Николай Капченко - Политическая биография Сталина
Этим в основном и ограничивается круг источников, на базе которых я попытаюсь воссоздать некоторые заметные эпизоды его жизни в Туруханской ссылке, причем основной акцент, естественно, будет сделан на политических моментах, а также на оценках его качеств как личности. Ведь экстремальные условия жизни уже сами по себе служат самым суровым экзаменом человеческого характера. И один из американских биографов Сталина справедливо замечает, что «человека можно испытать огнем, но его также можно испытать холодом.»[471]. Правда, этот автор полагает, что, фигурально выражаясь, «испытание холодом», которому подвергся Сталин во время ссылки, принесло самые негативные результаты: отрицательные свойства его характера, такие как нигилизм, недоверие к людям, угрюмость, замкнутость, пренебрежение к проявлениям человеческих чувств — все это якобы усилилось во время последней ссылки, превратив Сталина в черствого, крайне расчетливого человека, чуждого простым человеческим чувствам.
Мне такая трактовка вопроса представляется явно заданной и не соответствующей истине. Конечно, суровые условия не могли не сказаться на его характере. Но почему обязательно в негативном плане? То обстоятельство, что он выдержал эти трудные три с половиной года, говорят как раз о силе характера, исключительной воле и целеустремленности. Именно в этом ключе, очевидно, следует оценивать место Туруханской ссылки в политической судьбе Сталина. Она закалила его, преподала немало уроков суровой жизненной борьбы, борьбы за выживание в тяжелейших условиях Заполярья. Все это, несомненно, сказалось и на его дальнейшей политической карьере.
На мой взгляд, немаловажное значение имело еще одно обстоятельство. Столь близкое знакомство с сибирской природой, ее необозримыми просторами, могучими реками, флорой и фауной таежного края, в котором он жил, повлияло и на формирование более емкого, более глубокого представления о России и возможных ее судьбах. Можно сказать, что Туруханская ссылка как бы стала для него некоей школой русского патриотизма. А это, в свою очередь, во многом предопределило и его качества как государственного деятеля, ставшего у руля такой огромной страны. Он как бы на собственном опыте познал и ощутил величие нашей страны.
Туруханская ссылка, конечно, была самым суровым испытанием в сравнении со всеми предшествующими мерами наказания, которые выпадали на долю Сталина. Можно сказать, что всей своей прошлой жизнью он был подготовлен к ней. Весь уклад его бытия и прежде не отличался даже подобием элементарного человеческого комфорта, если вообще здесь уместно такое слово. Приведем здесь любопытное замечание Ф. Раскольникова, одного из видных участников Октябрьской революции, хорошо знавшего Сталина на протяжении многих лет. «В домашнем быту Сталин — человек с потребностями ссыльнопоселенца. Он живет очень скромно и просто, потому что с фанатизмом аскета презирает жизненные блага: ни жизненные удобства, ни еда его просто не интересуют. Даже в друзьях он не нуждается»[472].
Мне кажется, что эта характеристика многое проясняет в психологии Сталина, если иметь в виду чисто человеческие качества и особенности. Ссылки, в особенности Туруханская, приучили его к самому минимальному уровню жизненных потребностей. Через такую призму (а надо сказать, что она весьма примитивна) он и подходил ко многим, так сказать, излишествам в жизни. Туруханский эталон оставил неизгладимый след в его сознании и, видимо, еще больший в подсознании. В сумме все это и дает определенные основания считать данный период одним из важнейших в окончательном формировании особенностей его личности.
По сохранившимся (в первую очередь по причине перлюстрации полицией его писем «на волю») скудным источникам можно судить, что тяжелые материальные условия выживания сильно отразились на нем. В его редких письмах лейтмотивом, особенно на первых порах, звучит тема денег. Он непрестанно жалуется на суровость здешних условий и просит прислать ему денег. Вот его письмо, написанное в декабре 1913 года и адресованное одному из его будущих главных соперников в борьбе за власть Г. Зиновьеву, который находился тогда за границей вместе с Лениным. «В своем письме от 9/ХI [Вы] пишете, что будете присылать мне мой «долг» по маленьким частям. Я бы хотел, чтобы Вы их прислали возможно скоро, по каким бы маленьким частям ни было. (Если деньги будут, шлите прямо на меня в Костино). Говорю это потому, что деньги нужны до безобразия. Все бы ничего, если бы не болезнь, но эта проклятая болезнь, требующая ухода (т. е. денег) выводит из равновесия и терпения. Жду. Как только получу немецкие книги, дополню статьи и в переработанном виде пошлю…
Ваш Иос[иф]»[473].
