Таисия Паниотова - Культурная история Запада в контексте модернизации (XIX начало XXI в.)
Буржуазные революции 1830, 1848-1850 гг. всколыхнули Европу. Революционная ситуация сложилась в Испании. Однако следовавшие одно за другим восстания, государственные и военные перевороты, получившие научной литературе название «пяти испанских революций» (1808-1814, 1820-1823, 1834-1843, 18541856, 1868-1874), не привели в конечном счете к каким-либо серьезным государственным и общественным преобразованиям. В Италии общество карбонариев боролось за национальное единство, ирландцы протестовали против подчинения Великобритании, а греки восстали против турецкого владычества.
Преодоление остроты соперничества между ведущими державами и установление равновесия в Европе было сложным и длительным процессом. Но уже в последние десятилетия XIX в. началась борьба за сферы влияния, за передел мира. Колониальная экспансия привела к образованию гигантских колониальных империй. Подчинение более отсталых стран с целью эксплуатации их ресурсов не ограничивалось установлением политического и экономического господства, а сопровождалось подавлением локальных культур во имя универсализма западной индустриальной цивилизации. Это вызвало движение за национальное освобождение, которое обрело крупномасштабный характер.
Не менее остро стоял и социальный вопрос. Условия труда и быта промышленного пролетариата были крайне тяжелыми. Их скрупулезному анализу посвятил свою работу «Положение рабочего класса в Англии» (1845) Ф. Энгельс. Его описания лондонских трущоб полны драматизма и глубокого сочувствия к обездоленным: «Дома, от подвала до самой крыши битком набитые жильцами, настолько грязны снаружи и внутри, что ни один человек, казалось бы, не согласится в них жить. Но всё это ничто в сравнении с жилищами, расположенными в тесных дворах и переулках между улицами, куда можно попасть через крытые проходы между домами и где грязь и ветхость не поддаются описанию; здесь почти не увидишь окна с целыми стеклами, стены обваливаются, дверные косяки и оконные рамы сломаны и еле держатся, двери сколочены из старых досок или совершенно отсутствуют, ибо в этом воровском квартале они собственно не нужны, так как нечего красть. Повсюду кучи мусора и золы, а выливаемые у дверей помои застаиваются в зловонных лужах. Здесь живут беднейшие из бедных, наиболее низко оплачиваемые рабочие, вперемешку с ворами, мошенниками и жертвами проституции»34.
В качестве примера Энгельс приводит почерпнутое из газет описание жилища умершей 45-летней Анны Голуэй: «Она занимала вместе со своим мужем и 19-летним сыном маленькую комнату в № 3 по Уайт-Лайон-корт, Бермондси-стрит, в Лондоне; там не было ни кровати, ни постельных принадлежностей, ни какой-либо мебели. Мертвая лежала рядом со своим сыном на куче перьев, которые пристали к ее почти голому телу, ибо не было ни одеяла, ни простыни. Перья так крепко облепили весь труп, что его нельзя было исследовать, пока его не очистили, и тогда врач нашел его крайне истощенным и сплошь искусанным насекомыми. Часть пола в комнате была сорвана, и вся семья пользовалась этим отверстием в качестве отхожего места»35.
Ф. Энгельс подчеркивает, что «Всё, что можно сказать о Лондоне, применимо также к Манчестеру, Бирмингему и Лидсу, ко всем большим городам. Везде варварское равнодушие, беспощадный эгоизм, с одной стороны, и неописуемая нищета – с другой, везде социальная война, дом каждого в осадном положении, везде взаимный грабеж под охраной закона, и всё это делается с такой бесстыдной откровенностью, что приходишь в ужас от последствий нашего общественного строя…»36.
Внедрение машин, выбросившее на улицу тысячи мужчин- рабочих, не привело к заметному сокращению низкооплачиваемого детского и женского труда. Детский труд широко использовался в различных отраслях промышленности. В угольных шахтах детей посылали в самые тесные забои, где не мог работать взрослый. Аналогичным образом их труд использовался на ткацких фабриках – дети могли пролезть и почистить ткацкий станок в местах, недоступных взрослым. Дети занимались чисткой узких печных труб, водостоков. Этот труд был сопряжен с опасностью, и нередки были несчастные случаи.
Сохранились записи Ч. Бернса, родившегося примерно в 1818 г., о его работе на фабрике: «Я начал работать на льняной фабрике, когда мне было 8 лет. Я должен был снимать катушки с намотанными нитями с прядильной машины. Рабочий день длился с шести часов утра до семи вечера с сорокаминутным перерывом на обед. У меня не было времени, чтобы позавтракать или утолить жажду после обеда. Если мы во время работы хоть на секунду останавливались, садились или разговаривали друг с другом, нас жестоко били».
