему потомку»…
Словом, осознание себя — «Я» — величайшее открытие человека; без этого немыслим сам ход мировой истории.
Индуисты верят в перевоплощение душ. Перевоплотиться можно во что угодно, даже в придорожный камень. Во всяком случае в любое животное. В мерзкую жабу или в священную корову — в зависимости от того, что перевешивает в этой жизни: грехи или добродетели. Поверьте в это — и все вопросы, вставшие перед нами здесь уже на первой странице («Как Я возник?»), будут сняты…
Но если даже убрать все материальные препоны таких перевоплощений, забыть о них, окажется, что и в этом случае невозможно стать ни камнем, ни даже собакой или обезьяной. Ведь необходимо как минимум осознать себя в новом качестве. А на это никто — кроме человека! — не способен.
Ребенок, осваиваясь в мире, в который он попал, прежде всего присваивает имена вещам и явлениям вокруг: ням-ням — еда, бибика — машина и т п. Себя он тоже называет только по имени, как если бы это был кто-то посторонний. Собственного внутреннего мира у него еще нет. Это же подмечено и писателями, изображающими людей родового строя: «Хитрая Лисица — великий вождь! — ответил индеец. — Он пойдет и приведет своих воинов…» (вместо «я пойду и приведу». — М. Т.).
Ветхозаветный Адам, сотворенный Богом, также прежде всего «нарек имена всем скотам, и птицам небесным, и всем зверям полевым». Мир еще как бы предельно прост, весь вовне, о сущностях, о глубине постижения еще нет и речи… Так ли уж нет?.. Растет в ветхозаветном саду «древо познания добра и зла», которое, похоже, и самому Господу неподвластно. И заповедал он Адаму строго-настрого: «Не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь». Речь здесь, конечно же, о «вуду-смерти», которая непременно настигнет нарушившего табу.
Но миф обгоняет обычное ленивое течение времени. И вот уже перед нами человек, преодолевающий первобытное сознание, фантом общности. Мудрый змий нашептывает Еве: «Нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их (плоды познания), откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».