Несколькими неделями ранее в письме Р. Малиновскому, с которым он был знаком гораздо ближе, чем с Зиновьевым, Сталин с несвойственной ему драматизацией описывает тяжелые условия своей жизни и просит принять меры для оказания ему помощи. «Здравствуй, друг, — писал он. — Неловко как-то писать, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов мороза), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахара, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 копейки фунт, керосин — 15 копеек, мясо — 18 копеек, сахар — 25 копеек. Нужно молоко, нужны дрова, но… деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии. У меня нет богатых родственников и знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе— и к Петровскому, и к Бадаеву. Моя просьба состоит в том, что если у соц.-дем. фракции до сих пор остается «фонд репрессивных», пусть она, фракция, или лучше — бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя бы в рублей 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что я и его прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции… Понимаю, что всем вам, а тебе особенно — некогда, нет времени, — но черт меня дери, не к кому больше обращаться, а околеть здесь, не написав даже одного письма к тебе, не хочется. Дело это надо устроить сегодня же и деньги переслать по телеграфу, потому что ждать дальше — значит голодать, а я и так истощен и болен. Мой адрес знаешь: Туруханский край. Енисейская губерния, деревня Костино, Иосифу Джугашвили»[474].
Далее Сталин затрагивает вопрос, который, надо полагать, волновал его не меньше, чем чисто финансовые проблемы. Речь шла об издании его статьи по национальному вопросу в виде брошюры. «Мне пишет Зиновьев, что статьи мои по «Национальному вопросу» выйдут отдельной брошюрой, ты ничего не знаешь об этом? Дело в том, что если это верно, то следовало бы добавить к статьям одну главу (это я мог бы сделать в несколько дней, если только дадите знать), а затем я надеюсь (вправе надеяться), что будет гонорар (в этом злосчастном крае, где нет ничего кроме рыбы, деньги нужны как воздух). Я надеюсь, что ты в случае чего постоишь за меня и выхлопочешь гонорар… Ну-с, жду от тебя просимого и крепко жму руку, целую, черт меня дери… Привет Стефании, ребятам. Привет Бадаеву, Петровскому, Самойлову, Шагову, Миронову (по всей видимости, это ошибка, и следует читать «Муранову» — Л.0.). Неужели мне суждено здесь прозябать четыре года?.. Твой Иосиф»[475]. В последней фразе перед нами предстает совсем иной, чем мы привыкли видеть, Сталин! Это — не просто жалоба и сетования, а настоящий крик отчаяния.
И, наконец, еще одно письмо из далекого Туруханского края, написанное в начале 1914 года. Адресовано оно Зиновьеву, который, очевидно, по поручению ЦК партии и лично Ленина занимался, в числе других вопросов, и связью с большевиками в России. Сталин пишет ему: «11 января. Почему, друг, молчишь? За тебя давно писал какой-то Н., но, клянусь собакой, я его не знаю. От тебя нет писем уже 3 месяца. Дела… Новость: Сталин послал в «Просвещение» большую-пребольшую статью «О культурно-национальной автономии». Статья, кажется, ладная. Он думает, что получит за нее порядочный гонорар и будет таким образом избавлен от необходимости обращаться в те или иные места за деньгами. Полагаю, что он имеет право так думать. Кстати: в статье критикуется брошюра Кострова (на грузинском языке) в связи с общими положениями культур-автономистов. Ну-с, жму руку. Мой привет знакомым»[476].
В качестве заключительного аккорда приведу еще одно письмо Сталина Зиновьеву, датированное уже маем 1914 года. Я столь обильно цитирую эти письма по двум причинам: во-первых, эти письма составляют в сущности все, что сохранилось из эпистолярного наследия Сталина периода туруханской ссылки. Во-вторых, они служат доказательством того, что он продолжает живо интересоваться теоретическими аспектами национального вопроса и, выражаясь выспренним стилем, горит желанием продолжить свои изыскания в области национальных проблем. «20 мая. Дорогой друг, — писая он. — Горячий привет вам, В. Фрею. Сообщаю еще раз, что письмо получил. Получили ли мои письма? Жду от вас книжек Кострова. Еще раз прошу прислать книжки Штрассера, Паннекука и К. К. (очевидно, имеется в виду К. Каутский — Н.К.). Очень прошу прислать какой-либо (общественный) английский журнал (старый, новый, все равно — для чтения, а то здесь нет ничего английского и боюсь растерять без упражнения уже приобретенное по части английского языка). Присылку «Правды» почему-то прекратили, — нет ли у вас знакомых, через которых можно было бы добиться ее регулярного получения? А как Бауэр? Не отвечает? Не можете ли прислать адреса Трояновского и Бухарина? Привет супруге Вашей и Н. Крепко жму руку. Где [Рольд]. Я теперь здоров»[477].