Но даже во второй половине XIX в. сохранялось широкое применение детского труда, превратившееся на деле в систематическое убийство детей. В докладе образованной в 1864 г. в Англии парламентской комиссии, следившей за детским трудом, говорилось: «В Ноттингеме часто от 14 до 20 детей втиснуто в маленькую комнату не более 20 кв. футов, причем из 24 часов 15 уходили на работу, изнурительную вследствие однообразия и отвращения к ней, на работу, протекавшую среди самых антигигиенических условий. Даже самые маленькие дети работают с напряженным вниманием и с удивительной быстротой и почти никогда не замедляют движений своих пальцев, почти никогда не дают им отдыха. Когда к ним обращаются с вопросом, они не отрывают глаз от работы из боязни потерять хоть одну минуту. Чем более удлиняется рабочее время, тем чаще пускают надсмотрщицы… в дело “длинную трость” в качестве возбуждающего средства»37.
Наряду с детской рабочей силой, большим спросом пользовалась рабочая сила женщин. В модных мастерских рабочий день во время фешенебельных сезонов доходил до 15-18 ч, а в большинстве магазинов вообще не существовало фиксированного рабочего дня. Работницы-швеи трудились с 5 утра до полуночи, жили в крошечных мансардах в страшной нищете и тесноте. Рядом с рабочими местами нередко стояли колыбели маленьких детей. Миллионы женщин убивала чахотка, тиф, женские болезни.
Совместная работа мужчин и женщин на фабриках, проживание в бараках и рабочих коттеджах создавали благоприятную почву для деморализации общества. С введением ночной работы возросло число судебных преследований за преступления против нравственности. В Лондоне за один 1850 г. было возбуждено 2 тыс. таких преследований.
Одной из важнейших характеристик индустриального общества стало отчуждение. Из сферы производственных отношений оно распространилось на социальные нормы. В век господства буржуазии брак из союза любящих сердец окончательно превратился в брак по расчету. Как писал Т. Карлейль, в 99 случаях из 100, единственная связь между супругами это деньги. Все чувства обрели денежную стоимость. Действовал принцип «Woman is money» («Женщина – деньги»). Благодаря выгодной женитьбе было легко обрести капитал для расширения дела. С другой стороны, и женщина совершала сделку: свои деньги, молодость, красоту она обменивала на имя, положение в обществе и т. д. Не случайно «дополнением» такого брака выступают адюльтер и проституция (Ф. Энгельс). В европейских городах, пишет Э. Фукс в «Истории нравов», существовали сотни домов терпимости: в Мадриде в 1895 г. насчитывалось 300 таких домов, в Германии, особенно во Франкфурте, Гамбурге, Бремене, существовали целые улицы, занятые подобными притонами38.
Противоречия культуры буржуазного индустриального общества нашли свое продолжение и в современном постиндустриальном обществе.
Глава 2. ИЗМЕНЕНИЯ В ОСНОВНЫХ СФЕРАХ КУЛЬТУРЫ
2.1. Научно-техническая культура
В индустриальной цивилизации, утвердившейся в Европе в XIX столетии, главной ценностью стал научно-технический прогресс. И для этого были все основания. Как показали подсчеты П. Сорокина, «лишь только один XIX век принес открытий и изобретений больше, чем все предшествующие столетия, вместе взятые», а именно – 852739. В XIX столетии наука вступила в свой золотой век. Кульминационный взлет естественных наук, начавшийся в XVIII в., в конце XIX столетия завершился революцией в естествознании. Под натиском ошеломляющих физических открытий зашаталась и рухнула вся ньютоновская космогония с ее твердыми атомами – кирпичиками материи, независимыми атрибутами временем и пространством, механической причинностью.
Бурный научный и технический прогресс XIX столетия был обусловлен двумя духовными основами западноевропейской культурой верой в человека-преобразователя (Возрождение) и верой в активную роль его разума (Просвещение).
Как только ни называли современники XIX столетие! Машинный век, и это совершенно правильно, ведь именно тогда удалось наладить производство машин с помощью самих машин. От механической прялки «Дженни» (1765) человечество шагнуло к первому современному станку из металла, созданному английским механиком Г. Модсли, а от него – к автоматическому ткацкому станку Жаккара (1804).
