Александр Ферсман - Путешествие за камнем
Так прошел этот день; не знаю, как назвать его – трагическим или комическим. Мы как будто весело разговаривали друг с другом, и бурят напевал веселые песни, которые переводил мне Ларион.
То он пел обо мне, большом русском чиновнике, который приехал на его землю, чтобы проводить в ней железные дороги и мешать пастись мирным стадам; он пел о борьбе с мангадхаями,[28] у которых было не то 108, не то 1008 голов; и мне даже казалось, что иногда именно я был одним из этих мангадхаев, который мешает ему, будущему ламе, делать его священное дело. Он пел то заунывно, нараспев, в такт шага своей лошади, то вдруг громко выкрикивая какие-то заклинания, очевидно когда ему удавалось отрезать одну из голов страшного чудовища или победить его.
Но вот среди этих возгласов он вдруг круто остановил свою лошадь, быстро повернул ее направо, и на зеленом лугу, на краю большой реки, я увидел след колеса… Вот она, большая дорога в Ямаровку!
«Отсюда вам остался один день пути. Теперь…» – посмотрел он вопросительно на меня.
Я спрятал свой наган в кобуру и дал этим понять, что теперь все кончено.
Мы дружески простились с нашим проводником. Измученные этим необычным днем, быстро расседлали коней, подложили седла под головы и заснули сном человека, наконец нашедшего выход из тяжелой беды.
Да, из беды мы вышли.
На следующий день, все следуя течению бурной речки Чикой, мы дошли до курорта Ямаровки, где были встречены и обласканы врачом, а вскоре в большой столовой увидели и ту машину, о которой нам говорил бурят. Это было пианино, с громадными трудностями перевезенное зимой через хребты со станции Хилок.
Прошел год. «Красный камень» – алюминиевая руда – не был найден, но я не отказался от своей мысли. Очевидно, его надо искать дальше к востоку, где-нибудь в Северной Маньчжурии. И вот снова сибирский экспресс уносит меня в далекую Сибирь за тем же «красным камнем».
На станции Хилок я вышел из вагона на перрон подышать свежим воздухом. В одном из вагонов загорелась букса, и можно было успеть подняться на горушку и окинуть взором безбрежный лесной океан той тайги, в которой столь неудачно бродил я в прошлом году.
Когда я возвращался на вокзал, ко мне стремительно бросился какой-то незнакомый бурят. Он был одет в бурый ламаитский халат с широкими желтыми полосами, с желтым колпаком ламы на голове. Я не заметил, как в несколько секунд был окутан рукавами халата и оказался в нежных объятиях бурята, целовавшего меня.
Я долго не мог понять, что́ произошло, и даже сначала не узнал в буряте своего подневольного проводника прошлогодней поездки. Он ласково тряс мне руку и быстро-быстро на бурятском языке говорил мне какие-то непонятные слова. К счастью, неподалеку стоял железнодорожный служащий, знавший бурятский язык; он перевел мне рассказ молодого бурята, который вспоминал нашу прошлогоднюю встречу в чикойской тайге.
Я был смущен и поражен его отношением ко мне.
– Спроси его, – сказал я железнодорожнику, – разве он не сердится на меня: ведь я чуть-чуть не убил его.
– Нет, – ответил бурят, – ты сделал правильно; я на твоем месте сделал бы то же самое.
И это сознание правильности моего шага, может быть, даже некоторая гордость знакомством с человеком, который оказался таким же решительным, как он сам, сблизило нас…
Урок, который я получил тогда в одной из своих первых больших экспедиций, я запомнил на всю свою жизнь.
Я понял, что сам был виноват в плохой организации экспедиции, что лишь случайно мне удалось выбраться из беды самому и не вовлечь в беду других, что заслужил те слова укора, с которыми меня встретили по возвращении из экспедиции мои учителя и руководители по академии.
Я научился «быть умным», и с тех пор подготовка к экспедиции стала одним из самых важных моментов в моей работе. Я вспоминал всегда при этом замечательные слова Амундсена, который говорил, что «экспедиция – это подготовка», и годами готовился к путешествию, которое иногда продолжалось всего несколько месяцев. И когда он один раз отказался от этого основного принципа своей жизни и в стремлении помочь погибающей «Италии» без подготовки вылетел на самолете на Северный полюс, он нашел смерть. Какое трагическое доказательство своей правоты и подтверждение громадной роли подготовительной работы в экспедициях!
Урал
Введение[29]
Ровно четверть века прошло с тех пор, как я в первый раз, еще молодым ассистентом, отправился на Урал. Не так много лет, но сколько событий! И за истекшие 25 лет много нового дал Урал. Много раз приходилось мне за это время скитаться по Уралу, от его северных таежных хребтов и до его отрогов в ковыльных степях Казахстана. Много новых работ было начато за это время, но немного из них окончено.
Уральская минералогия осталась до сих пор ненаписанной. Ряд больших научных проблем остался неразрешенным.
Мы все должны считать себя в долгу перед Уралом, этой мировой жемчужиной минерального царства. Ведь не надо забывать, что настоящая научная минералогия родилась на Урале.
Если в XVIII веке первая точная систематика камней и их внешнее описание было дано плеядой шведских ученых: Линнеем, Валлериусом, Бромелем, Кронштедтом, то начало точной описательной минералогии было положено только у нас, в России, когда сначала академик Купфер впервые описал кристаллизацию турмалинов, а затем Н. И. Кокшаров в течение почти полустолетия в своей знаменитой «Минералогии России» дал основные точные константы минеральных видов.
Количественная минералогия и кристаллография родились на Урале. И когда в уютных барских кабинетах собирались академик Кокшаров, генерал Гадолин и князь Кочубей, то их беседы, тянувшиеся далеко за полночь, касались только камня – камня уральского. Каждый хвастался новыми приобретениями, показывал результаты новых измерений – отклонение углов в десять минут уже являлось или ошибкой, или большим достижением.
Гадолин своим математическим умом вносил точность во все расчеты, Кочубей с художественным чутьем подбирал штуфы редкой красоты, а Кокшаров со всей важностью своей грузной фигуры просто отбирал у приходивших к нему гостей хорошие кристаллы, прятал их у себя в столе, а затем приобщал к своей личной коллекции.
Разговоры прерывались карточной игрой. Проигрывались не деньги, а камни. Прекрасные штуфы переходили из коллекции Кокшарова в коллекцию Кочубея.
В эти вечера составлялись заметки для «Записок Минералогического общества». Кочубей рассказывал о Л. А. Перовском, о его знаменитой коллекции, которую он у Перовского купил за бесценок, о мальчишке Пермикине, которого пригрел за изумруды граф Перовский и который затем стал уральским миллионером.
И несмотря на эту своеобразную обстановку, постепенно здесь выяснялись точные цифры нашей минералогии. Постепенно накапливались знания об уральском камне. Богатейшие россыпи топаза, эвклаза, берилла, хризоберилла Санарки и Каменки превращались в «уральскую Бразилию».
Ученики Кокшарова по Горному институту посылали ему с уральских заводов все лучшие образцы, все лучшие кристаллы. Академик П. В. Еремеев, ученик и последователь Кокшарова, продолжил его дело. И опять уральский минерал являлся основой исследований.
В 1891 году вышел последний, 11-й том «Минералогии России». С тех пор никто не мог ни дополнить, ни углубить эту лучшую сводку минералов нашего Союза, а мы сейчас можем лишь с горечью говорить о том, что эта сводка напечатана на немецком языке, что лучшие ее страницы относятся к 60-м годам прошлого столетия…
Да, несомненно, мы, минералоги, в долгу перед Уралом и должны это помнить.
Двадцать пять лет работы на Урале охватывают два совершенно разных периода: Урал довоенный, дореформенный, казенный Урал и Урал новый, с его социалистическим строительством и огромным разворотом горных предприятий.
Символом старого Урала был знаменитый белый дом на берегу Исетского пруда в Екатеринбурге, где жил начальник уральских казенных заводов, своего рода генерал-губернатор всего Урала.
Замечательные страницы произведений Мамина-Сибиряка рассказывают нам об этом старом Урале, с его пьяными кутежами, бешеным золотом, лихими тройками и дикой «хитой» в тайге.
Мне пришлось лишь слегка столкнуться с этим старым Уралом, когда впервые в 1912 году я получил командировку от Академии наук и 150 рублей на поездку.
Медленно тащились мы дешевым поездом, чтобы затем из Екатеринбурга, нынешнего Свердловска, начать свои странствования.
Екатеринбург был настоящим городом камня. Вся улица от вокзала в город была занята гранильными мастерскими, а в них гранился изумруд в громадных количествах. Но самое замечательное было то, что весь этот изумруд был краденый, ибо по договору все изумрудные копи были отданы на откуп французской компании и законно ни один камень не мог поступать на вольный рынок. И тем не менее весь Екатеринбург продавал, покупал, гранил, подделывал, подкрашивал и снова продавал уральский изумруд. Отдельные годы дарили «город», как назывался Екатеринбург на Урале, замечательными богатствами: то возом зеленого берилла, то целыми пудами яркого, зеленого хризолита (демантоида), то, наконец, приходили сюда целые ведра светло-голубых аквамаринов с Шерловой горы.
